Тьма стояла в палатке Гавейна, лишь плоская жаровня, в которой тлел древесный уголь, подсвечивала ее снизу. В сравнении с роскошными шатрами английских рыцарей палатка его казалась жалкой и ветхой. Несколько клетчатых оркнейских пледов устилали жесткую кровать, а единственными украшениями были – снабженная надписью «Optimus egrorum, medicus fit Thomas bonorum» свинцовая бутыль со святой водой, принимаемой им вместо лекарства, да привязанный к колу палатки пучок сухого вереска. То были его домашние боги.

Гавейн ничком лежал на пледах. Гавейн плакал, медленно и безнадежно, между тем как сидевший рядом Артур гладил его по руке. Это рана лишила Гавейна сил, иначе бы он плакать не стал. Старый Король пытался его успокоить.

– Не стоит горевать об этом, Гавейн, – говорил он. – Вы сделали все, что могли.

– Второй раз он меня пощадил, второй раз за один-единственный месяц.

– Ланселот всегда был могуч. Его и годы не берут.

– Так почему же тогда он меня не убил? Я же молил его об этом. Я сказал ему, что, если он оставит меня живым и меня залатают, я, как только поправлюсь, стану биться с ним снова. И боже ты мой! – добавил он со слезами. – Как болит голова!

Артур со вздохом сказал:

– Все оттого, что вы получили оба удара по одному и тому же месту. Это злое везение.

– Мне стыдно, что я так болею.

– А вы не думайте об этом. Лежите спокойно, а то у вас снова начнется горячка и вы еще долго не сможете биться. И что тогда с нами станется? Без нашего Гавейна, ведущего армию в бой, мы совсем потеряемся.

– Пустой я человек, Артур, – сказал Гавейн. – Остервенелый буян и только, и убить его мне не по силам.

– Самые лучшие люди всегда говорят, что они никуда не годятся. Давайте переменим тему и поговорим о чем-нибудь приятном. Об Англии, например.

– Не видеть нам больше Англии, никогда.

– Глупости! Увидим, и прямо этой весной. А весна вот-вот наступит. Вон еще когда подснежники вылезли, а у Гвиневеры, я думаю, уже и крокусы, того и гляди, зацветут. Она замечательно управляется с садом.

– Гвиневера была добра со мной.

– Моя Гвен со всеми добра, – с гордостью произнес старик. – Знать бы, что она сейчас делает. Наверное, спать ложится. А может быть, засиделась допоздна, беседуя с вашим братом. Как подумаешь, что они, возможно, именно в эту минуту говорят о нас, сердце согревается: быть может, они восхваляют доблести Гавейна, или Гвен говорит о том, как ей хочется, чтобы ее старик вернулся домой.

Гавейн беспокойно заерзал на ложе.

– И я уж подумывал, не вернуться ли нам домой, – пробормотал он. – Если Ланселот так ненавидит Оркнейский клан, как уверяет Мордред, чего же он тогда щадит его главу? Может быть, он все-таки по несчастной случайности убил Гарета.

– Я уверен, что по несчастной случайности. Если бы вы помогли нам остановить эту войну, мы бы с ней быстро покончили. Вы сами знаете, мы воюем сейчас, чтобы соблюсти справедливость по отношению к вам. В конечном счете, и я, и все остальные, кто желает сражаться, обязаны будут склониться перед вашим решением. Что до меня, то вы никого не найдете счастливее, если согласитесь прекратить войну.

– Да, но я поклялся биться с ним до смерти.

– Вы уже сделали две добрые попытки.

– И оба раза получил добрую взбучку, – горько сказал он. – Он уже два раза мог бы покончить с войной. Нет, если я сейчас примирюсь с ним, я буду выглядеть трусом.

– Самые отважные среди людей – это те, кто не боится выглядеть трусом. Вспомните, как Ланселот месяцами отсиживался в Веселой Страже, пока мы пели под стенами песенки.

– Я не могу забыть лицо нашего Гарета.

– Смерть его была горем для всех нас.

