Часть пятая
НАЙТИ

Начиная с излучины у села Частые, широкая Кама расплеталась на узкие протоки, пробирающиеся сквозь многовёрстную россыпь Частых островов. Лоцман Федя Панафидин указал место, откуда можно стрелять по любому из трёх фарватеров — здесь «Русло» и нёс дежурство, преграждая путь пароходам большевиков. Пермская флотилия стояла в Осе, и вооружённые буксиры каждый день пытались прорваться к богатым сёлам ниже Частых — к Ножовке, Елово и Бабке. У мужиков пылала страда, а красным был нужен бесплатный хлеб. Только «Русло» защищал мужиков от продотрядовских грабежей. Но в этот день чужое судно появилось снизу по течению.

— Кто там прётся? — удивился Никита Зыбалов.

Он вышел из рубки и зазвенел в рынду, отбивая тревогу.

В железной утробе парохода загремели башмаки команды.

— Бурмакин, давай лево руля до полной, — негромко скомандовал Федя штурвальному, подменяя капитана. — Разворачиваемся.

Капитаном «Русла» Зыбалов стал после бунта злополучного Дорофея. Бывший слесарь и солдат, Никита ничего не смыслил в управлении буксиром, но особых навыков ему и не требовалось: «Русло» болтался на одном и том же небольшом участке реки между Сарапулом и Осой — эти два города, занятые красными, обозначали на Каме границы Ижевской рабочей республики.

Неизвестный пароход приближался. С «Русла» напряжённо разглядывали чужака. Буксир, но не «Сергей Витте» и не «Рассвет» — то есть не из флотилии воткинцев. На сквозисто-синем просторе он казался чёрным, как головня.

— Пресвятая Богородица!.. — потрясённо охнул матрос Перчаткин.

От парохода веяло какой-то жутью: борта его были помяты, окна выбиты, надстройка издырявлена пулями и осколками, краска обгорела. Хотя гребные колёса вращались, из трубы валил дым, а на палубе виднелись люди, пароход казался мертвецом. На рубке еле прочитывалось название — «Товарищ».

И Федя вспомнил его. Построенный в Костроме «Дружиной», компанией братьев Шиповых, «Товарищ» лет сорок честно оттрубил на Волге, а потом перебрался на Каму — его купил капитан Яков Михалыч Пирожков, речник из тех упрямых одиночек, что хотели быть сразу и водителями, и владельцами своих судов. Как почти все на Каме, Пирожков работал то у Любимовых или Якутова, то с Мотовилихинскими заводами, фирмой Нобелей или промыслами графов Строгановых. Было дело, Федя ходил на «Товарище» лоцманом от Усолья до Ярославля. Пирожков не произвёл тогда никакого впечатления — дельный, но молчаливый человек, скучный и ничем не примечательный.

«Русло» и «Товарищ» сблизились и перекинули швартовы.

Федя увидел на кормовой палубе несколько гробов.

Зыбалов, придерживая руку на кобуре с наганом, подошёл к фальшборту, а на «Товарище» к фальшборту подковылял мужик с самодельным костылём.

— Ты капитан? — спросил Зыбалов. — Воинская команда есть?

— Я старпом, — ответил мужик. — Капитан ранен. Солдатов не везём.

— Кто это вас так поджарил?

— Да ваши и постарались, белые. — Усталый старпом не скрывал правды. — Мы-то за красных служили.

Зыбалов озадачился.

— И какого хрена вы сюда притащились?

— А теперича, вишь, мы чёрные стали. — Старпом кивнул через плечо на обгорелую надстройку. — Домой ползём. Отвоевались.

— Думаешь, я тебя пропущу? — прищурился Зыбалов.

— На кой мы тебе нужны? — пожал плечами старпом.

— Вы враги, — с угрозой пояснил Зыбалов.

— Ну, типа того были, — неохотно согласился старпом. — Дак всё ведь уже.

— В Перми ваш пароход большевики реквизируют!

— У них и без нашей лохани судов девать некуда.

Зыбалов задумался, не зная, что предпринять.

— Веди к капитану! — решительно сказал он, открывая дверь в фальшборте.

Федя увязался за Никитой: в команде «Товарища» он не ощущал никакой опасности, а Пирожков был давним знакомцем, с которым надо поздороваться.

Вид Пирожкова потряс Федю — и сбил с Никиты командирскую спесь. Капитан «Товарища» сидел на стуле в рубке рядом со штурвальным. Руки, завёрнутые в тряпьё, он смиренно держал на коленях. Лоб и глаза Пирожкова были толсто обвязаны бинтами, борода торчала опалёнными клочьями.

— Незрячий он, — шепнул старпом, покачиваясь на костыле.

— А хоть слышит?.. — растерянно спросил Зыбалов.

— Слышу, — произнёс Пирожков, не двигаясь.

— Большевики нас после Троицы в Набережных Челнах мобилизовали, — сказал старпом. — Три дня назад загнали к нам на борт человек сто солдатов, закатили бочки с мазутом, велели в Смыловку везти. Ну, мы повезли, а куда податься-то?.. За Вятским устьем ваши и налетели, «Виття» этот и «Рассвет». Зачали по нам лупить из пушки и пулемётов. Смерть непроглядная…

Пирожков ничего не говорил, только подрагивали клочья бороды.

— У нас на борту — пожар, и рубка загорелася… Штурвального убило. Половина команды — в воду, и к берегу… Солдатики раненые кучами на палубе лежат, кто стонет, кто кричит. Як-Михалыч сам штурвал взял. Снаряд взорвался — капитану стёкла в лицо… А он рулит, нас из-под пуль выводит…

Федя посмотрел на штурвал. Несколько деревянных рукояток у него были обуглены. Вот почему у Пирожкова обе ладони тряпками замотаны…

— Як-Михалыч-то буксир на берег и выбросил, — вздыхая, завершил старпом. — Вослепу, во тьме, по одной твёрдой памяти капитанской.

Зыбалов слушал и катал желваки на скулах. Ему, пехотинцу германского фронта, всё это было знакомо.

— Ясно, — глухо сказал он. — Куда вы теперь?

— В Орёл. Жена там у Як-Михалыча. Обиходит, поди.

Пирожков, как и Дорофей с братом Севастьяном, тоже был родом из Орла — деревни капитанов.

— Ступайте с богом, — разрешил старпому Зыбалов.

Непримиримый к большевикам, сейчас он понял, что не важно, за кого ты — за белых или за красных. Чья власть — дело десятое, когда человек выбирает себе облик: людской, когда за други своя, или звериный, когда за свою шкуру.

Федя едва не плакал, глядя на Пирожкова, неподвижного, как на иконе. Феде казалось, что там, в своей тьме, капитан увидел то, что незримо для глаз, — божью тайну жизни, и потому застыл в ошеломлении. Вот бы ему, Феде Панафидину, служить лоцманом при капитане вроде Якова Пирожкова.