Глава 9

— Ты прогуляла собрание! — голос Зои Смирновой зазвенел от негодования. — Почему ты не пришла вчера вечером, Лида? Ты же обещала!

— Разводилась я, уж извини, — буркнула я (черт, забыла!).

— В смысле разводилась? — удивилась она. — Что ты выдумываешь?! Вы заявление давно подали, я помню. И что, только сейчас вас развели?

— Да нет, Горшков заявление потом забрал, так что не развели еще, — вздохнула я.

— Ты меня совсем запутала, — пожаловалась Зоя и подошла к окну. — Ужас какой, у тебя же фикус бедненький совсем засох. Так развели или нет?

— Еще нет, — покачала головой я и взвесила очередную кучку бумаг в руке, черт, многовато опять набросали. — Я вчера домой к Горшку ходила, чтобы он заявление заново написал.

— Эвона как, — вытаращилась Зоя и принялась поливать фикус из аллочкиной вазы с пожухлыми цветами. — Вот ты героическая, Лидка. Я бы ни в жисть не поперлась к свекрови в кубло, особенно за разводом. Это же верная погибель, вплоть до рукоприкладства.

Я тяжко вздохнула. Эх, Зоя даже не представляла, насколько она сейчас была близка к истине… практически близка.

— Расскажи, — прицепилась Зоя с горящими глазами. — Как ты с ними повоевала?

Я только раскрыла рот, как дверь распахнулась и вошел Иван Аркадьевич. Его давно не было видно, после той проверки, он недели через полторы ушел в отпуск.

— Развлекаетесь в рабочее время? — вроде как дружелюбно спросил Иван Аркадьевич, но Зоя мигом дезертировала из кабинета, бросив и фикус, и меня, предательница.

— Да нет, — развела я руками, — Зоя ругать приходила, что я собрание пропустила вчерашнее.

— Это где пропаганда по Олимпиаде? — уточнил Иван Аркадьевич и покачал головой. — Нехорошо, Лидия Степановна. Собрания посещать надо. Тем более кандидату в члены Партии.

— Виновата, — покаялась я, правда без особого раскаяния.

— Как тут дела обстоят? — задал главный вопрос Иван Аркадьевич, нимало не поверив в мой условно-виноватый вид.

— Да нормально все. — ответила я. — Вроде бы.

— Нормально? — с каким-то непонятно веселым задором переспросил он, пристально взглянув на меня. — Нормально, говоришь?

— Ну, да… — протянула я и для убедительности похлопала ресницами.

Что-то мне его поведение не сильно понравилось. Но выяснять не стала. Захочет — сам расскажет. Это же он специально сейчас туману напускает, чтобы я выпрашивать начала, а он за это с меня что-то стребует. Знаем, проходили. Еще в той, прошлой жизни.

В общем, промолчала я.

А после обеда с работы я отпросилась.

И сейчас бежала по оживленному проспекту в институт сдавать документы.

Иван Аркадьевич мое решение поступать в педагогический решительно осудил, так как в этом случае целевое направление мне было не положено. Закон такой. В мою способность поступить самостоятельно Иван Аркадьевич категорически не верил. Да и я, кстати, тоже сильно сомневалась. Но душа требовала, и я повелась, так сказать, по зову сердца.

Кузница высококвалифицированных советских педагогических кадров располагалась в старом графском особняке, выполненном в легкомысленном стиле рококо. Поежившись под неодобрительными взорами бородатых мраморных титанов, которые мало того, что дресс-код советского учителя отнюдь не блюли, так вдобавок были плотно окружены гроздьями голозадых херувимов и нахально выставляющих напоказ свои бубенцы серафимов.

Очевидно, во всем этом был какой-то высший идеологический смысл, я не уловила. Или же всем было пофиг. Тем не менее, толкнув массивную дверь, я очутилась в святая святых.

По ушам ударил веселый и суетливый шум. Здесь царили азарт и молодость. Все куда-то бежали, торопились, переговаривались и были ужасно заняты. Понять что-то в такой суматохе было невозможно. Никаких табличек или информационных баннеров в помощь абитуриентам не предлагалось.

Я поймала за рукав какого-то тощего прыщеватого очкарика и попыталась узнать, где тут находится секретарь приемной комиссии. Очкарик пробормотал что-то невразумительное, его кадык укоризненно дернулся, и он махнул рукой вроде как влево.

