Юрий Карлович не ожидал, что бегущие с фронта солдаты окажутся вот такими — грязными и голодными, конечно, однако вполне довольными своим положением. Ударный корпус был разгромлен, беспорядочно отступал из-под Мензелинска к реке Белой, бросая обозы в полях и перелесках, но израненных и озлобленных людей адмирал не увидел. Наоборот, сибирские «ударники» чувствовали себя так, будто им повезло, и они возвращаются домой.

…19 мая бригада морских стрелков высадилась на левом берегу Камы, где на десятки вёрст не было никаких деревень. «Ревель» ушёл на устье Белой, на Дербешский перевоз, а стрелкам Старка предстояло отыскать «ударников» и стабилизировать фронт. Юрий Карлович воспринял приказ командования как избавление от непереносимой боли и неискупимой вины. Его сокрушило известие о смерти Лизы. Это ведь он стал причиной гибели жены.

С Лизой, дочерью адмирала Развозова, Юрий Карлович познакомился в Кронштадте на вечере в офицерском собрании. А где ещё молодым морякам находить себе жён? Обычная флотская история… У них было двое детей — Боря и Таня. Летом 1917 года Александр Развозов, брат Лизы, возглавил весь Балтийский флот. Его тоже произвели в адмиралы. Лиза прекрасно знала, что такое военная служба, честь офицера и долг перед родиной. Она ни слова не возразила мужу, когда тот минувшей весной решил пробраться на Волгу и вступить в армию КОМУЧа. Юрий Карлович поцеловал жену — и ушёл. А месть большевиков обрушилась на Лизу. Её арестовали и бросили в тюрьму «Кресты». Там, в тесной и смрадной камере, Лиза и умерла.

Александра Развозова тогда уже отстранили от командования, и он работал в Морском архиве. Он был под надзором большевиков, но сумел упросить товарища переправить осиротевших племянников через границу к родственникам в Гельсингфорс. Оттуда в ставку Верховного правителя России полетела телеграмма. Когда-то Развозов дружил с Колчаком, и судьбу племянников Развозова Александр Васильевич принял близко к сердцу. Он телеграфировал адмиралу Смирнову просьбу сообщить Юрию Карловичу о смерти жены и спасении детей.

Юрий Карлович был оглушён трагедией Лизы. Он надеялся, что его убьют в бою — но его не убили, потому что и боёв-то настоящих не случилось. Междуречье Камы и Белой кишело хаотичным передвижением разрозненных воинских частей, больших и малых. Линии фронта не существовало. Ударный корпус превратился в мешанину батальонов и рот, которые как попало сами по себе через леса пробирались на Белую к пристаням Азякуль и Дюртюли или к Дербешскому перевозу. Красные войска тоже рассыпались на отдельные отряды, преследующие «ударников». Изредка вспыхивали стычки.

Первый раз морские стрелки Старка столкнулись с «ударниками» только на какой-то луговине, пересечённой длинным окопом. «Ударники» палили из винтовок по опушке леса, где укрывались красные. Бойцы Старка спрыгнули в окоп, чтобы поддержать пехоту, а «ударники» тотчас полезли из окопа и побежали прочь — сдали рубеж морякам, и гори всё синим пламенем.

Потом Юрий Карлович понял: отступление «ударников» — не трусость и не паника. «Ударники» искренне полагали, что надо отступать, если идти вперёд невозможно или если враг нажимает слишком сильно. Они сделали всё, что могли, и незачем упорствовать. Война для этих солдат была как драка деревня на деревню: подрались — и по домам. «Ударники» были крестьянами, мобилизованными против воли и обученными наспех. Провал наступления они не считали катастрофой, бегство не считали позором.

На одной из ночёвок, сидя у костерка возле пастушьего балагана, Юрий Карлович разговорился с пехотным офицером, командиром разбитого под Чистополем полка. По синему ночному лугу низко стелился молочный туман, в нём как в озере стояли стреноженные лошади.

— Нам не переломить подлый характер мужиков, — сказал офицер. — Если им выгоднее удирать, они удирают. Не солдаты, а сброд. Отребье.

