Глава XVIII НЕПРИЯТНОСТИ НАЧИНАЮТСЯ

"Опасные ситуации, как правило, внезапны. Даже большой опыт не всегда подскажет, как лучше поступить, когда нет времени для размышлений. Богине удачи по душе смелость, находчивость, решительность".

М. Каминский. В небе Чукотки

- Наконец-то потеплело, - сказал Гудкович, зашифровывая по кодовой таблице метеоданные для очередной метеосводки на материк. - Всего минус 20 градусов.

-  Всего-то минус двадцать, - не удержался я. - Представляешь, как бы такое сообщение восприняли радиослушатели в Москве?

-  Наверное, как хохму, - отозвался Зяма и, дописав последние цифры, удалился на радиостанцию.

Я было взял в руки книгу, но читать не хотелось. Может быть, заняться полезным делом? Достав из стерилизатора хирургические инструменты, я принялся смазывать их вазелином, чтобы не поржавели от сырости. Подозрительно громкий скрип заставил меня оторваться от начатой работы, и вдруг палатку резко тряхнуло, словно на нее наехал комаровский газик. Я пулей выскочил из палатки и огляделся: вроде бы все спокойно. Как вдруг раздался обрывающий сердце крик: "Полундра! На помощь!!" - и у входа в тамбур миляевской палатки, словно привидение, возникла фигура ее хозяина. Размахивая руками, он прокричал что-то невнятное и снова исчез в отверстии тамбура. Не раздумывая, я кинулся к нему на помощь. Перемахнув через сугроб, я очутился перед тамбуром палатки. В этот момент льдину потряс удар, и передо мной появилась трещина. Она, быстро расширяясь, проскользнула под тамбур, и он, скособочившись, стал разваливаться, грозя рухнуть и преградить выход. В этот момент, протиснувшись через груду снежных обломков, из палатки выскочил Коля Миляев. Полуодетый, в одном шерстяном нижнем белье и сбившемся набок летном шлеме, он протянул мне две деревянные коробки.

-  На, держи! - крикнул он. - Это хронометры. Смотри не урони, - и вдруг, подавшись назад, завопил не своим голосом: - Берегись!!!

Я отпрыгнул назад и едва не угодил в трещину, уже заполнившуюся водой. В это мгновение свод тамбура рухнул. К счастью, обледеневшие обломки тамбура образовали мостик через трещину. Тут прибежали Гудкович с Дмитриевым, и мы общими усилиями выволокли из палатки оставшееся имущество. Лишь теперь, когда первая опасность миновала, Миляев, которого "полундра" застала спящим в спальном мешке, вспомнил, что одет явно не по сезону, и, схватив в охапку одежду, помчался к гидрологам одеваться.

-  Ну, кажется, все обошлось, - сказал Дмитриев, усаживаясь на сугроб и пытаясь закурить на ветру папиросу.

-  Вероятно... - начал Зяма, но тяжелый гул, раздавшийся за нашей спиной, прервал его на полуслове. Трах, трах - словно спички, с сухим треском переломились радиомачты. Крак, бубух - и толстенная балка ветродвигателя, сломавшись пополам, шлепнулась на снег. И тут мы с ужасом увидели, как между радиостанцией и гидрологической палаткой разверзся лед. Быстро расширяясь, трещина прошла под геофизическим павильоном, и брезент его разорвался надвое.

-  Гравиметр! - завопил Миляев. - Спасайте гравиметр, - и кинулся к павильону. Мы последовали за ним. К счастью, мы подоспели вовремя. Еще секунда, и драгоценный прибор соскользнул бы в воду. Мы едва успели перетащить гравиметр в палатку Гурия, как вдруг прямо на глазах ледяное поле стало расползаться по швам. То там, то тут возникали все новые трещины, сквозь которые проступала вода. Мы метались по льдине, оттаскивая от края трещин научные приборы, бочки с бензином, ящики с продовольствием, газовые баллоны. А тут еще запуржило. Стало совсем темно. Повалил густой снег. Черная вода в трещинах покрылась салом. К счастью, природа сжалилась над нами. Подвижки внезапно прекратились, и наступившую тишину нарушало лишь посвистывание ветра, гулявшего среди торосов.

Поужинали наспех, поэтому часам к десяти вечера к нам в палатку "на огонек" пожаловали гости: Миляев и Яковлев с Петровым. Саша мигом застелил ящик-стол полотенцем, достал кусок твердокопченой колбасы, галеты и головку чеснока. Пока на плитке закипал чайник, начался обмен впечатлениями о сегодняшних событиях.

