Возле большого села Пьяный Бор Кама разъезжалась протоками вдоль зелёных островов, и в разгар лета, когда вода упала, извилистые фарватеры занесло бродячими песками. Путейская служба теперь не работала: никто не выставлял бакенов, не поднимал «доски» и «шары» на сигнальных мачтах водомерных постов. А балтийцы не умели прокладывать курс по указаниям створных знаков и не догадались нанять лоцмана, который знает «ворота» всех отмелей, и потому, потеряв судовой ход, «Межень» застряла на перекате.

Село виднелось вдалеке на высоком берегу: в сиянии неба таяли крестики ветряных мельниц и спичка колокольни. В былые времена на Пьяноборской пристани пассажиры пересаживались с крупных камских судов на малые пароходики Белой, их называли «мышами». Маркин отправил своих матросов в село, в пароходную контору, чтобы нанять лошадей и коноводов. После встречи с «Фельдмаршалом Суворовым» у Маркина имелось чем заплатить.

Пьяноборские мужики пригнали целый табун, привезли в телеге особую «судовую» упряжь и деревянные лопаты. Лошадей как бурлаков впрягли в бечеву, закреплённую на кнехтах. Погрузившись по брюхо, лошади медленно потащили пароход через перекат, а моряки, ворочаясь в грязной воде выше пояса, лопатами отгребали песок, который судно собирало перед носом.

— Ежели братва узнает, как лихо мы реки на конной тяге бороздим, то затравит насмерть, — натужно прокряхтел кто-то из матросов.

— Сенечка, не отвлекайтесь, пароходом ножку прищемит, — отвечали ему.

Пылало солнце июля. Вода журчала в колёсах парохода, остановленных, чтобы не поломать плицы. Лоснились спины лошадей и голые плечи матросов. Над «Меженью», чирикая, с острова на остров заполошно перелетали мелкие птички. На качающийся буксирный трос, блестя, опускались стрекозы.

Но Лялю не трогали старорежимные пасторали с деревнями и перекатами. Ляля лежала в жарком салоне на оттоманке. Маркин сидел у неё в ногах.

— Николь, у тебя — пулемёты! Ты — комиссар бронефлотилии! — устало выговаривала ему Ляля. — Приказал — и все должны подчиниться! Так какого же дьявола ты заплатил этим мужикам?

— Трудовому народу подмога. Для него же революцию-то делали, — оправдывался Маркин. — Ладно тебе, Михаловна.

— Глупейшее обращение, Николь! — злилась Ляля. — Будто я у тебя в избе!

Ляля давно поняла, что моряк Маркин так и остался крестьянином.

Они познакомились примерно полгода назад в Петрограде. Ляля тогда работала секретарём Луначарского, и Анатолий Васильевич отправил её на помощь заместителю Троцкого. Заместителем и был унтер-офицер Маркин.

Лев Давидович часто хватал первых попавшихся людей и поручал им самые неподходящие дела. Он был уверен, что случайным выбором выявит неожиданные способности. По его мнению, таким образом стихия революции порождает своих героев. Маркину Троцкий дал задание прошерстить архив Министерства иностранных дел и разыскать секретные соглашения царского правительства со странами Антанты, чтобы потом опубликовать их, вскрывая предательский характер прежней власти. А у Маркина просто не хватило ума. И к нему приставили образованную и решительную Лялю. Там, в высоких кабинетах Главного штаба в сером свете зимнего петроградского дня матрос Николай Маркин и влюбился в дерзкую поэтессу Ларису Рейснер. Маркину тогда было двадцать четыре года, а Ляле — двадцать два.

Она не сомневалась, что Маркин в неё влюбится. В неё все влюблялись. Коля не лез к ней с признаниями и всякими предложениями, здраво осознавая неравенство, однако смешные его чувства оказались глубже, чем Ляля думала. Когда весной Рейснеры переехали в Москву, в гостиницу «Лоскутную» на Тверской, Маркин почти каждый вечер вместе с Фёдором Раскольниковым приходил в гости — в штаб «товарища Ляли». Фёдор беседовал с отцом Ларисы, профессором-юристом, а Коля в другой комнате с Лялиной мамой чистил картошку и лук. Он словно бы не замечал сближения Ляли и Раскольникова.

Ляля и Фёдор поженились в мае. Поженились по-новому буднично: подписали бумаги и стали спать вместе. А для Маркина ничего не изменилось. Коля был подобен верному псу, для которого замужество хозяйки не играет никакой роли. Рейснерам-старшим честный Коля Маркин нравился больше напыщенного Фёдора Раскольникова, но Ляле было с Колей скучновато. Коля — обычная дворняга. А ей нужен королевский дог. Или полудикий волкодав.

«Межень» волокли через перекат мягкими рывками. Дно парохода ползло по дресве, и Лялин салон наполняло странное широкое шуршание вперемешку с тихим скрежетом и скрипом. Эти звуки и лёгкое подрагивание корпуса наводили на что-то интимное, тайное, любовное. Маркин придвинулся ближе и положил руку Ляле на грудь. Ляля смотрела испытующе и лукаво.

— Я жена твоего командира, — негромко напомнила она.

Маркин нравился ей своей понятностью, простонародным здоровьем.

— Я не в шутку… — смущённо прошептал он. — Брось Фёдора…

Ляля улыбнулась, ожидая продолжения. Брак ничем её не ограничивал. Не Раскольникову определять, как ей жить. Всё зависело от самого Коли.

— Я же с тобой хоть под венец!.. — Коля не знал, что ещё добавить.

Ляля вздохнула. Маркин смотрел на неё собачьими глазами.

— Тебе жена нужна или женщина? — снисходительно спросила Ляля.

Коля окончательно запутался.

— Ты, Маркин, со всеми стремишься договориться. — Ляля убрала его руку со своей груди и приподнялась на оттоманке, опираясь на локоть. — В тот раз с Реховичем договаривался, теперь — с этими мужиками из Пьяного Бора…

— Ну, гнида Рехович… — покорно согласился Маркин. — Маху я дал…

— А со мной ты не договоришься, — беспощадно отрезала Ляля. — У меня тебе ничего не выпросить. Я жадная. И злая — со мной миром не сладить.

Ляля очень нравилась себе сейчас: она необузданная и вожделенная!

— Иди давай, Маркин, отсюда. У тебя команда без надзора.

Маркин сник.

— Ну, извиняюсь премного… — виновато промямлил он. — И вправду пойду… Что они там творят? Так дёргают — баллер погнут.

Он встал, оправил форменку и вышел из тёмного салона на яркий свет.