Юрий Карлович не возразил, но и не согласился. Он знал, как долго надо воспитывать матроса — и солдата, наверное, не меньше. «Ударники» — не отребье, а простые мирные люди. Бесполезно гнать их на фронт. Воевать должны только те, кто сам выбрал и освоил это жестокое ремесло. Втягивать в войну гражданских — преступление. В прошлом году он ожесточённо спорил об этом с Фортунатовым, а сейчас, когда Лиза умерла, понял правоту Бориса Константиновича. Его Лиза была гражданским человеком — милой домашней женщиной, не умеющей бороться и ненавидеть, как должно бойцу…

— У вас ведь есть пулемёты? — Пехотный офицер смотрел на адмирала со злой решимостью. — Поставьте у нас за спиной! Если моя сволочь побежит с позиций — косите под корень всех дезертиров!

— Нет, — ответил Старк.

И морские стрелки отступали вместе с «ударниками», изредка отбивая атаки самых рьяных преследователей. За неделю моряки подобрали в лугах больше тысячи выброшенных «ударниками» винтовок.

Обогнув Дербешский затон, бригада вышла к переправе через Белую, здесь ждал пароход «Ревель». Возле переправы на пологом выпасе раскинулся обширный и бестолковый военный лагерь. Юрий Карлович понимал, что Белая должна стать естественной линией обороны, поэтому «ударников» надо перебросить на правый берег. И «Ревель», словно паром, начал перевозить солдат с обозами — пусть идут на формирование в Николо-Берёзовку, где находится штаб флотилии и есть связь с генералами Гайдой и Ханжиным.

30 мая мимо «Ревеля» вверх по Белой прошёл буксир «Лёвшино», а за ним — канлодка «Кент». Юрий Карлович знал, что у британцев есть какие-то интересы на Арланском нефтепромысле, и руководить работами уполномочен капитан Горецкий. Это было известно всем офицерам, которые весной в Перми квартировали в доме пароходчика Якутова. И адмирал очень удивился, когда на следующий день капитан Горецкий постучал в дверь его каюты.

«Ревель» стоял у правого берега, у причала бывшего парома, и выгружал очередную партию «ударников»: солдаты по сходням скатывали телеги. Горецкий держался спокойно, однако явно был взволнован, даже взбешён.

— Господин адмирал, мне нужна ваша помощь, — заявил он.

Горецкий Юрию Карловичу не нравился. Ещё в прошлую навигацию он постоянно требовал особого внимания к своим делам, связанным с крупными нефтекомпаниями. Решать вопросы собственности, когда армия, истекая кровью, решает вопросы власти, адмиралу казалось не просто эгоизмом промышленников, а полной потерей нравственности. Это было совсем по-большевистски — бороться за свои выгоды прямо во время войны.

— Слушаю, — холодно сказал Старк.

— На борту буксира «Лёвшино» мятеж. Команда уводит буксир с грузом британской военно-морской миссии. На «Ревеле» есть пулемёты, я прошу вас остановить «Лёвшино» и принудить к сдаче.

— А чем занят «Кент»?

— Его отослали в Дюртюли.

— «Лёвшино» вооружён? — уточнил Старк.

— К счастью, нет, — улыбнулся Горецкий. — Даже винтовок не имеется.

Старк отвёл взгляд. На потолке его каюты мягко шевелились и качались пятна солнечного света — отблески лёгких речных волн.

— То есть вы, Роман Андреевич, предлагаете мне открыть огонь по невооружённому гражданскому судну, команда которого вам не подчинилась?

Горецкий молчал, улыбка его исчезла.

— Я не разбираюсь, кто прав, кто виноват, — задумчиво произнёс адмирал Старк, — но не подчиняюсь британской миссии и не воюю с народом.

Роман закрыл за собой дверь адмиральской каюты. Что ж, он ещё заставит этого флотоводца-неудачника заплатить за свои высокопарные принципы — но потом, попозже… Стискивая кулаки от ненависти к Старку, Роман завернул на прогулочную галерею. Отсюда, с галереи, он молча наблюдал, как мимо «Ревеля», дымя, проходит буксир «Лёвшино». А вслед за ним — неожиданно для Романа — вскоре на всех парах пролетел и британский «Кент».