-  Я только добрался до опытной площадки, быстренько отсчитал показания приборов и полез в рабочую палатку, чтобы сделать отсчеты по зеркальному гальванометру температуры в различных слоях снежного покрова, как вдруг палатку сильно тряхнуло и я почувствовал, что ноги мои разъезжаются. Глянул вниз, а подо мной расползается трещина. Футляр с психрометром бултых в воду, а за ним соскользнул аккумулятор и мигом, пустив пузыри, пошел ко дну. Трещина прошла у самого входа: упади и не выкарабкался бы сам без посторонней помощи. Я перетащил гальванометр в безопасный угол палатки и достал было нож, чтобы распороть брезент полога, как вдруг материя треснула и обрывки его повалились мне на голову. Я выскочил наружу - гляжу: по ту сторону трещины Алексеевич в одном белье и с треногой теодолита в руках.

-  Да, натерпелся я сегодня страху, - сказал Миляев. - Только задремал, вдруг что-то как грохнет. Меня так и выдуло из спального мешка. Гляжу, у входа - трещина и прямо к астрономической площадке идет. Теодолит накренился. Вот-вот в воду шлепнется. Я его успел оттащить, чувствую, ноги холодит. Мама родная, так ведь я босиком на снегу стою. Кинулся обратно в палатку, только успел ноги в унты всунуть, опять как толкнет. Я хвать хронометры и ходу. А тут доктор, к счастью, подоспел.

Вот и кончилась наша относительно мирная жизнь. Две больших трещины пересекли льдину, расколов ее на несколько частей. Одна из них протянулась извилистой линией от северной кромки льдины к старой "датской палатке" с приборами, прошла под палаткой-баней, затем скользнула к рабочей палатке Миляева, разрушив по дороге снежный тамбур его жилой палатки.

Затем сделала крутой поворот, уничтожив астрономический павильон, едва не утопив теодолит, чудом устоявший на ее краю. Отсюда она, круто повернув, нырнула под мою палатку и, наконец, в пяти метрах от градиентной мачты, слилась со второй трещиной. Вторая трещина, образовавшаяся у северного конца поля, пересекла аэродром и прошла около радиостанции и жилой палатки гидрологов, отделив их от лагеря вместе с автомобилем, складом продуктов, газовыми баллонами.

Время от времени с уханьем обваливается где-то в воду подмытый водой снежный пласт. Заунывно стонет в торосах ветер. Над станцией плывет ночь, и только дрожащий зеленоватый луч северного сияния равнодушно скользит по горизонту. В ночь с 5 на 6 февраля на вахту заступил Гурий Яковлев. Дежурство выдалось у него хлопотное. В разных концах льдины раздавались трески и шорохи - это то сходились, то расходились края трещин.

Да и нам было не до сна. Лишь под утро природа, видимо, утомилась. Горизонт окрасился алой полоской зари. Хотя до появления солнца остается не меньше месяца, но сумерки с каждым разом становятся все светлее. Теперь "на улице" можно не только обходиться без "летучей мыши", вечно коптящей и гаснущей, но даже книгу читать. К сожалению, сейчас нам не до книг. Зато хоть знаешь, в какую сторону бежать, если треснет лед под ногами. А ледовая обстановка с каждым днем становится все тревожней. Молодой лед, надежно служивший буфером столько время, оберегая нас от натиска окружающих полей, превратился в беспорядочное месиво. Куда ни глянешь - всюду торчат беспорядочные груды торосов. Трещина, отрезавшая нас от аэродрома, непрерывно дышит, плещет черной водой. Края ее то отходят на несколько метров, то сходятся, противно скрежеща. А тут еще запуржило.

Теперь мы спим урывками, не раздеваясь, готовые по первому сигналу покинуть палатки. Но наша палатка внушает особенные опасения. Не дай Бог при подвижке завалит вход-лаз, и тогда из нее не выберешься. Мы даже подумываем, не переехать ли в комаровскую палатку-мастерскую: черт с ним, с холодом, но зато безопаснее.

-  Да не завалит нас, - неуверенно сказал Дмитриев - не должно завалить. А в комаровской палатке мы скорее околеем от холода, чем провалимся в трещину.

-  Может, раскопаем лаз пошире и сугроб у входа сроем? Легче будет выбираться в случае полундры.

Мы долго спорили, обсуждая возникшую ситуацию, я невольно вспомнил историю с примусами - а может, и не взорвутся. Хорошо, что Комаров настоял и уговорил меня не дожидаться, пока они рванут. В итоге мы избрали известную формулу легкомыслия - авось пронесет и остались на старом месте. Но вход все же расширили и сугроб перед палаткой срыли напрочь.

