Тело Ланселота сквиталось с его разумом. Две недели он пролежал в верхнем покое башни, и каждая его косточка болела, между тем как Элейна старалась ему не досаждать. Теперь он был в ее власти, она могла день и ночь ухаживать за ним. Но что-то, присущее ее душе – достоинство ли, гордость, щедрость, застенчивость или нежелание быть надоевшей, – спасало его. Она навещала Ланселота не чаще одного раза в день и ничего от него не требовала.

Настал день, когда он задержал ее, уже уходившую. Одетый по-домашнему, он сидел, мирно сложив на коленях руки.

– Элейна, – сказал он, – я думаю, нам следует обдумать, как быть дальше.

Она молча ждала приговора.

– Я не могу вечно здесь оставаться, – сказал он.

– Вы знаете, что вам здесь рады и что вы можете пробыть здесь так долго, как захотите.

– Ко двору мне вернуться нельзя.

Элейна, явно колеблясь, произнесла:

– Если бы вы захотели, отец дал бы вам замок, и мы… мы смогли бы жить вместе.

Он взглянул на нее, и она отвела глаза.

– Или вы могли бы жить в этом замке одна. – Ланселот взял ее за руку и добавил: – Элейна, я не знаю, что вам ответить. Пожалуй, мне нечего вам сказать.

– Я знаю, что вы не любите меня.

– И вы думаете, что мы можем при этом быть счастливы?

– Я знаю только, в каком случае я буду несчастна.

– Я не хочу, чтобы вы были несчастны. Однако быть несчастным можно по-разному. Не думаете ли вы, что, если бы мы стали жить вместе, вы оказались бы еще более несчастной?

– Я была бы счастливейшей женщиной в мире.

– Послушайте, Элейна, единственная наша надежда в том, чтобы говорить правду, какой бы отвратительной она ни казалась. Вам известно, что я не люблю вас, что я люблю Королеву. Такая уж мне выпала участь, тут ничего не изменишь. Бывают вещи, которые переменить невозможно. Что до вас, то вы дважды заманивали меня в западню. Если б не вы, я и ныне оставался бы при дворе. Как по-вашему, сможем ли мы быть когда-нибудь счастливы, живя вместе?

– Вы были моим мужчиной еще до того, как Королева вас получила, – с гордостью сказала Элейна.

Он провел по глазам ладонью.

– Вы хотите иметь мужа на этих условиях?

– Есть еще Галахад, – сказала Элейна.

Они сидели бок о бок, глядя в огонь. Она не плакала, не молила о жалости, – и Ланселот знал, что это ему не грозит. Он произнес, с трудом выговаривая слова:

– Я останусь с вами, Элейна, если вам этого хочется. Я не могу понять, как вам этого может хотеться. Я питаю к вам нежность, поверьте, хоть и не знаю сам – почему, после всего, что с нами случилось. Я не хочу причинять вам боль. Но, Элейна, жениться на вас я не могу.

– Мне все равно.

– Причина тут в том… в том, что супружество – это договор. Я… я всегда гордился моим Словом. И если я не… если я не испытываю к вам этого чувства, то… черт подери, Элейна, да не обязан я жениться на вас, ведь именно вы обманули меня.

– Не обязаны.

– Обязан, не обязан! – с перекошенным лицом вскричал Ланселот. Он выплевывал слова в огонь, словно вкус их был ему мерзок. – Я должен быть уверен, что вы все понимаете и что я сам не пытаюсь вас обмануть. Я не женюсь на вас, потому что я вас не люблю. Не я все это начал, и я не могу отдать вам мою свободу: я не могу обещать, что останусь с вами навек. И я не хочу, чтобы вы принимали эти условия, Элейна, ибо они унизительны. Они продиктованы обстоятельствами. Если бы я сказал вам что-либо иное, я бы солгал, и было бы только хуже… – Он умолк и спрятал лицо в ладонях. – Не понимаю, – проговорил он. – Как ни стараюсь.

– При любых условиях, – сказала Элейна, – вы мой добрый и милостивый господин.

Король Пеллес отдал им замок, Ланселоту уже знакомый. Сэру Блианту, державшему этот замок от Короля, пришлось выехать, уступая им место, – и он это сделал даже с готовностью, когда узнал, что оказывает услугу Дикому Человеку, некогда спасшему ему жизнь.

