Утром следующего дня я вышел в сад – все было как обычно. Я обследовал ведущую к двери дорожку, пытаясь отыскать на ней какие-нибудь следы, однако ничто не говорило о том, что вчерашний кошмар не пригрезился мне.

И только приблизившись к псу, чтобы поговорить с ним, я обнаружил действительные доказательства. Пес жался в конуре, забившись в уголок, и я не сразу выманил его наружу. Наконец он поддался на уговоры, но двигался неловко и изгибался при этом. Погладив его, я обнаружил на левом боку собаки зеленоватое пятно. А как следует приглядевшись, понял, что и шерсть, и кожа полностью сожжены, обнажив обгорелую и кровавую плоть. Форма отметины напоминала отпечаток огромной когтистой руки.

Задумавшись, я распрямился. Глаза мои обратились к окну кабинета. Лучи поднимавшегося Солнца освещали закопченное пятно в нижнем его углу, странным образом отливавшее то зеленым, то красным цветом. Ах… Вот и еще одно несомненное доказательство… Мысли мои вернулись к жуткой твари, что привиделась мне вчера. Я вновь поглядел на пса. Теперь мне была понятна причина появления на его боку отвратительной раны… Итак, случившееся вчера было реальным. Великое смятение переполнило меня. Рыжик! Тип! Бедный пес… я вновь поглядел на зализывавшую рану собаку.

– Бедняга! – пробормотал я, погладив пса по голове. Поднявшись на ноги, он обнюхал мою руку и с тоской лизнул ее.

Наконец я оставил его ради прочих дел.

После обеда я вновь подошел к нему. Пес казался спокойным, но так и не захотел выйти из конуры; от сестры я узнал, что он сегодня отказывался от пищи. Она недоумевала, но казалась спокойной, не имея причин для испуга.

День миновал без происшествий. И после чая я вновь спустился к собаке. Пес явно грустил и тревожился, однако по-прежнему не хотел покидать конуру. Прежде чем запереться на ночь, я отодвинул конуру подальше от стены дома – так, чтобы ее было видно из небольшого окошка кабинета. Я было подумал, не взять ли пса на ночь в дом, однако, поразмыслив, решил не делать этого. Хотя бы потому, что я не мог испытывать уверенности в том, что в доме безопаснее, чем в саду. Рыжик ведь находился в доме, и все же…

Пробило два часа. С восьми вечера следил я за конурой из небольшого бокового окошка моего кабинета. Но ничего не случилось, и так хотелось спать… И я пошел в постель.

Ночью я не знал покоя – такое для меня необычно – и лишь к рассвету сумел забыться на несколько часов.

Поднялся я рано и, позавтракав, сразу же спустился к псу. Он был спокоен и угрюм, но конуру покидать отказался. Хотелось, чтобы его осмотрел какой-нибудь коновал, надо бы полечить беднягу. Весь день он не ел, но я с облегчением увидел, что он жадно лакал воду.

Вечер прошел, и вот я вновь в своем кабинете. Я буду следовать вчерашнему плану – следить за конурой. Дверь, выходящая в сад, надежно заложена. Как хорошо, что на окнах такие решетки.

Ночь… полночь миновала. Пес молчал до недавних минут. Слева из бокового окошка я мог видеть смутные очертания конуры. Впервые шевельнулся пес, я услышал, как загремела цепь. Я быстро выглянул. Пес вновь беспокойно пошевелился, и я заметил слабое свечение внутри конуры. Оно исчезло. Пес вновь шевельнулся – опять проступило. Я озадачен. Теперь пес замер, и я вижу четкие очертания светящегося контура. Четкие-четкие. И в самом контуре есть нечто знакомое… Лишь миг продлилось мое удивление, а потом я понял – передо мной очертание руки с пятью пальцами. Очертание ладони! И мне вспомнилась жуткая рана на боку пса. Значит, ее я и вижу. Итак, ночью она светится… почему же? Идут минуты. Разум мой исполнен раздумий…

И вдруг я слышу шаги на тропинке. Жуть подступает. Шаги все ближе. Топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Вдоль хребта пробежали мурашки, волосы дыбом встают на затылке. Пес завозился в конуре и взвизгнул в испуге. Должно быть, он повернулся, теперь я не вижу на боку его светящейся пятерни.

В садах все утихло, и вновь я со страхом прислушиваюсь. Минута ползет… другая минута… и вновь зашлепало по тропинке, все ближе и ближе хрустит гравий. Походка преднамеренно выверена… похоже на это. Возле двери звуки стихли, и я вскочил на ноги и застыл как вкопанный. От двери доносится легкий шорох… медленно ползет вверх задвижка. В ушах моих стон, и что-то давит на голову.

