Штаб Отряда особого назначения переехал в город, в дом на улице Лавровской, и теплоход «Аршаулов», пришвартованный к «меркурьевской» пристани Осы, достался штабу Камской бронефлотилии. Сейчас в ресторане «Аршаулова» собрали комсостав: командиров судов, командиров десантных отрядов и капитанов. Иван Диодорович пришёл с Серёгой Зеровым.

— Остсобый отряд выдвинул перед нами две остновные задатчи, — говорил Франц Лангер, новый командующий флотилией. — Первая из них — забростка дестсантов в тыл изжевтцев и при воздмождности артиллерийская поддержка. Вторая — охрана реки от вероятной атаки неприятеля на Остсу, то есть на баздзу Остсобого отряда. Первую задатчу мы будем рештшать регулярными доздзорами, вторую — рейдами по оперативной необходимости. Это ястно?

— Да всё ясно! — ответили ему. — Распускай нас, дела ждут!

Иван Диодорович слушал, но ничего не понимал. Он уже много дней думал только об одном, словно упёрся лбом в непреодолимую стену.

— Погоди, товарищи! — улыбаясь, вылез Ганька Мясников; за пару недель он дорос до комиссара всей флотилии. — Ещё имеется торжественная деталь! Слово командиру отряда Аплоку Юрью Юрьевичу!

Штабс-капитан Аплок поднялся с места и оглядел речников.

— Вы знаете, что наш пароход «Урицкий» тараном потопил вражеское судно «Русло», — сказал он. — Заявляю как фронтовик, что это был геройский бой. Советская власть, насколько мне известно, не учредила пока орденов, поэтому награждаю капитана товарища Нерехтина наручными часами!

Аплок расстегнул на запястье широкий матерчатый ремень своих часов. Серёга подтолкнул Ивана Диодоровича, и тот встал, растерянно оглядываясь. Аплок шагнул вперёд, протянул подарок и крепко пожал Нерехтину руку.

— Все берём пример прямо с «Урицкого»! — крикнул Ганька.

Капитаны и командиры поднимались с мест и гремели стульями. К Ивану Диодоровичу протолкался матрос Бубнов — он вчера вернулся в отряд, не пожелав долечиваться в госпитале. Он хлопнул Нерехтина по плечу:

— Поздравляю, Ваня! Ты же мне как крёстный теперь! Прости за былое!

Матвей Саввич Мохов, капитан буксира «Звенига», остановил Лангера.

— Слышь, Франц Яныч, моему пароходу на щелоченье котлов пора!

— Чьто это оздначает? — недовольно спросил Лангер.

Военный врач, он не разбирался в технике.

— Значит, котёл у меня перегреваться будет и может бомбануть!

Лангер всё равно ничего не понял.

— Стскоро навигатция закончитца, — ответил он. — Некогда ремонт делать. Дотьяните как-ньибудь, товарищч Мохов. Не могу снять васт с фронта.

Серёга Зеров поймал флагманского артиллериста флотилии, тоже чеха.

— Матюша, а с нами что решили?

Матиас Германский после трёх лет в России по-русски говорил чисто:

— Орудий для вас нет. До Мотовилихи далеко. Но вам и пулемётов хватит. Разведка доложила, что у рябинников пушек тоже нет.

— А пулемётные расчёты? Мотивилихинцев-то выкосило.

— Неужели ни один не уцелел?

— Ну, один везунчик есть, — согласился Серёга.

Сенька Рябухин, хоть и простак, даже царапины не получил.

— Вот он и обучит ваших людей. Всё равно при схватке они бесполезно в трюме сидят. Команда у вас революционная, так пускай сама ведёт огонь.

Мохов, капитан «Звениги», направился к Нерехтину.

— Слышь, Диодорыч, у меня матросов недостача! — раздражённо заявил он. — Я у тебя Стешку заберу! Севастьян Михайлов без спроса её уволок!

Иван Диодорович посмотрел на Мохова тускло и устало:

— Ну, забирай.

Серёга Зеров взял Нерехтина за локоть, словно капитан был болен.

— Пойдём к себе, дядь Вань.

Суда флотилии выстроились у пристаней Осы — или просто уткнулись носом в берег. Три бронепарохода, если считать и «Лёвшино» с его помятой бронёй и срезанными орудийными башнями, три вооружённых буксира, на которых надстройки были блиндированы брусьями, плавбатарея — наливная баржа с пушками, две плавбазы и два десантных судна — товарно-пассажирские пароходы, а ещё несколько катеров и выводок бронепонтонов. Однако Иван Диодорович при виде этой армады не испытывал никаких чувств.

