С наступающим!

– Ну, с наступающим, – говорит Коля, поднимая рюмку и наступая мне на ногу.

– Чего-то я не помню, какой завтра праздник, – говорю я.

– Как какой? – радостно объясняет Коля. – Ты приехал, встретились, уже причина. А завтра с утра всё равно выпью, а кто выпил с утра – весь день свободен. За свободу! – Выпивает, встряхивается: – Эх, косим, что кошено, носим, что ношено, любим, что брошено, и пьём всё, что горит. – Потом находит на столе закуску и комментирует находку: – Вот позвала хозяйка гостей: «Кушайте, гости, кушайте, вот салатик остренький», – а один цепляет вилкой кусман сала и говорит: «Сало тоже не тупое». Да! Ну ты молоток! Не зря у меня все приметы были.

– Кошка гостей замывала?

– Какая кошка? А, примета? Ну, в такие я не верю. Я верю в конкретность. Коля, говорят, стопори машину, всякого привезли. Да! Чего-то не завязывается. Давай для завязки.

– Не буду больше, – отвечаю я.

– Но меня не обсуждай. – Он именно так и произносит: не обсуждай.

– Когда я тебя осуждал? Или обсуждал?

– И ещё бы! – Он медленно полнит рюмку. – Двадцать капель лечебных, двадцать капель служебных, а в конце последняя капля до-о-олгая. Я тебе про аптекаршу рассказывал, нет? Ну, обожди. Ну! Кто празднику рад, тот до свету пьян. – Выпивает, закусывает, а под закуску рассказывает о некой жене, которая говорила мужу перед приходом гостей: «Давай пей, а то гости придут, а ты трезвый».

Главный Колин тост такой: «За нас с вами и за хрен с ними», – но для него он пока не созрел. Вот обретёт градусы, перестанет закусывать, будет только пить и курить, тогда только это и будет. А вначале он старается разнообразить беседу. Он доволен, что мы, по его выражению, сегодня не скоро обсохнем, то есть затарились изрядно. Он колупает пробку ножом в опасной близости от лица и комментирует:

– Вот сорвётся – и по горлу, хорошо будет. У нас так-то один чуть не до смерти, даже бюллетень не оплатили. Он потом жалел, что не до смерти. У него, вишь, жена пила, он сберкнижку на сына завёл. Она сына подговорила снять и всё с ним пропраздновала. Он с горя полоскать. Ну, за генеральские погоны!

Это у Коли такая шутка о жизни: жизнь как генеральский погон, ни одного просвета. А у Коли, обычно гордится он, погоны чистые и совесть чистая, не выслуживался.

Но и про наступающий он не забывает и давит мне ногу под столом. Закуривает. Кроме армейских рассказов, которые я не люблю, у Коли есть ещё рассказы о его любовных победах. Сейчас они начнутся.

– Я про аптекаршу не буду рассказывать, я уже поссорился. В Киров со мной не езди, за компанию убьют. У меня там на каждой улице было событие. Были в основном одноразки. Я их сам всех бросал. Чтоб кого-то не покорил! Мне надо было от силы день, много два. На аптекаршу неделю извёл, так она того стоит: царица фей, о, будь моей! Она вначале отбивалась. А я смеюсь ей в лицо: «Это ты меня так покоряешь» – и не отступаюсь. Говорит: «Видеть тебя не могу». «А чего, – говорю, – меня видеть, сейчас день, давай ночью на ощупь встречаться». Коля закуривает, смотрит на бутылку: – Эх, я опять, мальчишка, запил, я опять запировал, посреди широкой улицы галоши потерял. Гармошки нет? Ничего! Как ещё приедешь – будет. Эх, понеслась, посыпалась погода сыроватая. Девчонка белого лица любила черноватого… А знаешь, чем уничтожила чувства?

– Аптекарша?

– Нет, другая, вдова. Эх, по дорожке столбовой катился яблок садовой, после милочки красивой я связался со вдовой. Жить не давала, всё тащила на кладбище.

