Глава 16
ДЕКАБРЬ 991 ГОДА.
СЫН ГЕССА ОТКРЫВАЕТ КАРТЫ

Роман уселся удобнее, нажал сильнее на педаль газа. В дороге легко думается, а автобан был почти пуст.

Накануне поездки Берд позвонил ему и сообщил о своей внезапной болезни. В его возрасте наличие болезней — норма, ничего удивительного в том, что у него вдруг поднялось давление, не было. Роман воспринял это спокойно и к Гессу поехал один. Его даже устраивало — никто не будет мешать в разговоре, который он считал определяющим. Расскажет что-то новое Гесс — будет сюжет, нет — просто потеря времени.

Окраина Мюнхена, небольшой фешенебельный поселок. Роман остановил машину у дома Гесса. Три этажа, большие витринные окна, высокий забор, за которым угадывался просторный участок. На входной двери из массивного дерева, над звонком, маленькая табличка: «Гесс». Роман нажал кнопку звонка, дверь открылась, и на пороге появился высокий, тучный, с редкими светлыми волосами, пожилой человек.

Он посмотрел на Романа исподлобья и протянул ему руку.

— Гесс. Проходите.

Дом внутри оказался очень просторным. Роман увидел гигантский зал со старинной мебелью на высоких ножках. Рабочий секретер, рояль и несколько мягких пуфиков стояли в небрежном строе.

Хозяин повел Романа за собой на террасу. Роман ощутил какую-то неловкость и стеснение — Гесс был не очень разговорчив.

На террасе на деревянном простом столе стоял кофейник, несколько чашек и открытая коробка конфет. Роман сел на скамейку у стола, а Гесс разлил в чашки кофе. Затем сделал несколько глотков и обратился к Роману:

— Давайте к делу. Я хочу показать вам предсмертное письмо моего отца. Именно этот документ является важнейшим доказательством фальсификации его смерти.

Роман взял в руки серый лист бумаги, который подал ему Гесс.

— Формат А4, — произнес Роман машинально, перевернул лист и увидел на обороте рукописный текст. — Что это?

— Отец написал записку на обратной стороне моего письма, которое он получил за месяц до смерти, почитайте...

Роман положил листок на стол перед собой и тихо прочитал вслух:

Роман молчал некоторое время и затем удивленно посмотрел на Гесса.

— Это все?

Гесс покачал неодобрительно головой.

— Да, немного... И все-таки... Что вы думаете?

— Судя по всему, он хотел уйти из жизни, — осторожно произнес Роман.

— Почему вы так решили?

— Знаете, когда пишут о родных и рады их видеть... Это очень типично для многих самоубийц — писать именно так, — неуверенно сказал Роман.

Гесс посмотрел на него страдающим взглядом и, прихрамывая, пошел по террасе.

Роман:

— Почерк вашего отца?

— Да, несомненно, это писал отец.

— Почему же у вас есть сомнения? Не хотите ли вы сказать, что его заставили написать это письмо?

— Нет, так я не думаю, но это не предсмертное письмо моего отца.

Роман возбужденно смотрел на собеседника. Встал из-за стола и подошел к Гессу.

— Вы знаете больше, чем я, это само собой, но скажите тогда и мне — в чем дело?

— Доказать это очень легко.

— Как?

— Скажите, а что вам самому может показаться странным в этом письме?

Роман вновь взял в руки листок, осмотрел его.

— Так, чернила и бумага не мой профиль. Давайте посмотрим почерк... Строки достаточно ровные, но каждая буква имеет разную высоту и ширину — писал старый и больной человек. Артрит? Это мы знаем... Буквы «с» и «о» во всех словах написаны твердо и достаточно ровно — признак внутренней уравновешенности. Знаете, пожалуй, есть важная деталь.

— Так, так, — оживился Гесс, — дальше, пожалуйста.

— Он пишет вначале о том, куда должна попасть записка... — Роман поднял глаза на Гесса. — А зачем писать, кому надо передать записку, если она и так предназначена родным?