Ему казалось, что он разрушен изнутри, как дом, в котором разорвался снаряд: стены устояли, но за ними — лишь хаос обломков. Иван Диодорович думал только о Дарье. Как она сразу назначила его своим капитаном… Как она по-девичьи смущалась своей нежности… И как слеп был он сам!.. В маленькой каюте их с Дашей тихо согрело остывающее солнце поздней любви, последней любви… Это было мягкое тепло бабьего лета, прощальная божья благодать… Даша искала в нём, в Нерехтине, убежище — искала доброго человека, рядом с которым не страшно будет провожать уплывающие годы… А нашла смерть.

Иван Диодорович спотыкался на ровном берегу. Серёга Зеров молча вёл его к буксиру, к сходне. Вахтенный матрос Яша Перчаткин, заметив капитана и старпома, поспешно открыл дверку в фальшборте.

— Дядь Вань… — неловко замялся Серёга у сходни, — ты это… давай!..

— Не могу, — еле выдавил из себя Иван Диодорович.

— Тёте Даше — царство небесное, а ты ещё живой.

— Не могу…

Иван Диодорыч всё ещё держал в кулаке подаренные часы — словно дохлую мышь. Размахнувшись, он швырнул их куда-то вдаль на берег.

Перчаткин подождал, пока старпом и капитан уйдут, а потом огляделся, шустро скатился с буксира по сходне на песок и шмыгнул за часами.

У себя в каюте Иван Диодорыч лёг на койку, но ему не полегчало. Даша была тут везде, во всём — в вещах, в воздухе, в свете. Иван Диодорыч слушал звуки парохода: невнятные голоса за переборками и шаги, сопенье клапанов в машине, плеск воды под обносом. Он думал, что судьба, как надзиратель в тюрьме, безжалостно отняла у него всё, что он любил. И ради чего тогда ему жить? Ради «божьей тайны», о которой талдычит лоцман Федя Панафидин?..

За окном уже угас вечер, когда в каюту капитана ворвалась разгневанная Стешка. Она работала буфетчицей вместо Дарьи; целый день она моталась по городу и стучала в ворота — меняла казённый керосин на яйца и молоко. А Серёга Зеров сказал, что Нерехтин отдаёт её на «Звенигу».

— Ты чего меня продал, капитан?! — закричала Стешка, наплевав на тоску Ивана Диодорыча. — Чем я не угодила?! Я с командой через огонь прошла, а ты меня коленом под зад?!.. А Свинарёв за тебя, собаку, под пули полез!..

Лётчика Свинарёва на «Лёвшине» уже не было. Начальство отозвало всех авиаторов в Нижний Новгород. Покидая Стешу, Свинарёв пообещал, что вот добьёт контрреволюцию — и непременно вернётся с предложением, достойным его серьёзного осознания персоны Степаниды Алексеевны. В мыслях своих Стеша уже не отделяла себя от Свинарёва, и поэтому обида, нанесённая лично ей, казалась Стеше оскорблением для отважного лётчика.

За спиной Стешки появилась Катя — её каюта располагалась рядом.

— Прекрати! — Катя потянула Стешку в коридор. — Не надо его беспокоить!

Рыдающая Стешка убежала в камбуз и принялась громыхать посудой.

Катя помедлила у закрытой двери Ивана Диодоровича, однако не захотела вернуться к капитану. Конечно, ей было отчаянно жаль и тётю Дашу, и дядю Ваню, но горе не удерживалось в душе. Катя чувствовала себя бессовестной эгоисткой. Всё её существо сейчас горело от запретного и нечестного счастья и словно бесконечно разлеталось в мир; ничего иного, кроме своего счастья, в Катю уже не помещалось. Она готова была сделать что угодно для кого угодно, но разделить чью-то боль никак не могла.

Оглядываясь, будто залезала в чужой дом, она спустилась в машинное отделение. Вахту нёс князь Михаил, и сейчас он был один. Катя ткнулась ему в грудь лицом, и Михаил обнял её.

— Всё, что у нас с тобой происходит, — неправильно! — прошептала Катя.

Михаил, не возражая, грустно улыбнулся.