Это было давно…

Это было тогда, когда и земля, и небо, и люди, и обычаи, и все было не такое, как нынче.

Большое ханство на земле было… Только одно и было такое, и никогда оно уже более не повторится, потому, что раз погибло волею судеб, то больше народиться на свет не может.

В этом ханстве ханом сидела женщина, и сановники все были женщины; сам Диван-Беги были женщины, и джигиты-воины были женщины, и судьи женщины, даже казы со своими муллами были женщины… Такое это уж было бабье царство.

Хана-женщину звали Занай, и сидел этот хан-женщина в городе Самираме.

Чудный это был город, совсем не такой, как нынешние города.

Стоял он не на земле, а высоко над ней, на тридцати семи тысячах столбов; и никто не мог войти в него своей волей. Никакой враг не мог достать до него с самого высокого коня, самой длинной пикой, самым длинным арканом.

Потому и держался так долго этот женский город.

В городе Самираме были и мужчины (нельзя же, чтобы совсем уж без них), только этих мужчин было немного.

Женщины все делали: и совет держали, и народ судили, и на войну ходили, и на охоту… Мужчины же сидели дома, взаперти, и только сакли убирали, пищу варили, скот доили, чистили да малых детей нянчили.

И не всех детей, а только мальчиков; девочки же все были в одно место собраны, а жили они во дворце хана Заная, под присмотром ханским, пока не вырастут.

Новорожденных девочек всех оставляли, а мальчиков собирали вместе, клали в ряд, оставляли только одного живого со ста, а остальных вниз сбрасывали волкам, тиграм, львам и птицам хищным на растерзание.

А выбирала того мальчика счастливого, одного из ста, кому жить-вырастать можно было, слепая старуха. Затем слепая, чтобы сама судьба, без ее воли, руками ее правила.

Вот пришло время родить самому хану-женщине Занаю…

Когда осенью небо снимет с себя свои синие одежды и наденет серые, оно начинает плакать над землей, и много слез-воды падает сверху…

Вздуваются тогда сильно глубокие и широкие реки, наполняются до краев озера, а все на небе слез-воды не убывает.

Так начала плакать слепая старуха, когда пришло время родить хану Занаю.

Собрался народ вокруг плачущей; стали спрашивать:

– Что вызвало у тебя, вещая, эти обильные, горькие слезы?

– Горе великое собирается над нашими головами, – отвечала старуха, – и это горе сидит теперь во чреве нашего хана Заная. Родит хан не девочку, а мальчика и погубит этот новорожденный наше женское царство!

Только сказала эти слова старуха, пуще заплакала, слезами разошлась, растаяла, и на солнце место сырое без следа и знака высохло.

Задумалась хан Занай, и народ весь женский задумался еще того более.

Собрали великий совет из самых старых… Думал этот совет тридцать семь дней, тридцать семь ночей и ничего не выдумал.

Тогда собрали молодых – думали эти тридцать семь дней, тридцать семь ночей и ничего не выдумали.

Собрали тогда одних малолеток, детей только, и самая из них маленькая девочка, от земли две ладони, говорит хану Занаю и всему народу самирамскому:

– О чем вы грустите и задумались так? Когда хан Занай родит мальчика, возьмите его и сбросьте вниз – волкам, львам, тиграм и птицам хищным на растерзание, а не кладите в ряд, чтобы судьба его в живых, на горе наше, не оставила.

Сказала это девочка, и во всем Самираме вдруг стало совсем весело.

Узнали тогда, догадались, как легко от злой беды-погибели отделаться.

Только хан Занай, мать злополучная, еще больше прежнего задумалась, сидит на ковре золотом и глаз на народ поднять не хочет.

Догадались тогда, какой змей грызет ханское сердце, отобрали двух приставниц самых злых, хитрых, да зорких и к хану Занаю сторожить роды приставили.

Заперли хана Заная в его женском дворе вместе со злыми, зоркими приставницами, наказали этим приставницам глядеть в оба, – как бы хан Занай, ради сердца своего материнского, погибели ханству своему не утаил, не сберег бы.

