Двое мужчин, сидя в курительной комнате, вспоминали о славных школьных днях.

– А в нашей школе, – произнес А., – на лестнице любой желающий мог рассмотреть след ноги привидения. На что он был похож? Да ничего особенного. Всего лишь отпечаток подошвы ботинка. Если мне не изменяет память, носок у ботинка был квадратный. А лестница каменная. Но вот о самом привидении никакой истории я никогда не слышал. Если задуматься, это довольно странно, не так ли? Я удивляюсь, почему никому и в голову не пришло сочинить какую-нибудь легенду об этом призраке.

– Никогда нельзя знать наверняка. У мальчишек всегда куча историй. Кстати, вот тебе и тема для исследования – «Школьный фольклор».

– Действительно. Хотя материал довольно скудный. Мне кажется, если заняться изучением историй, которые рассказывают мальчишки друг другу в интернатах, то в конце концов окажется, что их источник всегда один и тот же – литература, книги. Просто в них все преувеличено, искажено.

– В наше время с этим проблем нет. Полным-полно журналов с рассказами о привидениях.

– Да, конечно. Но в мое время ничего подобного не было. Дай я подумаю… Нет, кое-что я все-таки помню. Во-первых, историю о доме с таинственной комнатой, в которой многие хотели переночевать. И неизменно каждого из смельчаков находили утром: съежившись, он сидел в самом дальнем углу комнаты. Он только и успевал произнести: «Я видел…» – и немедленно испускал дух.

– А… Тот самый дом на Беркли Сквер?

– Скорее всего, он и есть. Потом была история о человеке, который ночью услышал шум в коридоре, открыл дверь и увидел, что некто ползет к нему на четвереньках. У этого «некто» один глаз выпал из глазницы и болтался на щеке. Или… дай-ка вспомнить… Вот! Комната, в которой нашли мертвеца. Тот лежал в своей кровати с отметиной от лошадиной подковы на лбу. И на полу было полно следов лошадиных подков. А почему? Черт его знает! Еще была история о леди. Войдя в спальню, она закрыла за собой дверь на ключ и вдруг слышит – с кровати из-под балдахина доносится тоненький голосок: «Ну вот, теперь мы остались вдвоем на всю ночь». И никакая из этих историй не имеет ни объяснения, ни продолжения. И я не удивлюсь, если узнаю, что их рассказывают до сих пор.

– Думаю, рассказывают. И наверняка с продолжением, почерпнутым в каком-нибудь малопочтенном журнале. А ты сам, я полагаю, никогда не слышал о настоящем школьном привидении? Наверняка не приходилось. И никто не слыхал, я многих об этом расспрашивал.

– Ты говоришь так, будто сам что-то знаешь.

– Да нет, точно мне ничего не известно. Но одно событие я помню. Это случилось тридцать с лишним лет назад. Тогда я учился в одной уважаемой частной школе. Но вот объяснения тому, что произошло, у меня нет и до сих пор.

Школа, о которой я говорю, расположена недалеко от Лондона. Она помещалась в большом старинном доме – огромном, сложенном из белого камня, окруженном красивым парком. В нем росли высокие кедры и древние вязы, такие и сейчас в изобилии растут в старинных поместьях по берегам Темзы. В парке были еще и площадки для игр, три или четыре – там мы обычно играли. Мне кажется, что это было довольно симпатичное место. Но это я сейчас так думаю, – едва ли мальчишкам придет в голову, что школа, в которой они учатся, может представлять что-то стоящее.

Я попал в школу в конце сентября. Скорее всего, это был 1871 год. Нас, мальчишек, тогда приехало много, но сблизился я только с одним. Он был шотландцем, родом с высокогорья. Буду называть его Маклеод. Не стану тратить время, рассказывая о нем. Главное, что мы крепко подружились. Нельзя сказать, что он сильно выделялся среди других. Книги читать он не очень любил, играми не увлекался тоже. Но я чувствовал себя с ним легко и свободно.

Наша школа была довольно большой: одних только учеников никогда не бывало меньше 120, а обычно больше. Соответственно, много было и учителей, и они довольно часто менялись.

