Маркин проснулся от мощного рёва, сотрясающего всю тушу парохода. За переборкой послышалась невнятная ругань разбуженных матросов, злобно залязгали железные двери. Маркин впотьмах нашарил на стуле штаны.

Тревогу подняла Ляля. От дома Троцкого она домчалась на мотоциклете, едва не разбившись на колдобинах. «Ваня» стоял носом в берег; своё место у штабного дебаркадера он уступил канонерке номер два, которая вчера вечером прибуксировала из Нижнего баржу-плавбатарею. Бросив мотоциклет, Ляля оттолкнула часового у сходни, влетела на «Ваню», взвилась в рубку и дёрнула за стремя гудка. «Ваня» был под парами, и бас парохода прорезал тишину.

— Белые ударили по Вязовым! — крикнула Ляля Маркину и капитану.

Капитан Осейчук молча убрал её руку со стремени.

— Белые с орудиями! — У Ляли горели глаза. — Троцкий на броневике прорывается из штаба к своему эшелону! Петроградцы бегут к Волге!

По телефону Троцкому сообщили, что на подступах к Вязовым белые расстреляли бронепоезд красных, Петроградский полк в панике бросился к пристани Свияжска, и станцию обороняет только охрана самого Троцкого. Там, в доме, Ляля поразилась внезапной мужской красоте обычно невзрачного Льва Давидовича, который будто полыхнул изнутри силой и решительностью.

— Толком говори! — сердито потребовал Осейчук.

— Троцкий приказал предотвратить отступление петроградцев и открыть огонь корабельной артиллерии по разъезду Ширданы!

Маркин, ничего не слыша, любовался Лялей — она вернулась из разведки, она живая, и сейчас она такая, перед какой он всегда трепетал: растрёпанная, яростно сияющая, громоносная! По коням, вперёд, никому не спастись!

В рубку натолкались военморы — кроме Ляли, Осейчука и Маркина, ещё и штурвальные, вахтенные, пулемётчики и боцман в одной тельняшке.

— Вали отсюдова! — погнал всех Осейчук. — Боевая тревога!

— Михаловна… — Напоминая о себе, Маркин тихо взял Лялю за локоть.

Ляля обожгла его взглядом.

— Полундра, Николь! — с досадой ответила она.

В Свияжске собрался большой отряд судов Волжской флотилии: четыре буксира-канонерки — в том числе и флагманский «Ваня», десантный пароход, пулемётный катер «Олень» и плавбатарея. Вдали в створе Волги желтела узкая полоса начинающегося рассвета, и бледно рябил Кабачищенский перекат. За пристанью на взгорье, где находилась станция, глухо громыхали пушки: там бойцы спецпоезда Троцкого сшиблись с отрядом белогвардейцев. На склоне берега заполошно суетились тени бежавших вояк Петроградского полка.

Огороженные бронированными бортами площадки на крышах и кожухах судовых надстроек моряки по привычке называли мостиками. Мамедов вышел на мостик «Вани», когда пароход, подрабатывая машиной, занимал позицию на рейде. Прочие суда ещё не успели отчалить: на них звенели рынды; на палубах и трапах мелькали краснофлотцы; вахтенные, вытянув сходни, возились у кнехтов; пулемётчики короткими очередями предостерегающе вспарывали сонный приплёсок, не подпуская дезертиров к реке.

На мостике «Вани» стояли два «максима» на растопыренных треногах и прожектор с затвором: флотилия была укомплектована моряками, которые знали оптическую азбуку. Прожектор смотрел на плавбатарею; сигнальщик быстро щёлкал затвором, вспышками света передавая команды Маркина.

— Пиши: огонь всеми стволами по разъезду Ширданы! — говорил Маркин.

Ляля оглядывала берег в бинокль.

— Что страслос, лубэзные? — спросил Мамедов.

На «Ване» он остался по разрешению Троцкого, поэтому с ним считались, но сейчас Маркину было не до Мамедова.

На плавбатарее одно за другим загрохотали орудия.

— Ч-чёрт!.. — воскликнула Ляля, не опуская бинокля.