Долго мучилась, крепилась Занай, а пришло время, до родов только два раза солнце должно было подняться, два раза за горы спрятаться…

Заговорила тогда хан Занай – мать злополучная, со своими слугами, злыми, зоркими приставницами.

Говорит им она:

– Дам вам золота столько, сколько с собой унести сможете, халатов цветных столько, сколько до ваших домов по земле уложится… Спасите, сберегите мое детище!

– Нет! – отвечали злые, зоркие приставницы.

– Позволю вам мужей выбирать по себе, не по жребию, позволю даже от других жен мужей отбирать… Спасите, сберегите мне мое детище!

– Нет! – отвечали злые, зоркие приставницы.

Поникла головой хан Занай.

Задумались, однако, и обе злые, зоркие приставницы. Только три часа хану до родов осталось, подошли те сами, заговаривают.

Заиграло у Занай сердце радостью, стали меж собой злые стражи перешептываться.

– Не хотим мы себе мужей из здешних, а дай нам из тех, что внизу ездят, кому в город наш дорога запретная, кому к постелям нашим законом тропа не проложена!

Долго крепилась Занай, не давала этого позволения, а в последних муках, когда голос новорожденного услыхала, говорит злым, зорким приставницам:

– Берите себе мужей из тех, что внизу ездят, только скорее спасайте, укройте вы мое детище!

Тогда взяли новорожденного злые, зоркие приставницы, спрятали, а хану Занаю девочку подкинули.

Трубы громко трубят, мелкую дробь литавры выбивают. Радостный гул и говор волной над Самирамом носится… И колокол гулкий светлую весть несет по всему ханству женскому.

Вышли к народу злые, зоркие приставницы и говорят:

– Обманула вас слепая старуха, от того и умерла, слезами растаяла, что позволила языку своему на старости лет неправдой ворочаться… Родила хан Занай девочку, а не мальчика. Вот она, эта новорожденная… Идите теперь все поздравлять хана, несите подарки родильные!

И пошли радость и веселье по всему городу, понесли со всех сторон хану подарки родильные: адрассы, ниали индийские, золото, сахар и нан… Погнали на ханский двор лошадей, овец и верблюдов, каждого скота по тысячи…

А сами злые, зоркие приставницы давно себе мужей по сердцу высмотрели.

Два туркмена там внизу ездили…

Шапки на них были черные, глаза из-под шапок их горели как звезды из-за туч ночных, халаты красные, золотом шитые, а кони все с головы до копыт дорогими камнями обвешаны.

Спустили им лестницы злые, зоркие приставницы и подняли потайно их в город Самирам, вместе с конями их, на диво разукрашенными.

Каждый день солнце поднималось на небо, каждый день спускалось оно за землю…

Шло чередом время, за днями недели, за неделями месяцы, за месяцами годы…

Растет и вырастает ханский сын у чужой матери, подрастает и ханская дочь-подкидыш…

Всласть утешается хан Занай, издали на своего сына глядючи, всласть утешаются злые, зоркие приставницы со своими мужьями, снизу взятыми…

Десять лет прошло… никакой беды не было над ханством, ниоткуда ее и не чуяли…

Стали тогда хан Занай и злые приставницы меж собой пересмеиваться, над старухой вещей подшучивать.

Вырос ханский сын, краше всех мужчин в Самираме стал и назвали его Искандер; только он один и носил это имя во всем городе.

А на небе скопились тучи черные, грозные, и нависли эти тучи как раз над дворцом и площадью Самирамскими.

И недобрым духом от этих туч веяло… Большие беды, великое горе в степном ветре чуялись…

Стали мужчины меж собой переглядываться, стали они меж собой перешептываться, стали на женщин косо посматривать.

А после собрались все посредине города, на большой площади, стали в тесный круг и посреди того круга сына ханского, утаенного, Искандера-красавца поставили.

И заговорили тогда мужчины…

Все говорили, а только один голос слышался, все головы думали, а будто одна изо всех, голова Искандера этими думами правила.