– Зачем?

– На могилу мужа! Ухаживать за могилой таскала. Я в этой фирме «Земля и люди» заскрёбся бывать. Ограду заказывал. Тому дай, этому налей, с этим выпей. Машину клянчи. Да ещё наконечники на углы дали не те, ездил менять. Чугунные, с графин, потаскай-ка. Ну, я думаю, ты уж кого-нибудь-то всё равно хоронил, сам знаешь, как они над нами издеваются, эти фирмачи. Да ладно, давай за нас с вами и за хрен с ними!.. Ну вот. Наконечники-то ладно, ограду не так вкопал, надо вдоль ряда, я поперёк. Бежит начальник кладбища Ахмет: «Переделывай!» Она-то жадна, сунула бы ему копейку: нет, давай, Коля, упрись рогом! Это ж заново три ямы рыть. Три! – Коля рисует схему ограды. – Я копаю, реву и плачу, пот с меня течёт, а она мне: тише, я сдаю зачёт. Она потом: «Зачем это я стала бы Ахмету деньги давать, когда ты в силе возможности, я лучше тебе коньяку куплю». За краской погнала, стол, скамейку стал делать. Чтоб ей на скамейку сесть и горе изобразить. Какое горе – с ней же и выпили на этом столике. Эх, у нас было б два разка, да больно лавочка узка. Представь себе: кладбище, темнеет, смотрю на его фотографию, я же и вмазывал, на цемент сажал. Говорю мысленно: «Что, брат, уж на меня не сердись, оградой заработал». Она платочком его фотографию обтёрла и мне говорит: «Это была последняя встреча».

– Коль, мне надо ужин готовить.

Коля идёт за мной на кухню.

– Давай я тебя научу стряпать. Суп умеешь варить? – спрашивает он. – Я научу. Поставь воду, она закипит, а дальше я сам не знаю.

Я чищу картошку, а Коля делает любимое дело – разыгрывает меня. Он выходит потихоньку на крыльцо, потом громко хлопает дверью, заходит:

– За тобой пришли.

Я покупаюсь:

– Кто?

– Два друга в кожаных пальто.

Из разряда таких шуток у него есть ещё, например: он сообщает, что меня ищут. Я думаю, кто это меня ищет? Коля отвечает: «Два попа да нищий».

Варится картошка. Коля изучает программу телепередач, ничего достойного внимания не находит, но телевизор на всякий случай включает.

Картошка сварилась. Коля поёт:

– Спрячь за решётку бутылку с закуской, выкраду вместе с решёткой. Это, знаешь, раньше пели: «Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором». Но бутылку лучше: выкрал, выпил, выкинул, а с девчонкой возиться.

– У тебя есть юмор, не связанный с выпивкой?

– Есть. Дура девка, не дала, баба б новая была.

– А такой юмор, чтобы не связанный ни с выпивкой, ни с женским вопросом?

– Есть. Карбюратор засорился, свечи не работают, в клапанах большой зазор, и цилиндры хлопают. Но в этом-то что интересного? Или… – Он думает. – Шоферов дерёт резина, трактористов – магнето, шнеки, деки – комбайнёров, а электриков – никто. Но про работу неинтересно. Я работаю, да ещё про работу говорить, когда жить? Мы на пилораме часами сидим, и вся баланда про баб и выпивку, ну, может, ещё начальство поматерим да «Из зала суда» почитаем. Везде же так. Ну, с наступающим!

Я отдёргиваю ногу, Коля промахивается, но тут же находится:

– Опять от меня сбежала последняя баба по шпалам.

– От тебя?

– Это стихи. А так, чтоб от меня сбежала, ты что!

– Положить тебе картошки?

– Никогда! – восклицает Коля и добавляет: – Не откажусь.

Но не ест. Всё курит и курит. Я гоняю его к форточке.

