Армада шла в предрассветной мгле, растянувшись на две версты. Суда без вооружения старались держаться возле бронепароходов, но правее — чтобы отгородиться от берега, уже занятого частями Красной армии. Река угрюмо затихла; над зыбкой туманной пеленой плыли рубки, дымящие трубы и мачты.

— Глотнёшь для бодрости? — спросил Федосьев, побултыхав фляжкой. — Шотландский скотч! Хоть в дизель заливай! Союзники отблагодарили!

— Не хочу, — отказался Роман. — А чем ты британцам угодил?

— Под огнём с Дербешского огрудка их снял, как тебя в прошлом году.

На огрудок «Кент» выскочил во время преследования большевистской флотилии после боя на устье Белой. Большевики были готовы развернуться и обрушиться на обездвиженного противника, но подоспел «Гордый». Федосьев приказал скачать сотню пудов мазута из бункера в воду и поджечь; под защитой дымовой завесы «Гордый» стянул британцев с мели.

— Если бы не «Кент», мы ещё пару канонерок бы утопили, — с сожалением заметил Федосьев. — Вот Джеймсон нам и посочувствовал.

— Одну мы уж точно подбили так, что можно считать потопленной, — заявил мичман Знаменский.

Федосьев, Знаменский и Горецкий стояли на мостике «Гордого». Роман сам исхитрился добраться до парохода Федосьева: подплыл к борту в Николо-Берёзовке на крестьянской лодке. Петька был рад помочь товарищу. Ему даже льстило, что Ромка, такой представительный, да ещё и жених милой Катеньки Якутовой, не может справиться с командованием. Рядом с Романом Горецким, аристократом реки, он, Петька Федосьев, всегда выглядел каким-то нижним чином, однако жизнь сама определяла, кто подлинный капитан, а у кого — не получается. И приятно, что Знаменский видит эту разницу.

Светало. Над низким левым берегом разливалась широкая пунцовая заря. Шума судов не было слышно, его поглощало пространство. Казалось, что флотилия идёт не мимо восхода над пойменным лесом, а мимо вечности.

— Не везёт тебе, Ромка, с этим промыслом, — усмехнулся Федосьев. — В прошлую навигацию катер угнали, нынче — целый буксир…

— В моей игре, Петька, ставки очень высокие, потому и борьба отчаянная, — спокойно возразил Роман. — Помнишь нобелевского агента, азиата, которого ты вёз в Сарапул? Он ведь опять здесь.

И вот результат его махинаций.

Федосьев удивлённо присвистнул.

— До войны половина буксиров на Волге работала на «Бранобель», и «Лёвшино» тоже. Так что Мамедову несложно было сбить Нерехтина с пути.

— Встречал я твоего Нерехтина, когда весной затоны инспектировали, — подтвердил Федосьев. — Он мне сразу не понравился. Уклончивый мужик. Пароходчики-единоличники все такие. За копейку родину продадут.

— По сути, он на комиссаров работает. Как и Нобели. Спрячет украденное оборудование, дождётся красных и получит деньги. Так что, Пётр Петрович, не только ты на войне сражаешься. Я — тоже, хоть и без стрельбы.

Роман лгал уже совершенно свободно, не напрягаясь. Главная цель была настолько важна для него, что решение попутных задач не требовало усилий. И простодушный Федосьев почувствовал себя сконфуженным: он ведь думал о делах Горецкого пренебрежительно — а Ромка молодец!.. Мыслит глубже!

Река медленно изгибалась, и за поворотом поперёк створа выплыл длинный железнодорожный мост с упавшей в воду решётчатой фермой. Для судов годился только пролёт справа, и это было самое опасное место. Красные могли установить на берегу батарею, пристреляться — и перетопить пароходы флотилии, но, видно, не разобрались в ситуации, и берег остался пустым. Возле моста несла дозор канонерка из первого дивизиона.

Пароход за пароходом проскальзывали под мост, как патроны в пулемёте. Знаменский наблюдал с мостика в бинокль.

— Могу радировать Степанову, чтобы после Сарапула он арестовал твой буксир, — предложил Горецкому Федосьев.

Лейтенант Степанов, командир первого дивизиона, держал свой вымпел на бронепароходе «Сильный».

— Буду благодарен, Петя, — с чувством ответил Роман.

Однако Сарапул надо было ещё суметь пройти.

Красные уже заняли почти весь город; винтовочная и пулемётная пальба яростно трещала только у реки, у пристаней, где оборонялись остатки белых. Люди плыли через Каму на лодках, на брёвнах, на связках дров. Большевики разместили батареи на Соборной и Покровской площадях и стреляли по реке, словно из театрального партера по сцене. Вся флотилия была как череда мишеней. Кама напротив города вздыбилась частоколом водяных столбов.

