Книга: Бронепароходы
Назад: 08
Дальше: 10

09

Вдоль замусоренного берега с лодками и мостками вытянулось большое село Бабка, разморённое полуденным солнцем. Кое-где синели крашеные железные крыши, липы на ветерке играли тенями, торчала колоколенка.
— Село-то вроде советское, — заметил Серёга Зеров. — Вон красный флаг.
— У ижевцев тоже красный флаг, — ответили ему.
— Ежели бы наше село было, какого пса пристань пожгли?
Обгоревший чёрный дебаркадер не годился для причала, и суда флотилии бросили якоря на рейде — поодаль от берега. На «Медведе» и «Лёвшине» орудийная прислуга и пулемётные расчёты дежурили по боевому расписанию, а команды бронепароходов вывалились на палубы — посмотреть, что будет. У борта «Соликамска» загружались два мотопонтона, все прочие уже лежали на мелководье, выехав тупыми носами на песок; возле них топтались мадьяры-караульные в куцых кепи и военной форме сизо-серого цвета «фельдграу».
Молодой матросик Егорка Минеев, которого Нерехтин принял в команду только неделю назад, смущённо улыбаясь, оглядывался на товарищей.
— Моё село-то, родное! — горделиво говорил он. — Вон там батькин двор! А там дядьки моего! — Он показывал рукой. — Мы живём-то небедно! Школа есть! Волостное правление! У купца Никанорова десять лавок по уезду!
И тут в селе началась стрельба. До пароходов донеслись вопли и злобный собачий лай, меж домов замелькали бегущие люди, над церковкой взвились голуби. Речники, толпившиеся у фальшборта, взволнованно загомонили.
— Чего палят-то как сволочи? — забеспокоился Сенька Рябухин, второй номер при пулемёте. — В деревне же бабы, детишки!..
— Помалкивай, контра, — одёрнул его Жужгов.
Он развалился в своём камышовом кресле рядом с пулемётным барбетом.
Иван Диодорович, стоявший возле рубки, догадывался, что происходит сейчас на улочках. Китайцы, мадьяры и чекисты врываются в подворья, лезут в подклеты и погреба, распахивают двери амбаров, волокут мешки с зерном, выкатывают бочки. Если хозяева сопротивляются, их бьют. Может, в селе и нет никаких ижевских повстанцев, но непременно кто-нибудь из местных в ярости схватился за обрез — и разгорелась бойня. Мужик ломанулся в избу — выстрел ему в спину; баба заслонила вход в кладовую — штык ей в живот; старик вцепился в локоть бойца — прикладом хрычу в зубы; мальчонка в ужасе помчался наутёк — пуля догонит: небось, за подмогой побежал, гадёныш.
Катя, конечно, понимала, что идёт гражданская война. Однако война — это когда дивизия на дивизию, полк на полк, а здесь вооружённые люди бесстыже грабили соотечественников и убивали непокорных. Катя стискивала руками планширь фальшборта. Захолустное село под мягкими белыми облачками казалось безмятежным только издали, с другого берега реки, а с парохода было слышно, как сквозь треск винтовок село кричит и воет, будто на пытке.
— Хосподи Сусе!.. — помертвев, шептал матросик Егорка.
Речники смотрели на село с угрюмым недовольством.
— Сами виноваты, довели до продразвёрстки, — сказал кочегар Сиваков.
— А ты свой хлеб отдал бы? — зло ответил ему матрос Девяткин.
В трюме тоже было слышно стрельбу. Осип Саныч Прокофьев, старший машинист, не должен был покидать свой пост, пока машина под парами; он сидел на откидной скамеечке возле переговорной трубы, положив на колени потрёпанный журнал «Русское судоходство». Очки его строго блеснули на князя Михаила. Он испытующе спросил:
— Кому сочувствуете, господин офицер?
Михаил, сидящий напротив на станине котла, поднялся и ушёл в темноту.
А речники с борта своего парохода увидели, как на берегу появились люди: это бойцы продотряда возвращались к понтонам с добычей и пленными. Мужики и бабы за оглобли тянули телеги с грудами рогожных мешков. Два мадьяра несли раненого товарища. Маленькие китайцы в суконных шапках, грозно выставив штыки, вели под конвоем десятка полтора окровавленных крестьян в разодранной одежде. За пленными, рыдая, спешили жёны.
— Батя, што ли?.. — изумлённо прищурился Егорка Минеев.
Мужики и бабы, прикатившие телеги, под прицелом винтовок принялись переваливать мешки в понтоны. Пленные понуро стояли в стороне. Видимо, бойцы продотряда намеревались забрать их на пароход и увезти в город — в тюрьму и на суд. Казалось, разгром села завершился.
Однако на крышу «Соликамска» вылез Ганька. В руках у него был рупор.
— Мюнних, не надо мне их на борт! — заорал он командиру продотряда, мадьяру в кепи с пуговицами на лбу. — Места нет! Там кончай!
— Кого кончай?.. — обомлел Минеев и завертел головой, словно ждал от товарищей объяснения или опровержения. — Он же батька мой!..
Мадьяры ещё колебались, но послушные китайцы исполняли все приказы бестрепетно. Они и так держали винтовки навскидку. Пленные не пытались бежать и даже не крестились; неподвижные, словно деревья, они были не в силах поверить в простоту расправы. Как же так?.. Ещё утром они спокойно выгоняли коров к пастуху, идущему по улице, а сейчас — умирай, хотя и до вечера-то ещё далеко!.. Всему виной — эти три страшных парохода, застывшие у берега!.. Винтовки китайцев деловито забабахали. А убитые мужики стояли и не падали, не успев освоиться с окатившей их смертью. Бабы кинулись к своим мужьям, китайцы же хладнокровно продолжали стрелять и по бабам, словно были обязаны очистить этот клочок берега от любых людей.
Жужгов наблюдал за расстрелом из кресла с интересом знатока.
Убитые лежали в траве друг на друге как попало, точно их небрежно свалили откуда-то сверху. Речники ошеломлённо смотрели на россыпь трупов. Иван Диодорович вдруг понял, что ощущает не гнев и не страх, а жестокое унижение. Там, на берегу, чекисты сотворили такое, что душа выгибала рёбра наружу, но он, уважаемый капитан и немолодой человек, подобно скотине, был лишён права вмешаться в беззаконие, лишён права хотя бы пожалеть погибших, иначе какой-нибудь Ганька пристрелит и его самого.
Егорка Минеев задёргался и рванулся на фальшборт в бессмысленном порыве прыгнуть в воду и поплыть к берегу, а Серёга Зеров облапил его большими руками в бессмысленном желании остановить. Им обоим, да и всем, кто рядом, надо было что-то быстро сделать, чтобы выпустить безумие, дать ему отплясать на воле. Матросы и кочегары зачем-то хватали Егорку за руки и за одежду, шлёпали по щекам, а Егорка извивался, бился как припадочный и выл по-собачьи. Катя отступила от толпы, лицо её некрасиво исказилось. Кочегар Павлуха Челубеев метался, сотрясаясь брюхом, Дарья закрыла рот ладонями, а маслёнщик Митька Ошмарин едва не плакал и жалко повизгивал:
— Так куда же?.. Покуда где это?.. Они же одно!..
Жужгов снисходительно ухмылялся. Подобное он видал уже не раз.
— Дарья! — рявкнул с надстройки Нерехтин, и Дарья уставилась на него с палубы, как на Саваофа. — Дарья! Принеси водки Минееву!
Назад: 08
Дальше: 10