Гесс хмыкнул, но не ответил.

— Вот это... Вот это совсем непонятно. Кто такая Фрайбург? Это мне непонятно.

— Это как раз понятно. Фрайбург — это бывшая секретарша отца.

— Да? — удивляется Роман. — Еще жива? А что за проблема с процессом?

— Когда в Нюрнберге слушалось дело отца, ее пригласили как свидетеля. Она много лет с ним работала, боготворила его, он доверял ей больше, чем моей матери... На процессе он сделал вид, что не знает ее. Вроде как потерял память, вы знаете, конечно, эту историю на трибунале. Он играл сумасшедшего. Играл неплохо, все ему верили. Кроме Геринга. Но отца это не смущало, и он играл свою роль дальше.

Для Фрайбург это была трагедия, она поверила, что он болен, и расплакалась прямо в суде... Много лет потом говорить и встречаться не хотела даже с нами. Потом рассказала нам, какую глубокую рану нанес ей отец, когда якобы не узнал. Она говорила, что многие годы плакала, вспоминая трибунал. Ей казалось, что ее предал близкий человек, а она любила отца и боготворила его.

Роман показал Гессу на пустую чашечку кофе.

— Можно еще?

— Конечно. — Гесс продолжил: — Потом они помирились...

— Кто?

— Отец и Фрайбург. Он лет двадцать тому назад передал ей через нас извинения. Она приняла. Но до конца так и не простила.

— Да? Ну хорошо, а что это говорит нам о его предсмертной записке?

— Вы, видимо, не поняли, они помирились очень много лет тому назад.

— Ну и что?

— Ладно, тогда смотрите дальше.

Роман продолжал смотреть на листок.

— Покажите мне фото, о котором пишет ваш отец.

Гесс вскинулся.

— Вы почти у цели.

— Так где же фото?

— Понятия не имею.

— То есть?

— Это фото отец получил от меня еще в октябре семьдесят второго года, и где фотография, я не знаю.

— Что? Вы хотите сказать...

— Да, я хочу сказать, что это письмо было написано много лет тому назад, а никак не за час до смерти в восемьдесят седьмом году!

Роман молча откинулся на спинку кресла и горящими глазами посмотрел на Гесса.

— Итак?..

— Да, я повторю: это письмо было написано не перед смертью...

— Вы так думаете или вы уверены?

— Уверен. В семьдесят первом у него случилась прободная язва, отца тайно вывезли в больницу для операции. Он был уверен, что умирает, и написал эту записку с просьбой отдать Берду. Но все прошло неплохо, его вернули в тюрьму, а записку нашли при обыске. После убийства подложили эту записку в его вещи как предсмертную. Вот и все — повесился, написал записку. Все поверили и сделали основной версией его смерти. Только этой записке уже много, много лет. Именно тогда, много лет тому назад, он и помирился с Фрайбург. И она дала ему то самое фото, о котором он пишет. Теперь вам понятно, что убийство очень умело выдали за самоубийство?

Гесс отвел взгляд, кашлянул каким-то сухим звуком и взял в руки документ, который они только что изучали.

— Скажите, вы не случайно интересуетесь смертью моего отца?

— Если я скажу, что случайно, — поверите?

— Не надо лукавить... О вас просил Юджин.

— Юджин был другом вашего отца, но врать не буду — мне было очень интересно.

— У нас обычно не принято говорить о семейных делах с чужими. — Гесс посмотрел Роману в глаза. — Кроме этого, вы русский, а я их не люблю.

— Почему?

В это время открылась дверь и вошла молодая женщина. Она была одета в спортивный костюм, а сумка с теннисной ракеткой ясно указывала на ее намерения.

— Вы говорите очень громко, — не здороваясь, тихо произнесла она, — снизьте тон или пройдите наверх.

Роман, несмотря на подчеркнутую холодность вошедшей, поднялся и слегка поклонился ей.

— Гутен таг.

— Я знаю про вас, — слегка улыбнулась женщина.

Гесс тоже привстал.