Поскольку подвижки временно прекратились, мы занялись наведением в лагере порядка: перенесли палатку Миляева в безопасное место, обнесли стенкой новый астрономический павильон, навели через трещины, которые уже затянуло молодым льдом, мостки из широких досок. Подняли и надежно закрепили радиомачты. Только ветряк так и остался лежать на снегу: второй такой толстой балки-станины в лагере не нашлось.

Жизнь постепенно входила в свою привычную колею.

Последние несколько дней Ропак проявлял странное беспокойство. Он бегал по лагерю, что-то вынюхивал, засовывая свой нос между ящиками и мешками. Причину столь странного поведения нашего любимца открыл Курко. Разбирая ящики из-под старых аккумуляторов, он наткнулся на тушку песца.

- И откуда он только взялся, - сказал Щетинин, разглядывая неожиданный трофей. - Наверное, его под ящики Ропак загнал, там он и подох. А может, его и сам Ропак придушил, видишь, пятна крови на шкурке.

Это был единственный песец, ставший добычей охотников. Правда, осенью строчки их следов на снегу видели многие. Но живой зверек так и не попадался.

Хитрые, осторожные, они были неуловимы. Капканы, расставленные Курко по всем правилам охотничьего искусства у медвежьих туш, лежащих в сугробах с самого лета, продолжали пустовать. Но сам факт, что песцы забираются так далеко от земли, должно быть, весьма интересен для биологов. Песец считается типичным обитателем тундры, населяющим все крупнейшие острова Ледовитого океана и его побережье от Кольского полуострова до Чукотского.

В поисках пищи песцы пробегают порой огромные расстояния, мигрируют, или, как говорят полярные промышленники, "текут". Их добычей становятся мелкие грызуны - лемминги, пеструшки, полевые мыши, птицы, особенно в период линьки, когда они теряют способность летать. Не брезгуют зверьки ягодами и водорослями. Иногда им достаются остатки медвежьей трапезы. Хозяин Арктики весьма привередлив в пище. Поймав тюленя, он обычно поедает только его подкожный жир. Все остальное остается на долю песцов. Полярный медведь, в отличие от своих бурых сородичей, не впадает в зимнюю спячку и бродит по льдам океана, преодолевая сотни километров.

Песцы следуют за ним в ожидании "звездного" часа. Устроившись неподалеку от пирующего медведя, они терпеливо ждут подачки с барского стола. Впрочем, наши песцы неплохо пристроились к лагерному камбузу и, несмотря на опасность, грозившую им со стороны собак и лагерных охотников, бесстрашно шуровали на помойке, полной сытных кухонных отбросов.

Костя осмотрел тушку со всех сторон и поцокал языком от удовольствия. Отличный воротник получится. Вот Валя (жена Курко) будет довольна подарком. Она толк в песцах понимает.

Вечером я наведался к радистам, чтобы посмотреть, как Костя будет готовить шкурку. К моему приходу тушка уже успела оттаять, и Курко ее "отминал" между ладонями, то разгибая, то растягивая в разные стороны. Когда, по его мнению, тушка дошла "до кондиции", он подвесил ее за гвоздь и, подрезав кожу вокруг десен, стал не торопясь стягивать с головы. Я с интересом следил за его манипуляциями, хотя понимал, что мне вряд ли когда-нибудь придется обрабатывать такой охотничий трофей. Тем временем Курко, содрав шкурку, разложил ее на колене и, орудуя острым ножом, принялся удалять с мездры остатки мяса и жира. Работа требовала большого терпения и умения, ибо при неосторожности тонкую мездру было легко повредить.

-  Теперь бы горсточку пшеничных отрубей, - сказал Курко, - хороший охотник ими всегда протирает мездру, но придется обойтись мешковиной.

Он тщательно протер шкурку, а затем вспорол ножом огузок и лапки.

-  Ну вот теперь вроде бы и все, - сказал Курко, довольно оглядывая дело своих рук. - Теперь растяну ее на доске-правилке и пусть просыхает. Ну, доктор, такое дело требуется обмыть, - добавил он, доставая из-под койки початую бутылку коньяка.

Я побрел в свою палатку. Явно похолодало. И, хотя ветер стих, пока я добирался до дома, пришлось то и дело тереть нос. Оказалось, что я не ошибся. Зяма, только что вернувшийся с метеоплощадки, сказал, что температура понизилась до -46°.