Гавейн пытался думать – то были тяжкие усилия, которые не могла для него облегчить и долгая практика. В этот темный вечер они казались тяжкими вдвойне из-за состояния, в котором пребывала его голова. Еще со времени поисков Грааля, когда Галахад нанес ему страшный удар по черепу, его стали мучить головные боли, а теперь Ланселот в двух поединках подряд сокрушал его и – по странному совпадению – ударами, наносимыми по тому же самому месту.

– Почему я должен отступиться? – спросил Гавейн. – Потому лишь, что он побил меня? Это будет похоже на бегство. Если бы мне удалось свалить его в третьей стычке, тогда да, тогда может быть. И пощадить… Тогда мы были бы квиты.

– Поля в Англии скоро покроются лютиками и ромашками, – задумчиво сказал Король. – Как было б славно добиться мира.

– Да, а какая по весне соколиная охота! – Воспоминания заставили лежащего на едва различимом ложе Гавейна повернуться, но боль, пронзившая череп, вынудила его замереть. – Силы небесные, как дергает голову!

– Хотите, я приложу к ней влажную ткань, или, может быть, выпьете молока?

– Нет. Потерплю. Все равно не поможет.

– Бедный Гавейн. Надеюсь, он вам ничего не сломал.

– Он сломил мой дух. Давайте поговорим о другом.

Король с сомнением произнес:

– Я и так слишком разговорился. Думаю, мне лучше уйти, а вы поспите.

– Ах нет, не уходите. Не оставляйте меня наедине с самим собой. Одиночество изнуряет меня.

– Но доктор сказал…

– К дьяволу доктора. Побудьте еще чуть-чуть. Подержите меня за руку. Расскажите об Англии.

– Завтра должна прийти почта, тогда мы сможем даже почитать об Англии. Получим самые свежие новости. Молодой Мордред пришлет письмо, и, может быть, Гвен мне тоже напишет.

– Почему-то в письмах Мордреда ничего, кроме холодных приветствий, нету.

Артур поспешил оправдать сына:

– Это только из-за того, что жизнь его не баловала. Но поверьте, сердце его воистину сгорает от любви. Гвен всегда говорила, что все тепло своей души он отдал матери.

– Он был привязан к нашей матери.

– Может быть, даже влюблен в нее.

– Вот причина, почему он так завидует вам.

Эта мысль, впервые пришедшая Гавейну в голову, поразила его, будто открытие.

– Возможно, по этой же причине он и позволил сэру Агравейну убить ее, когда она вступила в любовную связь с сэром Ламораком… Бедный мальчик, жизнь обошлась с ним круто.

– Он единственный брат, какой у меня остался.

– Я знаю. Эта несчастная оплошность Ланселота – истинная трагедия.

Властитель Лоутеана лихорадочно схватился за свою головную повязку.

– Какая уж там оплошность! Я еще мог бы в нее поверить, кабы на них были шлемы, но они стояли с непокрытыми головами. Он должен был их узнать.

– Мы уже столько раз говорили об этом.

– Да. И все впустую.

С трагической робостью старик спросил:

– Не кажется ли вам возможным, Гавейн, пересилить себя и простить Ланселота, что бы там ни произошло? Я не пытаюсь заставить вас забыть о вашем долге, но если не умерять правосудия милосердием…

– Я умерю его, когда жизнь Ланселота будет зависеть только от моего милосердия, не раньше.

– Ну что же, вам решать. А вот и доктор идет, сейчас скажет мне, что я слишком у вас засиделся. Входите, доктор, входите.

Но вместо доктора в палатку шумно вступил епископ Рочестерский с пакетами и железным светильником в руках.

– Это вы, Рочестер. А мы думали – доктор.

– Добрый вечер, сэр. И доброго вечера вам, сэр Гавейн.

– Добрый вечер.

– Как голова нынче?

– Спасибо, господин мой, понемногу проходит.

– Ну, это прекрасная новость. А я, – лукаво прибавил он, – тоже принес неплохие новости. Почта пришла раньше ожиданного!

– Письма!

– Одно вам, – и он вручил его Королю. – Длинное.

– А для меня что-нибудь есть? – спросил Гавейн.

– На этой неделе, увы, ничего. В следующий раз повезет.