Я доверчиво пошла, куда послали, но, в результате долгого и путанного пути, вышла к лабораториям. Во всяком случае оттуда сильно несло химреактивами. В подтверждение моей версии распахнулась дверь одного из кабинетов и оттуда выскочили две девушки в белых халатах с разноцветными химическими пятнами и с дырками от кислот. Одна в ведре тащила толстого кролика с измазанными пятнами зеленки ушами. Вторая бежала за ней с тетрадкой и что-то критически выговаривала. На меня они не обратили решительно никакого внимания и мой окрик проигнорировали (или не услышали).

Пришлось возвращаться тем же путем. Дойдя до знакомого вестибюля, я повернула вправо. Поплутав в суматохе по коридорам, я, наконец-то, нашла секретаря, которому полагалось сдавать документы.

Перед обитой черным дерматином высокой строгой дверью, украшенной крупными латунными заклепками, стояла небольшая стайка робеющих юношей и девушек, большинство очень деревенского вида. Все они были не сильно моложе Лиды Горшковой, и я сделала вывод, что это будущие заочники и мне именно сюда.

Будущие заочники по очереди боязливо, с опаской, заходили в кабинет. В руках они держали бумажки. Когда подошла моя очередь, я тоже вошла в заветную дверь и поздоровалась.

— Здравствуйте, — утомленно ответила мне немолодая дама сильно средних лет, в роговых очках с толстыми стеклами и блузке с высоким глухим воротничком, украшенным жабо. — Документы давайте.

Я протянула свою стопочку.

Дама ловким движением пролистала их и с задумчивым видом остановилась примерно на средине:

— Спортом каким занимаетесь? — вяло поинтересовалась она, что-то отмечая в увесистом гроссбухе.

— Зарядку по утрам делаю, — чистосердечно призналась я. — Приседания и наклоны.

— Ясно, — равнодушно буркнула дама и продолжила листать мои бумаги:

— Где работаете?

— В депо «Монорельс», в конторе, — дисциплинированно ответила я.

— А в педагогический зачем поступаете? — ее брови-ниточки неодобрительно подпрыгнули.

— Я предложила новый способ оценки профессионального выгорания работников у нас на производстве. Для последующей коррекции. Анкеты уже собраны. Но для обработки и правильной интерпретации необходимы знания психологии. А где, как не в нашем пединституте ее изучают, — отбарабанила я заранее заготовленный ответ.

— Хм…, — поправила очки дама и продолжила флегматично листать.

— У вас есть рационализаторские предложения? — и ее брови-ниточки одобрительно поползли вверх.

— Да, — скромно сказала я.

— Однако, — интерес дамы поднялся на градус выше. — А на какой факультет вы хотите поступать?

— На начальное образование. Или на дошкольное, — бодро ответила я.

— Железнодорожный техникум. И аттестат с тройками, — вздохнула дама. — Вы уверены?

— Да, — кивнула я, — я готовилась.

— Ладно, — сказала дама и задумалась.

Я молча ждала, что она скажет.

— Смотрите, Лидия, — наконец изволила поднять глаза на меня дама, — На дошкольный в этом году самый большой конкурс. Вы же, я надеюсь, в курсе, что у нас по районам через год открывают восемь детских садов и потом еще пять. И запрос на воспитателей повышен. Большинство идет по целевым направлениям. И у них педстаж. Вы можете не поступить, честно вам говорю. Теперь, что касается началки. У нас чистого начального нету. Есть четыре группы: начальное с музыкой, начальное плюс ИЗО, начальное плюс физкультура и начальное плюс филология. Со спортом все понятно, а с рисованием и с музыкой у вас как? Дипломы или грамоты есть? Музыкальная школа? Художественная? Победы в конкурсах?

Я зависла. Как рисует Лида Горшкова я вообще не знала, я сама в той жизни могла нарисовать только котика, да и то схематично. С пением у Лиды связан только почти бывший супруг. Поет ли сама Лида проверять не хотелось. Грамот точно нету. Выходит, остается мне только филология.

— Филология, — осторожно сказала я и просительно посмотрела на даму.

— Это филология для начальных классов, — уточнила дама, на всякий случай. — Но вы же понимаете, что и здесь тоже нужны подтверждающие документы. Это не обязательно, но у вас диплом с тройками. Вы стихи, может публиковали? Рассказы?