Однажды, это был мой третий или четвертый семестр в школе, в нашем классе появился новый учитель. Его звали Сэмпсон. Высокий, дородный, с бледным лицом, он носил черную бороду. Он нам понравился. Он много путешествовал и во время пеших прогулок нередко удивлял нас своими рассказами. Помню это потому, что между нами всегда возникало некое соперничество за право идти рядом с ним. Еще помню… О боже! Только сейчас вспомнил! А прежде и не вспоминал!.. У него был талисман – на цепочке для часов… Однажды он привлек мое внимание, и учитель дал мне его рассмотреть. Полагаю, это была старинная золотая византийская монета. На лицевой ее стороне было изображение какого-то императора, оборотная почти начисто стерта. На ней Сэмпсон – абсолютно варварски – начертал собственные инициалы: «Дж. В. С.» и дату – «24 июля 1865 года». Да, сейчас я вот еще что вспомнил: он сказал, что подобрал ее в Константинополе. Размером она была с флорин или чуть-чуть меньше.

И вот какое произошло первое непонятное событие. Сэмпсон вел у нас латынь. У него была своя преподавательская метода – может быть, даже очень удачная, не знаю, – он заставлял нас сочинять предложения. Мы придумывали их сами, чтобы правила, которые мы учили, крепче застревали в наших головах. Конечно, в этом был определенный риск: всегда найдется придурок, способный сочинить какую-нибудь гадость; сам знаешь, в любой школе такие встречаются. Но Сэмпсон неукоснительно требовал соблюдения дисциплины, и мы слушались его. В тот раз он объяснял нам, как выразить на латыни понятие «помнящий», и попросил каждого сочинить предложение с глагольной формой “memini” – «я помню». Конечно, большинство придумало нечто вполне банальное, например «Я помню своего отца», «Он помнит книгу» или подобную чепуху. Мне кажется, большинство как раз и написали “memino librum meum” – «помню свою книгу». Но Маклеод сочинял что-то посложнее. Все уже завершили свою работу и ждали, когда можно будет заняться чем-нибудь другим. Кто-то, поторапливая, двинул его ногой под партой, а я, поскольку сидел рядом, толкнул его локтем и прошептал, чтобы поспешил. Но он не обращал внимания. Я заглянул в его листок, но там не было ни слова. Тогда я пихнул его локтем еще раз, уже посильнее, и сказал ему сердито, что он всех задерживает. На этот раз он отреагировал. Но как-то странно – будто он находился в забытьи, а теперь очнулся, быстро нацарапал пару строк на листе и показал всем остальным. Поскольку он закончил свое задание последним, то сначала Сэмпсон разобрал предложения, написанные другими учениками, особо отметив тех, кто начертал “memini scimus patri meo” – «мы помним свою родину». В это время пробило двенадцать часов, но Маклеоду пришлось подождать, пока учитель разберет его предложение. Мне не оставалось ничего другого, как выйти и ждать его у дверей класса. Когда наконец он вышел, я понял: что-то случилось.

– Ну как? – спросил я.

– Да ничего, – сказал мой друг, – но думаю, что Сэмпсону почему-то очень не понравилось то, что я написал.

– И что же ты написал? Чепуху какую-нибудь, да?

– Да нет, не думаю, – ответил он, – по-моему, все было написано правильно. Первое слово: “Memento” – здесь ошибки нет, далее следует генитив, а полностью фраза звучит “memento putei inter quator taxos”.

– Ну точно – белиберда какая-то! – сказал я. – Зачем ты это написал? Что это означает?

– Самое смешное, я совсем не уверен, что понимаю ее. Фраза сама пришла в голову, я только записал ее. Но мне кажется, я знаю, что она означает, потому что перед тем, как я записал ее, некий мысленный образ стоял перед моими глазами… Я думаю, сие означает «помни колодец между четырьмя…» – слушай, как называются такие деревья с очень темной, почти черной корой и красными ягодами?

– Ну, не знаю… может быть, рябина?

– Никогда не слышал, – ответил Маклеод, – нет. Сейчас сам вспомню… Тис… Да, точно, «между четырьмя тисами».

– Ну, а что Сэмпсон сказал?

– Он странно себя повел. Когда прочитал, то вскочил на ноги, быстро подошел к камину и замер подле. Он стоял так долго и не говорил ни слова, потом повернулся ко мне и спросил: «Ну и как это, по-твоему, переводится?»