Задвижка падает с лязгом в гнездо. Звук пугает меня, рвет напряженные нервы. А потом я долго стою в наступившем безмолвии… и вдруг так задрожали колени, что пришлось даже сесть.

Сколько времени миновало – не знаю, только ужас, похоже, стал отпускать меня. Но я все сижу, словно бы утратив способность к движению. Странное утомление овладело мной… напала дремота. Глаза мои открываются и смыкаются, я то засыпаю, то просыпаюсь, всякий раз вздрагивая. Позже сквозь сон я замечаю, что одна из свечей догорает. Просыпаюсь снова – и она угасла уже, а комната погрузилась в глубокий мрак, который нарушает один-единственный язычок пламени. Полутьма не смущает меня, страх исчез, одно осталось желанье – спать, спать.

И вдруг, хоть шума не было, я просыпаюсь. Сон как рукой снимает. Я ощущаю близость какой-то тайны. Чье-то жуткое присутствие рядом. Сам воздух сотрясается от ужаса. Но я сижу, сгорбившись, и слушаю. Ни звука. Должно быть, умерла и природа. Угнетающее молчание нарушают лишь стоны ветра.

Взгляд мой огибает полутемную комнату. Вот высокие часы в дальнем углу… высокая черная тень. Я гляжу на нее с испугом. Но ничего страшного нет, и я чувствую облегчение.

И я думаю, почему бы наконец не покинуть этот дом, обиталище тайн и ужаса. И вместо ответа перед взглядом моим предстает чудесное Море Сна… Море Сна, где нам позволили встретиться после всех лет разлуки и скорби; и я понимаю, что останусь здесь, что бы ни произошло.

А в боковом окне – мрачная ночь. Взгляд мой бродит по комнате… от одного призрачного предмета к другому. И вдруг я резко оборачиваюсь направо – к окну, и дыхание оставляет меня… я наклоняюсь вперед, а перед испуганным взором… там, за окном… у самых прутьев решетки… маячит огромное туманное свиное рыло, по которому пробегают огоньки зеленоватого пламени. Тварь с Арены. Из пасти струится ручеек фосфоресцирующей слюны. А глаза с непроницаемым выражением разглядывают комнату… и я сижу… словно окаменев.

Тварь шевельнулась. Медленно оборачивается она в мою сторону… И вот харя эта обращена ко мне. И тварь видит меня. Два огромных глаза, так похожие на человеческие, глядят на меня и видят. Я леденею от страха… но сохраняю полную ясность сознания… вижу, как исчезают звезды за жуткой гигантской мордой.

Новое наваждение одолевает меня. Я встаю из кресла – без всякого на то намерения. Я поднимаюсь на ноги. Что-то влечет меня к двери, выходящей в сады. Я сопротивляюсь, но не в силах остановиться. Воле моей противостоит неодолимая сила, и, сопротивляясь… не желая того… я иду. Взгляд мой беспомощно мечется по комнате и останавливается на окне. Огромное свиное рыло исчезло, и вновь слышно это крадущееся топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп. Звук затихает у двери – той самой, куда так влечет меня.

А потом короткое напряженное молчание; а следом – звук. Звякнула поднявшаяся задвижка. Это наполняет меня отчаянием. Я не сделаю ни единого шага вперед. Но, отступая, я словно наталкиваюсь на недвижную стену. Ужас слышится в моем голосе… звук его пугает меня самого. И снова лязг запора. Я сотрясаюсь всем телом… пытаюсь сопротивляться… отдалить, отступить – но все бесполезно.

И я уже возле двери… механически, не мне повинуясь, рука моя поднимается, чтобы отодвинуть верхний запор. Но пока я тянусь, дверь сотрясается – и тошнотворный запах тлена проникает снаружи сквозь стены. Медленно, медленно движется рука моя, отодвигая засов, вопреки всему сопротивлению. И вот, коротко звякнув, он падает из гнезда, а меня сотрясает крупная дрожь. Есть еще два запора – один в самом низу двери, а другой, массивный и прочный, – посередине.

Минуту, должно быть, стою я, безвольно повесив руки. Все желание шевелить ими, двигать запоры исчезло. И вдруг под ногами раздается металлический шорох. Быстро гляжу я вниз – и с неописуемым ужасом вижу, как отодвигает нога моя нижний засов. Чувство жуткой беспомощности овладевает мною. Металлический стержень ползет и, лязгнув, освобождается из гнезда. Потеряв равновесие, я хватаюсь, чтобы не упасть, за средний засов. Минута минует… и кажется вечностью; потом другая. Господи Иисусе, помоги мне! Дьявольская сила заставляет меня отодвигать последний засов. Не хочу! Лучше умереть, чем открыть двери тому Ужасу, что ожидает за ними! Что может быть страшнее? Господи, помоги – засов уже выдвинут наполовину! С губ моих срывается хриплый стон ужаса. Засов выдвинут на три четверти, и непокорные руки губят меня. Только кусочек железа отделяет мою душу от погибели. Дважды, корчась в муках страха, я слышу собственный голос и отчаянным последним усилием отрываю пальцы от замка. Глаза мои словно ослепли, тьма навалилась. Помогает природа: я ощущаю, что мои колени подгибаются… Дверь дрожит от стука, а я падаю, падаю…

Должно быть, я пролежал у двери по крайней мере пару часов. Придя в себя, обнаруживаю, что погасли все свечи, комната погрузилась в глубокую тьму. Я не могу подняться на ноги.