— Я веду колонку для женщин, в нашей газете! — обрадовалась я. — Могу принести характеристику.

— Так это вы? — разулыбалась дама, с уважением, — а я читаю эту рубрику, читаю. Очень интересно.

Я тоже улыбнулась.

— Вот что, — сказала дама серьезно, — я принимаю документы, пишите заявление. Вот образец. А рекомендацию из газеты и обязательно все вырезки со статьями приносите, к примеру, завтра. Лучше в это же время.

Я обрадовалась, что все так хорошо разрулилось. Почему-то в том, что я поступлю без проблем, я теперь была уверена почти на сто процентов.

— Кроме того, я скажу Мирре Соломоновне, это наш педагог по общей психологии, доктор наук, профессор, что у вас есть рацпредложения и конкретный интерес к психологии. Думаю, ей будет любопытно. Тем более, она председатель экзаменационной комиссии, — сообщила мне дама.

— Спасибо большое! — восхитилась таким удачным решением я. — И вот еще…

Я аккуратно положила на столе перед милой дамой четыре брусочка разных сортов мыла, все в новой упаковке, отпечатанной у Ивана Тимофеевича в типографии.

— Что это? Вы что! — изобразила возмущение дама, но глаза блеснули радостно, и она мыло сцапала и принялась рассматривать.

— Это — опытный образец, — невозмутимо ответила я, — раз вы интересуетесь моей рубрикой в газете, то просто обязаны попробовать это мыло-скраб. Для статистики нужно.

— Ну раз для статистики… — благодарно протянула дама, с жадным интересом рассматривая презент, — Жду вас завтра, Лидочка.

Домой я летела окрыленная.

— Ужасные у тебя соседи, Лидия! — возбужденно заявила мне Римма Марковна, когда я вошла на кухню.

— Кто? — удивилась я.

Странно. Из всех соседей, в принципе, только Наталья любила ввернуть крепкое словцо, да старушки-веселушки, порой, проявляли чересчур неуемное любопытство. А так-то остальные, вроде, очень даже все приличные. Хотя, может, Вадик что учудил? Ну, музыку там громко слушал, или торопился-бежал и не поздоровался?

— Да кто же? — повторила я, встревоженно.

— Нора Георгиевна, — осуждающе покачала головой Римма Марковна и со стуком поставила передо мной на стол тарелку с источающими божественный аромат голубцами.

— Что случилось?

— Мы разругались, — торжественно сообщила Римма Марковна и неодобрительно поджала тонкие губы. — Навсегда.

Я только вытаращилась, не зная, что тут сказать.

— Ты представляешь, Лидия, эта странная женщина сказала, что проза Бальмонта — вялая и напыщенная! — слишком громко и отчетливо сообщила Римма Марковна мне, почти высунувшись в открытое окно и повернувшись ко мне спиной. — Ихес-тухес!

— Я все слышу! — мгновенно прокричала с балкона третьего этажа Нора Георгиевна (в засаде она там сидела, что ли?). — Лидия Степановна, если эта ваша соседка не в состоянии осмыслить семантических границ его провальной риторики, то и не надо делать такие заявления перед приличным обществом!

Я тихо хрюкнула: вспомнила популярный в моем времени анекдот «Сидели, выпивали, драка началась после слов: «Семантика этюдности в прозе Пришвина неоднозначна».

Блин, если бы я тогда только знала, чем это все обернется.

— Безликий наборщик он! — продолжала на весь двор оглушительно добиваться справедливости Нора Георгиевна, с негодованием, — И проза его, и поэзия! Вы только послушайте, Лидия, и сами убедитесь: «завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне…»…

— А как же тогда это?! Как?! — вскричала обиженная Римма Марковна, решительно перебивая соседку самым невоспитанным образом, и вдруг, перейдя практически на колоратурное сопрано, громко и заунывно продекламировала, — «звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит…».

Куда там звук зурны дозвенел, я не дослушала, так как раздавшийся звук дверного звонка прервал вечер томных мадригалов и высокой поэзии.

С невероятно радостным облегчением я бросилась к входной двери, открывать.

И тут моя улыбка угасла.

В дверях стояла Юлия Валеева, со смущенным видом, и с чемоданчиком. И она держала за руку Светку.