— Извините, это моя жена Сильвия. Сильвия, это тот журналист, я ему уже кое-что рассказал.

Сильвия налила себе чашечку кофе.

— Да. Речь идет об убийстве, и после того что вы услышали, вы тоже в зоне риска, — обратилась она к Роману.

— Почему так? Мною руководит в первую очередь профессиональный интерес. Почему это может стать опасным?

— Давайте-ка мы все-таки пройдем вначале наверх, там намного тише. А здесь очень много шума с улицы. А кофе мы возьмем с собой...

Гесс и Роман направились вслед за этой энергичной женщиной, которая взяла инициативу ведения разговора на себя. Наверху, кроме спальни, прямо у лестницы расположился большой кабинет, куда они все вместе и вошли.

— Продолжим, — Гесс сел напротив Романа. — Оставим все в стороне и расставим кое-какие акценты. Налейте себе кофе, а я немного расскажу... Отец летел в Англию, говорил на английском, знал английскую историю и считал, что англосаксы ближайшие братья германцев по крови. Однако именно англичане упрятали его в тюрьму. Они же убили его — я в этом уверен. Отец не кончал жизнь самоубийством.

Роман не выдержал:

— Хорошо, допустим, письмо подставное, но ведь результаты экспертизы не доказывают, что это убийство. И потом, все знают, что у Гесса были большие проблемы с психикой, он был не в себе. Как можно верить словам психически больного?

— Я попрошу помолчать, — недобро проскрипел Гесс, — отец никогда не страдал от психических проблем, его мозг работал до последнего дня как часы. Это британцы пичкали его психотропными и думали, что выбили ему мозг. Он был здоров, юноша. Отец очень хорошо играл роль сумасшедшего, даже Черчилль поверил в это. Иначе его никогда не привезли бы на трибунал, а уничтожили бы еще в Англии. Зачем им свидетель? А вот придурок им не страшен. Оказалось, что страшен. И не придурок. Итак, вы готовы меня слушать?

— Да, разумеется.

— В начале восемьдесят седьмого мы поверили, что отец может оказаться на свободе. Многие годы это было невозможно из-за Советов. Американцы многократно говорили, что отца можно выпустить хотя бы по гуманитарным соображениям. С учетом его тюрьмы в Англии, он отсидел в одиночке тридцать лет. Разве это недостаточно?

Гесс смотрел на Романа, словно ожидая выражения сочувствия, но тот сидел неподвижно, с интересом слушая собеседника.

— Об отце словно забыли, а вспомнили, когда Рейган обратился к Горбачеву. И, как это ни странно, Горби откликнулся. То есть впервые за много лет Советы не сказали «нет». Когда я сообщил отцу, что Советы могут дать добро на его освобождение, он неожиданно замкнулся и не стал мне отвечать. Потом он сказал мне, что боится смерти. Я не поверил и спросил его почему. Он был всегда немногословным. И в этот раз ответил мне очень просто: «Англичане не выпустят меня живым. Им Черчилль дороже, чем какой-то Гесс».

Роман махнул рукой, показывая жестом, что не согласен.

— Верю, — спокойно ответил Гесс, — верю, что вам это кажется неправдой, но это так. Однако все-таки я хотел бы продолжить. Ответьте тогда и на мой вопрос честно. Что вас привело сюда?

— Важно ли это?

— Да, конечно.

— Продолжайте лучше вы сами...

— Да нет, мы уже и так далеко зашли, ответьте, зачем вы занимаетесь этим делом?

Роман недобро улыбнулся.

— Я отвечу, если вы хотите. Ваш отец был правой рукой Гитлера. А мою семью уничтожили немцы во время войны. Евреев не оставляли в живых. Поэтому все, что касается того времени, меня волнует и интересует.

Гесс подошел к большому секретеру из светлого дерева и достал бумажную папку. Сел в кресло и протянул папку Роману.

Роман отставил чашечку с кофе на столик, раскрыл папку. На первом листе прочел надпись: «Повторная патологоанатомическая экспертиза. Берлин. 20 августа 1987 года».