Так холодно мне, судороги не дают подняться, но мозг мой ясен: мерзкое наваждение исчезло.

Осторожно встаю на колени, тянусь к среднему засову и задвигаю его; потом – тот, что снизу. Тут я сумел подняться на ноги и задвинуть уже самый верхний засов… а потом сразу упал на колени – и пополз, огибая мебель, к лестнице… так, чтобы меня не было видно из окна.

Оказавшись у выхода, я оглядываюсь и бросаю нервный взгляд через плечо – на окно. Там в ночи я словно бы замечаю… Нет, показалось. И вот я уже в двери… а потом и на лестнице.

Добравшись до спальни, я забираюсь в постель и прямо в одежде заползаю подо все одеяла. И понемногу, по капле, начинает возвращаться уверенность. О том, чтобы уснуть, нет и речи, но я рад теплу. Мысли мои возвращаются к недавним событиям; однако, пусть я и не в силах уснуть, никакой последовательности событий восстановить не могу. Мозг мой загадочно пуст.

К утру я начинаю ворочаться. Сон так и не идет ко мне, и, оставив постель, я начинаю расхаживать по комнате. Зимний рассвет вползает сквозь окна… освещает скудно обставленное неуютное помещение. Как странно… за все эти годы я так и не заметил, насколько зловещим кажется этот дом… Идет время.

Снизу из-под лестницы доносятся звуки. Подойдя к двери спальни, я вслушиваюсь. Это Мэри возится в огромной старой кухне, готовит завтрак. Мне безразлично. Я не голоден. Однако мысли мои обращаются к сестре. Как мало ее беспокоят странные события, что происходят в этом доме. За исключением случая с жителями Ямы, она так ничего и не заметила. Она стара, как и я сам. Но мы с ней почти не общаемся. Наверное, потому, что различны во всем; или же просто потому, что в старости нужна не компания, а покой. Я думаю и так и этак, прогоняя от себя мрачную память о событиях прошедшей ночи.

Спустя некоторое время я подхожу к окну, открываю его и выглядываю. Солнце поднялось над горизонтом, а прохладный воздух ароматен и свеж. Постепенно разум мой проясняется, ощущение безопасности ненадолго возвращается ко мне. Повеселев, я спускаюсь вниз и выхожу в сад – поглядеть на собаку.

Возле конуры меня встречает тот же мерзкий запах тления, что и вчерашней ночью у двери. Стряхнув налетевший страх, я окликаю пса. Он не отвечает, и, вновь позвав, я швыряю в конуру камешек. Пес шевелится, я вновь окликаю его, но издали. Тут выходит сестра и присоединяется ко мне, помогая выманить собаку из конуры.

Наконец бедный зверь поднимается и, странно переступая, боком выбирается наружу. Он стоит в свете дня, качаясь на нетвердых ногах и странно моргая. Я вижу, что гадкая рана стала больше, много больше и теперь покрылась каким-то бледным заплесневелым налетом. Сестра хочет погладить его. Я останавливаю, советую не прикасаться к нему несколько дней; нельзя говорить ей правду… следует соблюдать осторожность.

Через минуту она уходит, потом возвращается с миской, полной всяких объедков. Поставив ее на землю возле собаки, я начинаю подпихивать веткой куски к носу пса. Мясо выглядит достаточно соблазнительным, но пес не замечает его и прячется назад в конуру. Его миска еще полна воды, и, недолго переговорив, мы с сестрой возвращаемся к дому. Вижу недоумение на лице ее… сестра старается понять, что случилось с животным, но лишь безумец мог бы открыть ей правду, даже намекнуть на нее.

Так без событий минует день, и приходит ночь. Я намерен повторить опыт предыдущей ночи. Мудрости в этом нет, но я решился. Однако я предпринял известные предосторожности: загнал по прочному гвоздю за каждый засов, и теперь дверь, выходящую в сад, уже не открыть. Так можно избежать хотя бы повторения вчерашних событий.

И от десяти вечера до двух тридцати я гляжу в окно, но ничего не происходит; потом я валюсь в постель и немедленно засыпаю.