Бронепароходы двигались ближе к вражескому берегу, чтобы заслонить собою гражданские суда. Орудия развернулись на Сарапул. Беспорядочная канонада непримиримо грохотала по реке, то сгущаясь, то разрежаясь. Серые, облитые водой канонерки блестели на низком утреннем солнце. Дым из труб развеивало разрывами. По фарватеру, изгибаясь, ползли полосы пены.

Федосьев и Горецкий укрылись в рубке, а Знаменский остался на мостике — напоказ команде и командиру: ему хотелось выглядеть бесстрашным. Федосьев понимающе усмехнулся, но не потащил мичмана в рубку.

Сарапул трясло и колотило, как телегу на ухабах. В уютных городских кварталах лопался огонь; взлетали доски, стёкла, кирпичи и срубленные ветви деревьев; падали заборы; по улицам метались люди и собаки; арки ворот и выбитых окон будто вопили от ужаса. Война, которая издалека выглядела противоборством идей и общественных сил, вблизи была хаосом тупых и беспощадных ударов, ломающих, калечащих и уродующих то, что не имело никакого отношения к идеям и общественным силам, точно бушевал вусмерть пьяный великан, который забыл, из-за чего напился.

Ровная колонна флотилии распалась. Гражданские суда спешили уйти вперёд, за Старцеву гору, а бронепароходы сбрасывали скорость, пропуская самых медлительных. «Данилиха» и «Суффолк», плавбатареи, еле ползли за своими буксирами, неумолчно громыхая орудиями. «Кент», развернувшийся на Покровскую площадь форштевнем, получил снаряд в борт и задымил; на выручку британцам ринулся «Губительный», его матросы кинули на «Кент» швартовы. Хуже всего дела обстояли у «Статного»: он горел, погружаясь в воду кормой. Два бронепарохода из первого дивизиона — «Стерегущий» и «Страшный» — по широкой дуге вернулись к товарищу и снимали команду. Фонтаны разрывов плясали между кораблями как сумасшедшие.

«Ревель» — транспорт адмирала Старка — вдруг двинулся со стрежня к берегу, к пристаням, с которых отстреливались отступившие солдаты. На крыше парохода появились морские стрелки с пулемётами, они секли очередями по городским спускам, где мелькали красноармейцы. «Ревель» грубо привалился к дебаркадеру пароходства «Былина». Моряки соскочили на галерею, солдаты зачем-то принялись рубить якорные тросы пристани. Толчок — и «Ревель», надсаживая машину, потащил с собой сразу весь дебаркадер, переполненный людьми. С огромным грузом, пришвартованным к борту, изрыгая чёрный дым, судно адмирала тяжко попёрло обратно на фарватер.

Оставив «Статный», затонувший у Девятовской мельницы, флотилия прорвалась мимо Сарапула. Ошеломление битвы потихоньку отпускало, на кораблях зазвенели рынды — отбой тревоги, и вдруг стали слышны крики чаек и плеск волн под форштевнями. Горецкий и Федосьев вышли на мостик.

— Разреши? — Горецкий взял у Петьки бинокль.

О своей цели он не забывал ни на миг.

— А где «Лёвшино»?..

Пароходы рассыпались по всему створу — буксиры, баржи, пассажирские суда, канонерки, катера… Но «Лёвшина» среди них не было.

— Видно, удрал вперёд, — сделал вывод Федосьев. — А кого ему тут ждать?

Роман побледнел.

— Да ладно тебе, Ромка, — примирительно сказал Федосьев. — Куда судно с реки денется? Заберёшь свой груз уже в Перми. Поди, заныкать не успеют…

Роман не потерял самообладания — но Федосьев должен был увидеть, что друга понесло во все тяжкие.

— Ты дурак, Петька?! — рявкнул Роман. — Думаешь, меня как мальчишку с «Лёвшина» шуганули?! Да у них и оружия-то нет! У них Катя в заложницах, понял?! Потому я и рвусь за ними, как бешеная собака!

Лицо у Федосьева стало простым-простым, совсем крестьянским.

— Катя? — глупо повторил он.

Роман, конечно, видел в доме Якутовых, что Петька наивно восхищён Катей — как женой друга, конечно, по-честному.

— Да! Катя! И чёрт знает, что они с ней сделают, когда спрячут груз!

Роман стукнул кулаком в стальную стену рубки и отвернулся — не знал, какое выражение должно быть у человека, потерявшего веру в судьбу.

Федосьев молчал, сопел, топтался за спиной у Романа, а потом вздохнул и положил руку ему на плечо:

— Слышь, Ромка, я это на себя беру! Объясню адмиралу — он разрешит на «Гордом» догнать этих гадов! Мы же все твою Катю любим!