Новая железная дорога, нацеленная на Екатеринбург, оборвалась возле Сарапула недостроенным мостом через Каму, и Сарапул оказался конечной станцией. Казанский поезд прибыл в середине дня. Из заплёванных вагонов на дощатый перрон повалили крестьяне, рвущиеся в богатый город за хлебом; из теплушек вяло выбирались разномастные красноармейцы, и командиры орали, собирая своих бойцов. С подножки длинного пульмана соскочили два моряка с вещевыми мешками и солдат; моряк с короткой интеллигентной бородкой и усиками помог сойти высокой красивой девушке в тёмном дорожном платье.

— Николь, а где встречающие? — требовательно спросила девушка.

Коля Маркин — моряк с бородкой — огляделся.

Из распахнутых окон низкого деревянного вокзала уже доносился гвалт — там покупатели сошлись с продавцами. За сквером началась злобная толкотня вокруг извозчиков: от станции до города было пять вёрст, кто первый попадёт на базар, тому и выгода. Паровоз с шипеньем спустил пар и окутался белым облаком. Июльское солнце лупило с неба, точно главный калибр.

— Не маячит никто, — легко сказал Маркин. — Да хрен с ними, Михаловна.

— Им же телеграфировали, что едет жена члена Реввоенсовета фронта, — недовольно заметила девушка. — Они должны соблюдать субординацию.

— Я тоже, знашь, не окурок, — поддакнул Маркин, сразу поменяв мнение.

Маркин был комиссаром Волжской военной флотилии, а девушка — Ляля Рейснер — женой Фёдора Раскольникова, заместителя наркомвоенмора. Федю вчера ввели в состав Реввоенсовета, и Ляля тотчас затеяла поездку в Сарапул за беглым пароходом «Межень». Ляля желала, чтобы штаб флотилии — её штаб — разместился на судне, которое называли императорской яхтой. Раскольников не умел спорить со своенравной женой, а Маркин для Ларисы был согласен на всё. Уже вечером Ляля, Маркин, Утёмин и Волька Вишневский загрузились в пульмановское купе. От Казани до Сарапула поездом была только ночь пути.

В Сарапуле располагался штаб Второй армии, отступающей под нажимом чехов из Самары и Уфы. Три командарма друг за другом переметнулись к белым, а четвёртый увяз в делах. Может, ему вообще не принесли телеграмму Раскольникова. В любом случае командарму сейчас было не до Ляли Рейснер.

Волька Вишневский, рослый и плечистый, распихивая толпу, двинулся к какому-то шарабану. Вольке ещё не исполнилось восемнадцати, а он выглядел мужиком, и на его солдатской гимнастёрке блестел Георгиевский крест.

— Не кипятись, дядя, — улыбаясь, заговорил Волька, вытаскивая из повозки толстяка в сюртуке. — Уступи даме экипаж. Тебе полезно пешочком гулять.

— Я уполномоченный банка! — гневно сопротивлялся толстяк.

— То-то и весишь как золотой телец, — согласился Волька.

На германский фронт он сбежал из гимназии и кое-что ещё помнил.

— Эй, братишки! — крикнул Волька своим. — Карета подана!

Извозчик, покосившись, помрачнел, но промолчал. Понятно, что матросы не заплатят, но с ними лучше не связываться. Маркин заботливо подсадил Лялю в шарабан. Ему нравилось прикасаться к Ляле и услуживать.

Мягкая дорога тянулась через елово-осиновые перелески и крестьянские выгоны, огороженные жердями. Сарапул начался порожними сеновалами, щелястыми овинами, приземистыми избами и штабелями брёвен. По широким деревенским улицам окраины шли бабы с коромыслами, на пустырях детишки пасли коз, в пыли кувыркались куры, сквозь заборы лаяли собаки.

Впереди появился всадник — паренёк в синей косоворотке. Он поравнялся с шарабаном, увидел моряков, сразу осадил лошадь и развернулся.

— Товарищи балтийцы! — крикнул он. — Я военком Ваня Седельников!

— Куда же ты запропастился, сучье вымя? — ответил ему Маркин.

— Да у нас тут всё вразнос… Извозчик, к Стахееву правь!

Сарапул — городок ладный и живший в достатке — сейчас был расхлёстан революцией и завален мусором. Витрины магазинов и окна первых этажей были выбиты или заколочены. Всюду сновали красноармейцы. На Соборной площади жутко чернели сожжённые торговые ряды и чей-то особняк.

Возле арки в кирпичной ограде юный военком Седельников спрыгнул с лошади и растолкал створки ворот. Шарабан свернул во двор.

— Речком у нас тут, — пояснил Седельников. — Купец наш Стахеев поднял бунт и угнал буксир, а мы его хоромину реквизировали.

По-хозяйски сойдя с шарабана, Маркин подал руку Ларисе — и уловил восхищённый взгляд Седельникова. Ясное дело, Лялька — что твоя царица.

— Не оступись, Михаловна, — сказал Маркин Ляле и через плечо бросил парнишке: — У речняков, Ваньша, заместо речкомов теперь стали рупводы.

Маркин намеренно говорил «речняки» — так звучало пренебрежительнее.

Анфиладу безлюдных комнат сквозь голые окна наискосок пронзало солнце. Обыватели и солдаты разграбили дом: ободрали шторы, растащили посуду, бельё и стулья, выпотрошили шкафы, кое-где вскрыли паркет.

— Делать-то речкому нечего, — виновато сказал Седельников. — Пароходы на приколе, где кто от команды остался — пьют. Ни лоцманов, ни капитанов.

Утёмин поднял брошенную книгу, вырвал страницу и начал скручивать «козью ножку». Волька Вишневский весело рассматривал чёрную чугунную скульптуру императрицы Екатерины, стоящую в углу на чугунной колонне.

— Славный балласт, братишки, — сказал он, шлёпнув Екатерину по заду.

— Из управы я сюда перевёз лоции и архивы судоходной дистанции, чтобы при деле состоять, — продолжил Седельников. — Нас, большевиков, в Сарапуле всего-то меньше сотни, да и тех Красная армия от власти отстранила.

— Показывай, где нефтекараван могли спрятать, — распорядился Маркин.

Караван ускользнул из Самары, когда туда нагрянули белочехи, и пошёл в Пермь, но по пути внезапно исчез. Потом до Нижнего доползли слухи, что нефтебаржи захвачены сарапульским пароходчиком Стахеевым. Возвращение беглой «Межени» Маркин хотел совместить с освобождением каравана.

— Пойдёмте в кабинетную, — сказал Седельников. — Лоции там.

В кабинете хозяина — разорённом, как и весь дом, — растопырился массивный письменный стол с вывернутыми ящиками. На столешнице, покрытой зелёным сукном, Седельников разложил лоцманские карты.

— Баржи, я думаю, в Дербешке, это стахеевский затон пониже устья Белой. — Седельников прижал карту. — В Челнах, Елабуге или Чистополе караван давно бы заметили. У Стахеевых есть ещё малая стоянка возле Святого Ключа.

Ляля подошла к стене, на которой в рамке висела большая фотография. Красивая дама в длинном платье и шляпке сидела в кресле, а за ней стояли, видимо, сын и муж: важный мужчина во фраке и мальчик в матросской форме.

— Вот этот белобандит, да? — Ляля постучала пальцем по мужчине.

Седельников близоруко прищурился на фотографию.

— Нет, не он. Этот уже помер. А буксир увёл, который младший.