– Жену надо бить, – говорит он, – я у Лескова читал. Один немец на русской женился и не бил. Она думала, что он не любит, если не бьёт. Ну, он ударил, потом у неё же в ногах валялся. Прочти для пользы дела. А у меня так: удар глухой по тыкве волосатой – травинка в черепе сквозь дырку прорастёт.

– Я не верю, чтоб ты мог кого-то ударить.

– Кабы не доводили. А уж если доведут! – Смотрит в окно. – Вроде дождь должен собраться, хорошо бы, сырое не пилим, день сактируют. А ты чего на пилораму не приходишь? Где карандаш? Бумаги нет? Да я на газете нарисую. Тут школа, «шэ» буква, сельсовет, дальше направо, а дальше не рисую, там услышишь. А как на территории искать, нарисую. Тут помельче надо, сам рисуй. Рисуй квадрат. Пиши: торцовочник, веди от него линию к лесу, рисуй квадрат, пиши: склад пиломатериалов. Дальше линии не надо, делай прямоугольник, пиши: бревнотаска, тут дай я сам, тут пилорама, тут цех два, тут пилим брус и лафет.

– Что такое лафет?

– Это только с двух сторон, очень невыгодно. Вчера пять брёвен пропустили, на карачках уползли. Меня в магазин гоняли, специально хожу в мазаном, чтобы очередь расступалась.

На очереди песня.

– Как часто балдея средь ясного дня, я брёл наугад… слышь, брёл наугад по каким-то протокам. «И родина щедро поила меня»… – Тут Коля себя обрывает, с упрёком говоря: – Как же «щедро поила», не больно-то!

Мысли Коли скачут. Он будто и сам чувствует, что вот-вот сломается, и торопится сказать, спеть побольше.

– Чего-то хотел тебе ещё рассказать. Чего-то запел и Тасю вспомнил. А Тасю зачем?! А! Тася беззубая к нам приходила, говорит, в Барановщине глухая Сима картошку копала. Бригадир мимо шёл, говорит: «Здравствуй, Сима». Та говорит: «Да вот картошку копаю». «Замуж тебя, Сима, надо». Она отвечает: «Надо, надо, пока не замёрзло». Мы до уржачки хохотали. «Я ухожу, – запевает опять Коля, – сказал мальчишка ей сквозь грусть, ты жди меня, я обязательно вернусь. Ушёл совсем, не сделав в жизни первый шаг, домой вернулся в цинковом гробу. Рыдает мать, как тень стоит отец, ведь ты же был для них ещё юнец, совсем юнец. А сколько их, не сделав в жизни первый шаг, домой пришли в солдатских цинковых гробах».

– Может, тебе постелить?

– Ты что? Мне до сна как до лампочки. Я всё могу, могу паять, варить, клепать, вообще могу командовать парадом. У меня мастер был нервомотатель, он провёл меня по вредной сетке и гонит алюмишку варить. И всё меня допрашивал, а я допросов не терплю. «Пил вчера?» Отвечаю: «И завтра буду». Это один вариант ответа. А у меня есть второй, на все случаи жизни, сейчас научу, налей. – И поёт: «Из полей доносится: „Налей“». Хватит, на ночь оставь. Ну, за нас с вами и за хрен с ними! У меня мотоцикл был «Урал». И я на нём бывал, и он на мне бывал, а всё живу. Он меня от гангрены спас. Строгал на фуговочном, палец отдёрнуло. Хватились отвезти – бензина нет. Так я же ещё свой «Урал» и завёл. Приехали в больницу, говорю доктору: «Палец вам на холодец привёз». Он заматерился, говорит: «Ты дошутишься». А я говорю: «Я и не стараюсь долго прожить».

– Коль, а что это за ответ на все случаи жизни?

– Это из трёх слов?

– Ты ещё про мастера рассказывал. Как ему отвечал.

– А как ещё ему отвечать? – Коля передразнивает мастера. – «Скажи, Николай, как ты мог убить человека?» Отвечаю: «Оттого и пью». Вообще надо отвечать: не пью и не тянет. Не пьют многие, а не тянет далеко не каждого. А-а, – радуется Коля, – из трёх слов! Например, спроси меня что угодно. Спроси, спроси. Ну, например: «Зачем ты, Коля, ночью по крыше ходишь?» Я не хожу, но спросить-то можно. Спроси!