Говорят мужчины:

– Не хотим мы больше вашего порядка старого бабьего, не хотим больше вашего хана-женщины!.. Выбрали мы себе хана нового, Искандера, а с новым ханом и время для нас пришло новое! Сами мы будем и народом править, и на войну ходить, и на охоту, сами будем жен себе выбирать, а вы, бабье, на наши места, во дворы да сакли ступайте, ребят нянчить, варить нам плов, шить да чинить халаты и шубы наши! Не позволим больше сыновей наших, детей малых вниз бросать, волкам, львам, тиграм и птицам хищным на растерзание… Отдайте нам шлемы и броню вашу железную, себе возьмите котлы и кумганы медные, чугунные… Отдайте нам сабли острые, пики длинные, арканы тягучие, луки крепкие и стрелы, волосом оперенные, а сами берите метлы да лопаты, кочерги и ложки, утварь всю кухонную… Не хотите волей отдать все – возьмем силой. Выходите вы, женщины, все на бой с нами, чья сила возьмет, того и верх будет!

Собралось на призыв все войско женское, сама хан Занай мечом опоясалась…

Бились тогда они с мужчинами тридцать семь дней и тридцать семь ночей, залили кровью все улицы, все площади Самирамские…

И взяли верх над мужчинами женщины, потому взяли, что мужчин был по одному на сто, и бились они кулаками, да руками голыми, а женщины мечами, пиками и стрелами острыми, калеными…

Окружили мужчин тройной железной цепью, а хана их самозванного, Искандера, с головы до ног волосяными арканами опутали…

Собрался суд-совет судить непокорных, судить того, кто всему злу, горю причиной был, кто посреди круга стоял, сильнее всех с женщинами-воинами бился.

Присудили Искандера к смерти злой, лютой, присудили вырезать его сердце кривым, острым ножом и на длинной пике над городом выставить. И казнить его Искандера, хана самозванного, рукою ханской, самой Занаиной.

Вывели осужденного на высокое место лобное… чтобы всем в городе видно было, чтобы все, глядя на казнь эту лютую, радовались.

…Подошла Занай к Искандеру – смотрит на него, а сама ничего не видит… Не видит она ни сына своего злонолучного, ни народа, что вокруг толпится, ни города своего, ни дворца ханского… И неба не видит она, и солнце яркое глаз не слепит ей, – все затянуло перед ней слезами-туманом. И текут эти слезы двумя реками широкими, обе на запад, к морю далекому, песками окруженному…

Тяжело, не под силу, матери поднять нож кривой, острый, и рука у ней повисла, словно железом скованная.

И заговорила хан Занай к своему народу женскому, стала во всем признаваться, каяться:

– Обманула я вас, погубила и себя, и ханство все наше славное, женское, и помогли мне в том мои слуги верные, злые, зоркие приставницы! Родила я сына, а не девочку и от вас его скрыла, спрятала… Вот он сын мой, вот тот, кто воистину рожден был мной… Правду сказала слепая вещунья-старуха и над правдой той мы же надсмеялись! Легче мне теперь все ханство погубить, легче на себя поднять нож острый, жертвенный, чем ударить им сына моего, мое родное детище… Я виновата – пусть и погибну я первая!

Ударила себя хан Занай ножом этим прямо в грудь, в самую середину сердца и упала мертвая на свой ковер, золотом вышитый…

Дрогнуло небо… черной тучей растянулось, пошатнулись столбы Самирама, города женского.

Страх на женщин и дев напал, разбежались они по своим домам с того страха, волю и разум у них отнявшего, и оружие все, доспехи боевые, на площади покинули.

Подняли мужчины оружие это, наложили замки на двери тех сакль и стали с тех пор городом по-своему править…

Разделили они женщин меж собой поровну… Мало было мужчин, женщин много, каждому по сто жен на долю досталось.

И прошло то время свободное, золотое, ханства женского, настало другое, тяжелое, злое, приниженное.

Замки тяжелые, стены высокие, горы великие, слезы горючие… Тридцать семь тысяч лет началось так и еще тридцать семь тысяч лет продолжаться будет.

А собьет те замки, повалит гаремные стены, развеет горе женское, вытрет слезы обидные… одна женщина.

Придет, прилетит эта чудная с далекого севера, волосы у нее будут, как снег, белые, глаза, как море синее, груди, как горы, вечным льдом покрытые – и польется из тех грудей молоко-благодать на наши бедные головы женские!..