Едва пурга утихомирилась, Комаров, Яковлев и Петров отправились на аэродром. Цел ли он? Это был вопрос, беспокоивший всех. Ведь с его состоянием связана не только наша безопасность, но, может быть, даже жизнь. Сломайся он - и некуда будет садиться спасательным самолетам. Одевшись потеплее - столбик спирта в термометре опустился до -46°С, - разведчики тщательно обследовали взлетно-посадочную полосу. Результаты осмотра оказались малоутешительными. Она вся покрылась сеткой трещин шириной от 3 до 50 сантиметров. Конечно, в случае необходимости мы бы сумели ее отремонтировать, забив трещины осколками льда и снегом. К сожалению, трещина, даже самая маленькая, есть трещина и ее поведение непредсказуемо. Поднажмет лед, и они разойдутся, сделав полосу непригодной для приема самолета.

Комаров так расстроился увиденным, что в вахтенном журнале вместо 10 февраля 1951 года записал 10 января 1950-го.

Как показали события следующего дня, затишье оказалось кратковременным. Стрелка барометра быстро поползла вниз, и пурга не заставила себя ждать. Она ворвалась в лагерь, словно пытаясь похоронить его под снегом. Сейчас бы посидеть в кают-компании, попить чайку да погутарить на общие темы. Какое там. Авральные работы не прекращались ни на минуту. Кто знает, сколько времени отпустила нам природа на подготовку к новым испытаниям. Комаров сутками не вылезает из палатки-мастерской, оказавшейся в местном "Замоскворечье", за трещиной, берега которой соединены широким трапом.

12 февраля Никитин объявил, что сегодня состоится открытое партийное собрание. Любопытно, а если бы его сделали закрытым, Сомова бы оставили за дверью? Он ведь беспартийный.

Макарыч решил соблюсти положенную процедуру; выбрали президиум, установили регламент для выступлений (смех, да и только). И все же как оно разительно отличалось от подобных сборищ с их многословием, показной деловитостью и практической бесполезностью. Вспомнились длительные жаркие дебаты по поводу состава и количества президиума (как правило, штатного), времени на доклад и выступления. А чего стоили выборы парторга, задолго до собрания обсужденного и утвержденного начальством. Зато какой шумный вздох радостного облегчения прокатывался по залу после слов председателя президиума: "Если вопросов нет, считаю собрание закрытым".

Здесь, на станции, все было по-иному. Сомов коротко сообщил о телеграмме из Арктического института, оценившего высокое качество полученных научных материалов, и сразу же перешел к нашим насущным делам.

-  Главное, - сказал Михаил Михайлович, - надо тщательно подготовиться к возможной эвакуации станции на новое место.

План был четкий. Каждый получил конкретную задачу. План обсуждался долго, уточнялись каждая деталь, порядок спасения имущества, проверка аварийного снаряжения и многое другое. Это было совещание единомышленников, связанных не только научными интересами, единой целью, едиными заботами, но еще объединенных чувством громадной ответственности и грозящей опасностью.

Когда собрание подошло к концу, слово попросил Миша Комаров.

-  Михал Михалыч, хочу доложить, что ремонт автомобиля на днях закончу. Все будет в ажуре. Так что транспорт на случай переезда на другую льдину у нас будет.

Действительно, Комаров проявил чудеса находчивости и изобретательности. Он ремонтировал старые детали, вытачивал новые. Перебрал по винтикам весь двигатель. Я невольно вспомнил ту далекую беседу с Сомовым и не мог с ним не согласиться, что самоотверженная работа Михаила Семеновича полностью искупала недостатки его характера.

Мы вышли из кают-компании и окунулись в круговерть пурги. Она бушевала без отдыха почти трое суток и вдруг стихла, словно кто-то закрыл заслонку на гигантской аэродинамической трубе, придуманной природой.

- Теперь жди торошения, - уверенно заявил Яковлев. И, увы, он не ошибся. В ночь на тринадцатое заговорил лед. Сначала это были странные шорохи, потрескивания, но к утру они перешли в непрекращающийся гул. Сомов приказал выходить на вахту по двое, чтобы при первых признаках серьезной опасности успеть подать сигнал тревоги.

Аварийные рюкзаки, набитые двухнедельным запасом продовольствия и самым необходимым снаряжением, давно уже вынесены из палаток и лежат на самом видном месте на ящиках у входа.

Ну и февраль. Кажется, еще ни в одном месяце на нас не обрушивалось столько неприятностей. Пурги, торошения, трещины, морозы - чего только не было в феврале! Хорошо еще, что в нем всего 28 дней.