За дебаркадером образовалась мёртвая зона, укрытая от пулемётов, и дезертиры, сообразив, ринулись на дебаркадер, а с него — на пришвартованную канонерку «Кабестан». Ляля видела, как на борту парохода дезертиры дерутся с матросами, потом серая и дикая толпа солдат поглотила чёрных военморов.

— Николь, петроградцы захватили канлодку-два!

— С-суки… — прошипел Маркин.

— Приказывай бить из пулемётов по «Кабестану»!

Ляля была в таком возбуждении, когда можно отрубить себе руку. Она упивалась этим чувством: не жалко себя — не жалко никого! Её страсть должна вызывать восхищение! Это и есть настоящая жизнь и полнокровная свобода!

— Да как же так?.. — растерялся Маркин. — Там же наши!..

— Бей! — властно крикнула Ляля, прижимая к глазам бинокль.

Пулемётчики ждали команды комиссара.

— Что рты разинули? — повернулся к ним Маркин. — Жарь по канлодке!

Застучали пулемёты «Вани». В предрассветной хмари тёмные надстройки «Кабестана» покрылись бегучими сполохами — пули высекали искры из брони. По воде долетели вопли раненых, но затем с палубы «Кабестана» захлопали винтовки, и с мостика протрещала очередь: петроградцы огрызались. Их пули звонко зацокали в стену рубки, откуда-то раздался вскрик. Маркин присел под защиту фальш борта, а Ляля с биноклем продолжала стоять в полный рост.

Отодвигаясь за спины пулемётчиков, Мамедов поймал себя на мысли, что ему хочется наблюдать за Лялей — изящной и смертоносной, как змея.

— А ты бэспощадна, красавица, — негромко сказал он.

Ляля тотчас полоснула по нему быстрым взглядом.

— Кто вы такой? — свирепо спросила она. — Убирайтесь прочь!

Пулемётные трассы стегали по «Кабестану», будто плети по лошади. А петроградцы, похоже, просто не умели воевать: их пулемёт спотыкался через такт, винтовки бабахали без всякого порядка. Осыпанный огнями «Кабестан» вызвал у Мамедова странное тягостное чувство. Мамедов уже испытывал нечто подобное — когда лежал с «льюисом» перед промыслами в Сураханах, и по дороге меж выгоревших холмов на него пёрла орущая толпа с ружьями, мотыгами и палками. Но та толпа состояла из погромщиков, которые рвались поджечь нефтяные вышки, а толпа на «Кабестане» просто спасалась.

— Алёшка, подавай! — услышал Мамедов.

За рубкой на крыше надстройки находился ещё один пулемёт, которым командовал Волька Вишневский. Боец-заряжающий лежал в крови под трубой дефлектора, и Вольке помогал Алёшка Якутов. Его место, разумеется, было в машинном отделении, но Алёшка там не усидел: услышав стрельбу, он удрал наверх. Волька умело ворочал тяжёлый «максим» на вертлюге и палил по «Кабестану», прицеливаясь сквозь прорез в щитке; Алёшка же, нахлобучив обронённую Волькой бескозырку, расправлял для подачи пулемётную ленту: его завораживало, как «максим» чётко глотает патроны и выплёвывает гильзы. Да и сам бой увлекал, как испытание храбрости.

Мамедов это понял — но в душе вскипело бешенство, точно его обманули. Пригибаясь, он прошёл к пулемётному гнезду, цапнул мальчишку за шкирку, будто щенка, и отшвырнул к трапу, ведущему вниз с надстройки.

— Сыди гдэ положено! — прорычал он.

— Вы чего?! — возмущённо завопил Алёшка. — Не имеете права!

— Ну-ка не мешай, дядя! — через плечо с угрозой бросил Волька.

Но с мостика в это время донеслась команда Маркина:

— Отбой, расчёты! Отбой!

Не выдержав обстрела, дезертиры побежали с парохода обратно на берег. Канонада вдали умолкла — похоже, белые отступили от станции, значит, опасность миновала. Разгорающееся утро нежным розовым светом озаряло затихший «Кабестан», заваленный телами убитых и раненых; казалось, что над палубами парохода повисла лёгкая дымка из распылённой пулями крови.