Я ответил, только не мог вспомнить, как называется это дурацкое дерево. Потом он спросил, отчего я написал это предложение. Я что-то придумал, но не помню точно что. После моего ответа он сменил тему и спросил, давно ли я здесь, где живут мои родители и еще что-то тому подобное. А потом я ушел, но Сэмпсон был явно сильно напуган.

Не помню точно, но, по-моему, больше на эту тему мы с Маклеодом не говорили. На следующий день Маклеод слег в постель с простудой, и прошло больше недели, пока он снова появился на занятиях. Минул еще месяц, но ничего особенного не произошло. Действительно ли мистер Сэмпсон был сильно напуган, или Маклеоду это просто показалось – во всяком случае, виду он не подавал. Это сейчас я понимаю, что и тогда наверняка можно было заметить в той истории что-то странное, но где об этом догадаться детям, а мы были просто мальчишками.

А затем произошло еще одно событие вроде того, о котором я тебе рассказал. Мы много раз сочиняли примеры на грамматику, и Сэмпсон никогда не сердился на нас, если мы делали ошибки. Но вот однажды, когда мы проходили весьма скучную тему под названием «Условные предложения», он дал нам задание придумать по одному условному предложению с согласованием будущего времени. Мы придумали, не знаю правильно или нет – кто как смог, и сдали листочки. Сэмпсон стал их проверять. Но вдруг внезапно вскочил с места, выкрикнул что-то нечленораздельное и выскочил за дверь. Ошеломленные, минуту или две мы сидели неподвижно, а потом – я знал, что поступаю нехорошо, – я и еще кто-то встали и подошли к его столу. Конечно, я был уверен, что кто-то из нас написал какую-нибудь гадость, и учитель побежал жаловаться. Но я заметил, что выбежал он с пустыми руками – все бумаги остались на столе, как и лежали. Ну так вот, верхний листок был исписан красными чернилами, которыми нам, кстати, пользоваться запрещалось, и почерк был совершенно незнакомый. В нашем классе так никто не писал. И точно, все посмотрели, и Маклеод в том числе, и поклялись, что не писали. Тогда я решил пересчитать листы: их оказалось семнадцать. В нашем же классе было шестнадцать учеников. Этот листок я забрал себе, и знаешь, он, по-моему, до сих пор у меня сохранился. Ты наверняка хочешь узнать, что там было написано. Должен тебе сказать: ничего особенного. Вполне безобидное предложение. Во всяком случае, не страшное.

“Si tu veneris ad me, ego veniam ad te”, – вот что там было написано. Если я не ошибаюсь, перевести это можно так: «Если ты не придешь ко мне, тогда я сам приду к тебе».

– Ты можешь показать мне этот листок? – прервал рассказ слушатель.

– Могу. Но вот что странно. Когда вечером того же дня я достал листок из бюро, он был совершенно чист – словно на нем никто и не писал, – ни следов чернил, ни отпечатка пера. Только моя пометка на полях: я оставил отметину ногтем. С тех пор я и храню этот листок. Несколько раз я предпринимал попытки проверить, не сделана ли была надпись симпатическими чернилами, но судя по всему, нет.

Ну, хватит об этом. Через полчаса Сэмпсон вернулся, сказал, что неважно себя чувствует, и отпустил нас. Сам же с опаской подошел к своему столу и бросил осторожный взгляд на верхний лист… Думаю, в тот момент он решил, что ему все это лишь померещилось. Он нас ни о чем не спросил.

Оставшиеся полдня мы отдыхали, а на следующий день Сэмпсон появился на занятиях, как будто ничего и не случилось. А ночью произошло третье и последнее событие моей истории.

Мы – Маклеод и я – спали в общей спальне в правом крыле главного здания школы. Спальня Сэмпсона тоже находилась в главном здании, но на втором этаже. Было полнолуние, и луна светила очень ярко. Где-то между часом ночи и двумя – точно не скажу – кто-то меня разбудил. Это был Маклеод. И он пребывал в сильнейшем возбуждении.

– Вставай, – шептал он. – Вставай! В окно к Сэмпсону лезет вор!