– Зачем ты, Коля, ночью по крыше ходишь?

– Так надо, – отвечает Коля и кричит: – Два слова-то, два! Не три, два! Три, три – и дыра будет. Давай ещё спроси. Ты ответ заучил?

– Так надо?

– Да! Давай спрашивай.

– Зачем ты, Коля, пьёшь?

– Так надо. Ещё! Спроси: зачем ты, например, Коля, на дерево полез? Или, например, спроси: зачем ты, Коля, на дерево не полез, и какой ответ? Так надо! И всё! И все отскакивают. И в душу не лезут. Например, чего я в баню хожу или чего не хожу, как будешь отвечать, заучи на практике.

– Так надо, – заучиваю я.

– А теперь ответь: тебе нужен стакан с двойным дном?

– Зачем? – спрашиваю я.

– Так надо, – говорит Коля и объясняет, что он выиграл. – Тут ещё надо хитро спросить. Теперь твоя очередь.

– Ты ведь врёшь, что тебя все женщины любят, врёшь?

– Кому я нужен? – сердится Коля. Он потерял интерес к игре. Берёт со стола и расколупывает яйцо. – Витамин це, яйце, сальце, мясце. Нет, не так: витамин це, чтоб не было морщин на лице. Витамин ю, чтоб не было морщин… – не дочистив, кладёт яйцо обратно. – Я полежу, или тебе это не в кайф?

– Ложись. Я стакан с водой поставлю и таблетку. Ночью проснёшься, её прими и водой запей.

– Вода не утоляет жажды, я, помню, пил её однажды. – Коля всё ещё пытается шутить. – Загулял, так не воротишь, горькая рябинушка, наливай стакан полнее, тётка Акулинушка.

Я снимаю с него сапоги, он сопротивляется, но я говорю, что так надо, и он засыпает.

Знаю, что впереди у меня невесёлая ночь. Но ещё совсем не ночь, хотя на улице темно. Осень. По телевизору программа «Время». Первое вставание Коли я выдерживаю, ещё не ложась спать. Коля встаёт, всматривается в экран. Показывают сидячую демонстрацию.

– У нас вчера лежачая была. Народу-то сколь у них, как грязи, а мы обезлюдели. Убей меня!

«Убей меня» на Колином языке означает: «Налей мне, и я усну».

Выпив, он бормочет:

– В нашей Вятскоей губерньи стало больше волоков, сколь наделал непорядков нам товарищ Щёлоков. Всё – спать! Лошадь в овсе не пасётся, орёл мух не ловит! Кошка мясо не караулит!

Он ложится и тяжело дышит. Второе его пробуждение мучительно для меня, так как я уже заснул. Но Коле страшно одному, без света. Трясёт меня: ему показалось (покарзилось), что с ним рядом была бесовка.

– Как ты понял, что бесовка?

– Иди, говорит, ко мне. Ты добрый, ты хороший, тебя никто не ценит. Тебя, говорит, только я пожалею. Волосы у неё огромные, много волос, мне в рот лезут, я весь исплевался. А лицо, лицо! Смотрит! Лежит в портрете волос, зовёт! Я к ней, она – раз ко мне спиной и хвостом меня по морде! Хвост у неё! Хвост! Потоньше коровьего.

Коля вытирает пот со лба, садится и плачет. Закуривает. Слёзы текут на стол, в них и тушит Коля сигарету, вновь прося убить его.

– Меня одна из тёщ, я же за ней горшки выносил, найди ещё такого зятя, лежит и лает, и лает, и лает. Выносил, выносил, говорю: «Тёща, тебе ведь скоро на том свете отчёт держать». Она говорит: «Ничего, мне есть что про тебя рассказать». Я говорю: «При чём тут я, за меня с других спросят».

