— Кто тебе фонарь-то подарил? — Дорофей поцеловал Стешу в подбитый глаз. — Приставал, что ли, кто? Скажи мне, я за тебя любому зубы подровняю.

— Я уже сама подровняла, — весело ответила Стеша.

Она была нрава лёгкого и боевого, поэтому в защите не нуждалась.

Дорофей и Стеша лежали голые в дремотной траве заброшенного покоса. Покос располагался на краю прибрежной горы. С высоты была видна огромная плоская излучина Камы; ночью Кама казалась тускло-синей, словно глубокий сон. Внизу вдоль реки цепочкой вытянулись мерцающие огни — мастерские, вокзал, суда у пристаней. Стеша работала матросом на буксире «Звенига». На речных пароходах вообще работало немало баб, и не только на камбузах. Порой капитаны буксиров назначали своих супружниц боцманами, а мелкие судохозяева, оберегая груз, определяли жён шкиперами на баржи.

Небо над покосом, заполненное дымно-звёздными клубами тьмы, плавно и невесомо шевелилось. Дальний дикий берег заволакивало бледным зыбким туманом, сквозь который прорастали мохнатые гривы ельников на холмах.

— Звёздочки мигают — будто ребятишки играются, — сказала Стеша. — А падает звезда — будто от мамки убежала. Мы с тятей на плотах звёзды считали. Сидим на порожке избы, тятя меня обнимет, а плот широко так идёт и тихо…

В лесных гаванях не только составляли плоты, но и рубили деревянные дома на продажу; длиннющие плоты плыли сразу с избами, в которых жили плотогоны. Стешин отец, плотогон и горький пьяница, погиб на работе: во хмелю свалился в воду и не выбрался. И Стеша пошла на Нижегородскую ярмарку в арфистки. Арфистками называли проституток при дорогих кабаках и ресторациях; поскольку жандармы хватали и высылали публичных девок, чтобы те не обворовывали купцов, кутивших до бесчувствия, владельцы заведений выдавали своих работниц за музыканток. Девок учили бренчать на арфах и петь что-нибудь душещипательное. Спела — и в нумер.

Дорофей сорвал травинку и пощекотал Стеше нос. Стеша чихнула.

— Щас как дам в лоб! — сердито сказала она.

— Потешно чишешь, — улыбаясь, ответил Дорофей.

— Я тебе не кошка!

— Переходи ко мне на «Русло» буфетчицей, — предложил Дорофей.

— Не-а, — помотала головой Стеша.

— Из-за Севастьяна? — помрачнел Дорофей.

— Он мне денег даёт, — просто объяснила Стеша, — а при тебе лишит.

Заветной мечтой всех арфисток было найти «папашу» — состоятельного клиента, который возьмёт в полюбовницы и выделит содержание. Пусть и небольшое, но достаточное, чтобы уйти на приличную работу. Стеше повезло: на каком-то биржевом банкете она встретила капитана Севастьяна Михайлова, старшего брата Дорофея. И добропорядочный Севастьян, не знавший никаких баб, кроме жены, потерял голову от арфистки. Он сам уговорил девицу оказать ему милость и принять в «папаши», и за пять лет ни разу не просрочил платёж.

Хотя и не осмелился позвать на свой пароход — боялся огласки.

— Ну как Севастьяна угораздило с тобой связаться? — спросил Дорофей с досадой и болью. — Ему же якорь на ногу урони — он матом не сругнётся!

— А я-то грешница, — засмеялась Стеша. — Мой ангел — его чёрт.

Она повернулась на бок и оперлась локтем, глядя на Дорофея. Дорофей с благоговением провёл ладонью по её крутому бедру. Рыжеватая и белокожая, Стеша словно светилась в темноте. Получив что желал, Дорофей всё равно не мог избавиться от телесного влечения к этой бабе. Стешино непокорство судьбе и спокойное согласие с греховностью жизни томило Дорофея жаждой обладать Стешей всецело, ведь он привык быть капитаном и хозяином.

— Может, мне дом у Севастьяна спалить?

— Зачем, дурачина?

— У погорельца денег на тебя не будет.

— Для меня он вывернется, да отыщет.

— Стешка, горе моё, ну брось ты Севастьяна! — страдальчески взмолился Дорофей. — Севастьян уже кончился! Якутова, пароходчика его, убили, а все деньги большевики скоро отменят! На кой ляд тебе Севастьян? Вот он я!

— У большевиков кишка тонка деньги отменить, — усмехнулась Стеша.

Она не была корыстной. Ещё в арфистках она родила, и сынишка теперь жил у знакомой бабки в Кунавинской слободе возле Нижнего. В навигациях Стеша зарабатывала деньги для сына. Дорофей это знал и всё понимал.

— От тебя-то, мой милый, ни рубля не дождаться, — мягко сказала Стеша.

Дорофей тяжело вздохнул: всё правда. Ни о чём не заботясь, он пропивал и прогуливал жалованье, а оставшиеся крохи потом покаянно уносил домой. Как и брат Севастьян, он тоже был женат, и у него тоже было трое детей.

Где-то в глубине тёмного леса вдруг протяжно завыл волк. Этот тонкий и тоскливый вой будто бы выявил какой-то другой мир, в котором нет радости, нет любимой бабы, нет борьбы, а есть одно лишь сожаление о несбывшемся.

— Стешка, а ежели я всё переменяю? — испытующе спросил Дорофей.

— Что переменяешь?

— Революции на старое наплевать. Теперь всё сделалось можно.

Я уйду от Прасковьи, от детей уйду и по новой на тебе женюсь.

Стеша придвинулась к нему и погладила по лицу.

— А совести-то хватит?

Дорофей яростно поскрёб пятернёй кудлатую голову.

— Не хватит — дак сопьюсь, — честно ответил он.

Стеша звонко и свободно захохотала, груди её закачались. Волк в глубине леса, наверно, услышал человеческий голос и не посмел опять завыть.

…Они спустились с горы в Галёво уже перед рассветом. Дорофей довёл Стешу до судомастерских, где у причальной стенки стоял буксир «Звенига», поцеловал, потискав Стешин круглый зад, и отправился на свой пароход.

Ещё с берега он заметил, что в рубке горит лампа вахтенного. Спать не хотелось, и Дорофей пошагал наверх. Вахту нёс лоцман Федя Панафидин. Он притащил в рубку табурет и дремал под иконой Николы Якорника.

— Ты чего тут торчишь? — удивился Дорофей. — Лоцманам на стоянках вахты не положены. Где Бурмакин, пёсий сын?

— Он меня упросил за него помучиться. — Федя зевнул и перекрестил рот. — Никуда ведь завтра не идём. Я высплюсь ещё, а у него работа.

Дорофей замер перед Федей во весь рост и, забыв о хитром Бурмакине, смотрел на тёмный лик Николы Якорника, словно видел в первый раз.

— Слушай, лоцман, а правда, что твой образ может пароход остановить?

— Правда, — подтвердил Федя.

Думая о своём, Дорофей поглядел Феде в глаза:

— А человека может?