Как только я проснулся и был в состоянии говорить, я предложил:

– Ну так давай всех разбудим и позовем…

– Нет, нет, – сказал он. – Лучше не шуми. Пойдем и посмотрим.

Я, конечно, встал, выглянул в окно, и, конечно, там никого не было. Я очень рассердился, мне так хотелось обозвать Маклеода каким-нибудь прозвищем пообиднее, но – и сам не знаю почему – я этого не сделал. Что-то здесь было не то, нечто такое мне почудилось, с чем я ни за что не хотел бы встретиться в одиночку, и был рад, что мой друг рядом со мной.

Мы еще долго смотрели из окна, пока я наконец не отважился спросить Маклеода, что же он все-таки видел и слышал.

– Я абсолютно ничего не слышал, – сказал он. – Но когда я проснулся, то обнаружил, что стою вот здесь, у раскрытого окна, и выглядываю наружу. Я увидел там человека. Он примостился на карнизе окна спальни Сэмпсона и заглядывал внутрь. Я подумал, что он лезет в спальню к учителю.

– Что за человек? – спросил я Маклеода. – Опиши его.

Видимо, воспоминание об этом ему было так неприятно, что его даже передернуло.

– Не знаю, – произнес он, – но должен сказать тебе одну вещь: он был страшно, чертовски худ и… выглядел так, словно вымок насквозь, и… – Он оглянулся кругом и зашептал едва слышно, словно боялся собственного голоса: – Знаешь, по-моему, он был не живой…

Мы еще долго шептались, пока наконец не пошли спать. К счастью, никто, кроме нас, так и не проснулся. В конце концов мы, кажется, даже заснули, но с утра ходили совсем сонные.

На следующий день мистер Сэмпсон исчез, и его никак не могли найти. Думаю, что с той поры никто не видел его и ничего о нем не слышал. Сейчас, размышляя о происшедшем, самым странным мне кажется, что ни я, ни Маклеод ничего никому не рассказали о том ночном событии. Конечно, нам и не задавали никаких вопросов, но даже если стали бы расспрашивать, едва ли мы могли что-либо ответить – мы были просто не в состоянии обсуждать то, что случилось.

– Вот и вся история, – произнес рассказчик. – И, мне кажется, единственная. По крайней мере, другой о привидении в школе мне слышать не доводилось.

Однако у этой истории есть продолжение, и, хотя оно может показаться вполне тривиальным, я считаю своим долгом изложить его. Упомянутый рассказ слышал не только я, были и другие слушатели. И вот однажды, было это тем же летом или следующим, один из них отдыхал в некоем частном владении у своего приятеля в Ирландии.

Однажды вечером они сидели в курительной комнате и от нечего делать перебирали сувениры и разные занятные вещицы, которых у хозяина коттеджа было великое множество. Неожиданно он извлек маленькую коробочку.

– А теперь, – произнес он, – скажи, что ты думаешь об этой штуковине. Ведь ты, я знаю, разбираешься в старинных вещах.

Его друг открыл коробочку и достал оттуда тонкую золотую цепочку. К цепочке был прикреплен какой-то предмет. Его собеседник взглянул на предмет и, чтобы рассмотреть его получше, достал очки.

– А как она к тебе попала? – спросил он.

– История довольно необычная, – таков был ответ. – Ты, наверно, помнишь ту тисовую рощу, что окружена зарослями кустарника? Год или два назад мы решили очистить тамошний колодец, который прежде использовался, а потом был заброшен. И знаешь, что мы в нем нашли?

– Думаю, вы нашли там труп, – сказал гость, и по голосу было заметно, что он нервничал.

– Совершенно верно. Скажу больше: мы нашли два трупа.

– О господи! Два? Да как же они туда попали? Вы смогли это выяснить? А эта штука была при них?

– Да. Ее нашли в лохмотьях одежды одного из них. Паршивое дело, что бы ни было его причиной. Один труп крепко обнимал руками тело другого. Долго они там пролежали – лет тридцать, а то и больше. Сам понимаешь, колодец мы сразу же засыпали. Ты можешь разобрать, что нацарапано на этой золотой монете?

– Думаю, смогу, – сказал гость, поднося монету к свету. Прочитать надпись не составляло труда. – Если мне не изменяют глаза, «Дж. В. С., 24 июля 1865 года».