Ужин давно закончился, но все продолжали сидеть за столом, неторопливо прихлебывая чаек, который всегда водился на камбузе без ограничений и в любое время. Но беседа как-то не клеилась. То ли все переутомились и перенервничали за последние дни, то ли внимание наше то и дело отвлекало скрежетание и уханье льда, сопровождавшееся несильными, но вполне ощутимыми толчками.

-  А знаете, братцы, - сказал вдруг Гурий Яковлевич, привычным жестом протирая очки на удивление чистым платком. - Сегодня в некотором роде юбилей. 17 лет назад, 13 февраля 1934 года, в этих краях день в день затонул "Челюскин".

-  Это как же в наших? Он же недалеко утонул с Чукоткой, - возразил всегда готовый поспорить Дмитриев.

-  Конечно, не совсем в наших. Но если брать в мировом масштабе - то недалеко, - примирительно сказал Макар Макарыч.

-  Вот порадовал, - ухмыльнулся Миляев. - Глядишь, по закону парности случаев и с нами чего-нибудь приключится.

-  Типун тебе на язык, - буркнул Костя Курко и, нахлобучив свой малахай, поднялся из-за стола.

"Челюскин". Кто из нас не помнил трагедию этого корабля, превратившуюся в апофеоз человеческой стойкости, мужества и героизма. В 1932 году впервые в истории освоения Арктики ледокольный пароход "Сибиряков" в одну навигацию прошел с запада на восток от Карского моря до Берингова пролива. Чтобы закрепить этот навигационный успех, в 1933 году было решено повторить сквозной поход по трассе Северного морского пути. Для этой цели был избран большой грузовой пароход "Челюскин", изготовленный в Дании по специальному заказу и только что сошедший со стапелей.

10 августа корабль покинул Мурманск, а к середине сентября уже находился в районе острова Врангеля. Но самый тяжелый участок пути только начинался. Восточно-Сибирское и Чукотское моря были забиты льдом, и каждая миля давалась с трудом. Начальник экспедиции радировал: "Экспедиционное судно "Челюскин" с 22 сентября находится в тяжелых неподвижных льдах... Лед мощностью в среднем в шесть метров плотно сжат".

В конце октября корабль вмерз в огромную льдину и вместе с ней стал петлями дрейфовать, постепенно приближаясь к Берингову проливу. До чистой воды оставалось какие-то три мили, как вдруг ветер переменился, и "Челюскин" вынесло из Берингова пролива на север. С каждым днем ледовая обстановка все осложнялась. Одно из сжатий в конце ноября было настолько сильным, что на льдину на всякий случай выгрузили запасы продовольствия. Однако на этот раз обошлось. В начале февраля у вмерзшего в лед судна наторосило восьмиметровый вал. Наступило тринадцатое. Запуржило. Семибалльный ветер с тридцатиградусным морозом заставляли людей прятаться в укрытия. В полдень торосы, образовавшиеся с левого борта, начали наступать. Стальные листы обшивки вспучивались, выгибались наружу. Еще один натиск, и льдины вспороли борт от носового трюма до машинного отделения. В сорокапятиметровую пробоину хлынула вода. Корабль зарылся носом в воду, высоко над льдинами задрав корму. Раздался ужасающий треск. К небу взметнулось бурое облако снега, смешанного с угольной пылью, и наступила тишина. Там, где только что возвышался красавец корабль, медленно кружились глыбы грязного льда, бревна, ящики.

14 февраля в эфир ушла первая радиограмма из ледового лагеря. "13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэлен "Челюскин" затонул, раздавленный сжатием льдов..." На дрейфующей льдине, на 68°16' северной широты, 172°51' западной долготы остались 104 человека, в том числе 10 женщин и двое детей. Началась героическая Челюскинская эпопея. На помощь полярникам, терпящим бедствие, пришла вся страна. 13 апреля операция по спасению челюскинцев была успешно завершена. В ознаменование подвига, совершенного полярными летчиками, было установлено звание Герой Советского Союза. И первыми, кому ЦИК СССР присвоил это почетное звание за беспримерную героическую работу по спасению челюскинцев, были А. В. Ляпидевский, С. А. Леваневский, В. С. Молоков, Н. П. Каманин, М. Т. Слепнев, М. В. Водопьянов и И. В. Доронин.

История гибели "Челюскина", стойкость его экипажа, оказавшегося на дрейфующей льдине, и героизм летчиков, осуществивших их спасение, вызвали шквал восторга во всем цивилизованном мире. "Что вы за страна, - писал Бернард Шоу, - полярную трагедию вы превратили в национальное торжество".