– Прими таблетку.

– Да, приму, приму. Я их горстями пью, ты не волнуйся, приму. Я спать пока боюсь, пусть она подальше улетит. Ну, хвостище! У меня ещё другое было – так же вот сижу, передо мной, как сейчас, стакан. А по краю он бегает и на меня остреньким пальцем показывает и кричит: «Пьяница, пьяница!» Я стакан к себе поднимаю, он бульк в него, там буль-буль – и в стакане пусто. Меня же ругает, сам пьёт. – Коля поднимает глаза к потолку. – А с потолка песни поют. Тут два этажа?

– Один.

– Ну да, это ж ты приехал, мы же у тебя встретились. Я про тебя никому не рассказываю, но кому ни скажу, все сразу: это человек. У меня мастер был, сейчас не помню, как звали, но тогда знал точно – Павел Елизарыч, ох, от него я наслушался всякой сулемы. Говорит, что погода стала дырявая от горячих тел в облаках, облака к ним липнут. Но бабка моя точнее говорит: «Что от погоды, – говорит, – ждать, когда всё небо самолётами перемесили».

– Спи.

– Сплю, – послушно отвечает Коля. – Сейчас ещё стакан бутермаги барабну.

Но уже не может пить, клонит голову в тарелки, дремлет, но только хочу перетаскивать его на диван, как вскакивает и кричит:

– Овчарка с автобус!

Веду Колю на кухню, клоню его голову над ведром и лью на затылок холодную воду. Даю полотенце. Он утирается и совершенно осмысленно говорит:

– Пить я больше не буду. И курить не буду. Я ж понимаю, я в массах с пелёнок. У тебя какое служебное положение? А умственное?

Покорно принимает снотворное. Больше двух таблеток боюсь дать. Коля лежит и тихонько поёт:

– «Восемь лет, они прошли в тумане, с той поры как начал я страдать. Многим я писал, но только маме, только маме не успел я написать».

Задрёмывает.

Я оставляю включённой настольную лампу и крадусь мимо Коли к своей кровати. Голова тяжёлая, уже далеко за полночь. И опять только задрёмываю, как Коля кричит:

– Ты ещё увидишь горящие танки! – и падает с дивана на пол.

И опять закуривает и долго, не ощущая пламени, держит над спичкой ладонь. Опять тащу его на диван, отнимаю горящую сигарету.

И ещё он многократно встаёт, бродит, рассказывает разные случаи. У меня уже нет сил их запомнить. Только один запоминаю, про цветной телевизор. Как жена просила цветной телевизор. Пристала к мужу, а тому где взять, хоть воруй. Он схватил банку с краской, размахнулся и выплеснул на чёрно-белый экран: «На́ тебе цветной». А сам загужевал с Колей. У него был только боярышник, настойка, из аптеки. Но для зажигания хватило и его. Потом нашли чего посадистее. Тут я переспрашиваю:

– Какое? – Мне послышалось – игристое.

– Садистее. На спирту. Три дня керосинили.

И Коля вновь поёт:

– «Качается вагон, кончается перрон, и первая бутылка открывается…» – Потом спрашивает, правда ли, что в Японии милиция дышит сквозь маску, как же она тогда преступников ловит и так далее. Называет меня дядей. – Дядя, не спи, меня утащат. А я, дядя, люблю культуру.

Утро. Коля спит на полу в кухне. Вся упаковка снотворного опустошена. В полную мощь вдруг начинаются позывные радио. Звучит гимн страны. Коля вскакивает, объясняет, что это он ночью включил, чтоб не проспать на работу. Идёт умываться, я начинаю кипятить чай. Коля даже не присаживается. Он стоя пьёт сэкономленное.

– С наступающим! – говорит он, наступая мне на ногу и мне веля наступить ему на ногу, чтоб не поссориться.

И отправляется на работу.

Я выключаю радио и падаю.

До армии Коля не пил. Служил за границей в ограниченном контингенте российских войск.