– Так это сэр Ланселот? – спросил Блиант.

– Нет, – ответил Король Пеллес. – Это французский рыцарь, именующий себя Кавалером Мальфет. Я же говорил вам, что я прав, – сэр Ланселот умер.

Было условлено, что Ланселот станет жить инкогнито, ибо стоит лишь позволить распространиться известию, что он жив и поселился в Замке Блиант, как его тут же потянут ко двору, словно беглого каторжника.

Замок Блиант окружал замечательный ров, превращавший его практически в остров. Попасть в замок можно было лишь лодкой с барбакана, стоявшего по другую сторону рва, сам же замок, помимо стен, окружала волшебная ограда из железа, вероятно представлявшая собою род cheval de frise. Десять рыцарей были назначены в услужение Ланселоту и двадцать дам – Элейне.

Элейна была вне себя от счастья.

– Мы назовем его Островом Радости, – сказала она. – И будем здесь счастливы. И знаешь, Ланс, – он морщился, когда она прибегала к этому имени, – мне хочется, чтобы ты предавался своим любимым занятиям. Мы непременно должны устраивать турниры, охотиться с соколом, да мало ли что еще. Ты должен приглашать людей погостить, чтобы у нас было общество. Обещаю, что я не буду тебя ревновать, Ланс, или мешаться в твои дела. Ты не думаешь, что счастье может нам улыбнуться, если мы будем осмотрительны? Как по-твоему, Остров Радости – хорошее название?

Ланселот откашлялся и сказал:

– Да, название чудесное.

– Нужно будет сделать тебе новый щит, чтобы ты мог выходить на турниры неузнанным. Какое изображение ты бы хотел на него поместить?

– Какое угодно, – сказал Ланселот. – Мы устроим это попозже.

– Кавалер Мальфет. Какое романтическое имя! А что оно означает?

– Оно может значить многое. Одно из значений – Уродливый Рыцарь, другое – Рыцарь, Совершивший Проступок.

Он не стал объяснять ей, что оно может означать и Рыцаря С Дурною Звездой – Рыцаря, Над Коим Тяготеет Проклятие.

– Я не считаю, что ты уродлив – или совершил какое-то зло.

Ланселот сделал над собой усилие и промолчал. По его понятиям, оставаться с Элейной ради того, чтобы иметь в дальнейшем возможность поплакаться на свою несчастную долю, равно как и разыгрывать Великое Самоотречение, было бы в высшей степени бесчестно, но, с другой стороны, и притворство представлялось ему пустым занятием.

– Это оттого, что ты душка, – сказал он и поцеловал ее торопливо и неловко, чтобы скрыть фальшь, прозвучавшую в этом слове.

Но Элейна уловила ее.

– Ты сможешь сам заниматься воспитанием Галахада, – сказала она. – Ты сможешь научить его всем твоим приемам, чтобы он, когда вырастет, стал величайшим из рыцарей мира.

Он поцеловал ее снова. «Если мы будем осторожны», – сказала она, и она старалась быть осторожной. Он испытывал жалость к ней за эти старания и благодарность – за благородство ее души. Он походил на рассеянного человека, делающего два дела зараз – одно очень важное, другое совсем пустяковое. Важное он почитал своим долгом. Но быть любимым всегда стеснительно. А из-за того, что он о себе думал, принимать смирение Элейны ему было и вовсе неловко.

Утром того дня, когда им предстояло отправиться в Замок Блиант, Ланселота остановил в Главной зале новопосвященный рыцарь, сэр Кастор. Ему было всего лишь семнадцать лет.

– Я знаю, что вы называете себя Рыцарем, Совершившим Проступок, – сказал сэр Кастор, – но мне все же сдается, что вы сэр Ланселот. Я прав?

Ланселот взял мальчика за руку.

– Сэр Кастор, – сказал он, – вы полагаете, что это рыцарский вопрос? Пусть даже имя мое и сэр Ланселот, и я лишь называю себя Кавалером Мальфет, – не думаете ли вы, что у меня на то могут быть некие причины, к коим джентльмену высокого рода должно относиться с почтением?

Сэр Кастор залился краской и встал на одно колено.

– Я никому не обмолвлюсь, – сказал он.

И не обмолвился.