Артур пододвинулся с письмом поближе к светильнику и взломал печать:

– Вы извините меня, я почитаю.

– Конечно. Какие могут быть церемонии, когда приходят вести из Англии. Боже ты мой, сэр Гавейн, вот уж не думал, что на старости лет подамся в паломники и стану слоняться по иным…

Трескотня епископа вдруг замерла. Артур не сделал ни единого жеста. Он не покраснел и не побледнел, не уронил письма, не уставился перед собой неподвижным взором. Он тихо читал письмо. Но Рочестер замолк, а Гавейн приподнялся, опираясь на локоть. Приоткрыв рты, они смотрели, как он читает.

– Сэр…

– Ничего, – сказал он, отмахиваясь. – Простите меня. Новости.

– Я надеюсь…

– Прошу вас, позвольте мне дочитать. Поговорите с сэром Гавейном.

Гавейн спросил:

– Дурные вести? Могу я взглянуть?

– Нет, прошу вас, подождите минуту.

– Мордред?

– Нет. Пустяки. Доктор просил… Господин мой, мне нужно переговорить с вами снаружи.

Гавейн с трудом попытался сесть.

– Вы должны мне сказать.

– Вам не о чем тревожиться. Ложитесь. Мы сейчас вернемся.

– Если вы уйдете, ничего не сказав, я последую за вами.

– Здесь ничего важного. Вы потревожите рану.

– Что случилось?

– Ничего. Просто…

– Ну?

– Ладно, Гавейн, – сказал он, внезапно сдаваясь, – похоже, Мордред провозгласил себя Королем Англии и установил этот его Новый Порядок.

– Мордред!

– Понимаете, он объявил своим Хлыстунам, что мы мертвы, – объяснил Артур, словно излагал условия задачи, – и…

– Мордред сказал, что мы мертвы?

– Он сказал, что мы мертвы, и…

Ему никак не удавалось выразить это словами.

– И что?

– Он вознамерился жениться на Гвен.

Наступило мертвое молчание, рука епископа неуверенно повлеклась к нагрудному кресту, а Гавейнова смяла ткань, покрывавшую ложе. Затем оба заговорили одновременно.

– Лорд-Протектор…

– Не может этого быть! Это шутка. Мой брат не сделал бы такого.

– К несчастью, это правда, – терпеливо промолвил Король. – Письмо от Гвиневеры, бог весть как она управилась переслать его нам.

– Но возраст Королевы…

– Провозгласив себя Королем, он предложил ей свою руку. Помочь ей было некому. Королева приняла его предложение.

– Приняла предложение Мордреда! – Гавейн ухитрился перекинуть ноги через край ложа. – Дядя, дайте мне письмо.

Он принял письмо из машинально расставшейся с ним нетвердой руки Короля и стал читать, наклонив лист к свету. Артур продолжал объяснения:

– Королева приняла предложение Мордреда и попросила его разрешения отправиться в Лондон за приданым. Оказавшись в Лондоне, она с немногими, кто остался ей верен, неожиданно бросилась в Тауэр и затворилась там. Слава богу, это крепкий форт. Сейчас они осаждают ее в Лондонском Тауэре, и Мордред использует пушки.

Рочестер ошеломленно переспросил:

– Пушки?

– Он использует пушки.

С этим разум старого священника справиться просто не смог.

– Это невероятно! – сказал он. – Объявить о вашей смерти и жениться на Королеве! А потом еще использовать пушки…

– Теперь, когда дело дошло до пушек, – сказал Артур, – Столу конец. Мы должны поспешить домой.

– Стрелять из пушек по людям! Мы обязаны немедленно отправиться к ней на помощь, господин мой. Гавейн может остаться здесь…

Но Властитель Оркнея уже выбирался из постели.

– Гавейн, что вы делаете? Лягте немедленно.

– Я отправляюсь с вами.

– Гавейн, ложитесь. Рочестер, помогите мне справиться с ним.

– Последний из моих братьев нарушил вассальную клятву.

– Гавейн…

– А Ланселота… О господи, моя голова!

Он стоял в тусклом свете, покачиваясь, обеими руками держась за повязку, и тень его шутовски металась вокруг палаточного кола.