Глава первая

К пятидесяти пяти годам Сафрон Володарский оставался мужиком видным, по-своему симпатичным. Широкие плечи, стать, волевое лицо с изогнутым шрамом и тонкими усиками, которые в силу возраста приходилось подкрашивать специальной темной краской. Этакое воровское достоинство в каждом движении, в каждой сказанной фразе. Говорил он складно, правильно, и если бы иной раз не вворачивал блатные словечки, то вполне сошел бы за образованного интеллигентного человека.

Имея неплохой вкус, Сафрон хорошо одевался, любил дорогие вещички и вообще умел выгодно подать себя на воровских сходках. Бывало, молчит, слушает, как подельники горячатся, спорят… Потом остановит базар едва приметным жестом и выдаст свое заключение, обосновав его коротко и понятно.

Годы не брали Сафрона. Разве что густые волнистые волосы стали быстро седеть на висках. Но и это не испортило его внешности, добавив шарма и пару козырей в колоду авторитета.

– Дед, там такое дело… – нависнув над ухом, встревоженно зашептал восемнадцатилетний племянник Лавр.

– Что еще? – насторожился именинник. Сегодняшний вечер в ресторане не располагал к неприятным новостям.

– Я сейчас до сортира бегал. Там, в зале, кажись, Беспалый за столиком отдыхает. В одно рыло бухало глушит.

– Беспалый? Один, говоришь?

– Ну да! Поговаривают, банду его пощелкали недалеко от Садового.

Дед Сафрон слышал о неудаче банды Беспалого, но дерзкий замысел налета на броневик ему понравился.

Пожевав губами, он поглядел на стол, на пьянеющих гостей. И приказал:

– Вот что, Лаврушка: организуй-ка по-быстрому местечко рядом со мной и пригласи его сюда. Вежливо пригласи.

– Понял. Один момент…

Ресторан «Гранд» издавна привлекал блатных разного пошиба. Крестовский переулок, посередине которого располагалось его двухэтажное здание, был тихим, не проходным. Начинался переулок у площади Рижского вокзала, где шум, грохот и суматоха смолкали лишь к глубокой ночи. Заканчивался он у насыпи ленинградской железнодорожной ветки, по которой то и дело стучали колесами пассажирские поезда и товарные эшелоны. В случае шухера из ресторана можно было незаметно выскользнуть на улицу через любое окно или служебный вход и бесследно раствориться в ночи.

Впервые ресторан в Крестовском распахнул свои двери перед гостями в начале тридцатых и быстро завоевал славу уютного, респектабельного и передового заведения общепита. В «Гранд» стали приходили выпить кофе или сухого вина, пообедать, отдохнуть с семьей или пообщаться с друзьями. Идиллия продолжалась лет пять, после чего репутация заведения покатилась вниз. Каждого посетителя, рисковавшего заглянуть в этот ресторан, уже в фойе встречали шум, грязь, неприятные запахи, мутные пьяные личности. Столы толком не убирались, в зале стоял табачный смог, обслуга грубила и безбожно обсчитывала. Нормальные клиенты перестали жаловать «Гранд», и вскорости его судьба оказалась под вопросом.

Положение спасло новое руководство в лице двух человек: директора Лазаря Лившица и ушлого администратора Иннокентия Разгуляева. Оба каким-то образом были связаны с криминалом, реформы в ресторане велись при его непосредственном участии.

В результате вышло следующее. Общий и самый огромный зал, высотой в два этажа, остался доступным для простого московского люда. Тут в общей сложности находилось двадцать четыре стола разной вместимости – на две, четыре, шесть и восемь персон. Кроме общего зала имелось несколько банкетных. Их под себя обустроил московский блатной народ.

В центре самого большого банкетного зала стоял стол в форме буквы «П». Зал вмещал тридцать шесть гостей и был востребован для юбилеев, свадеб, похорон и крупных сходок бандитских главарей. Следующий зал из-за отсутствия окон и за полную звукоизоляцию получил название «Шкатулка»; он вмещал шестнадцать гостей. В конце длинного коридора имелось два небольших кабинета для камерных компаний. За их столами собиралось для обсуждения важных вопросов по четыре-шесть человек.

Этим вечером Дед Сафрон отмечал в ресторане «Гранд» свой пятьдесят пятый день рождения. Для этого мероприятия он зарезервировал «Шкатулку», где уединилась компания из ближайших родственников и самых преданных дружков. «Шкатулка» по праву была одним из лучших залов в ресторане: двери и внутренняя отделка – из дуба под красное дерево с полировкой под лак; красивые вставки линкрустом по сукну; дубовая мебель под старину, обитая редкой шагреневой тканью. Мягкий желтоватый свет электрических светильников, выполненных под бронзовые канделябры.

Компанию обслуживали три вышколенных официанта, шустро менявших тарелки и зорко следивших за наполненностью хрустальных рюмок. На полированной этажерке в углу кабинета вращал пластинки патефон, но голосов Лещенко, Шишкиной, Северского и Плевицкой слышно не было. Напрочь прокуренный воздух сотрясали громкие голоса воров и бандитов. Перебивая друг дружку, они что-то рассказывали, вспоминали, смеялись… За ломившимся от выпивки и богатой закуски столом молчал только именинник. Он находился в родной стихии и был весьма доволен.

Уважительное прозвище Дед Сафрон Володарский получил в середине тридцатых. Ныне ему стукнуло пятьдесят пять, а впервые за решеткой он оказался еще до революции. Тогда его – юного оборванца – схватили за руку, когда он подрезал кошелек на Сухаревском рынке. Отвратительно подрезал – чего греха таить. Неумело, грубо. За что и поплатился – был выпорот городовым и отправлен на улицу увесистым пинком под костлявый зад.

С того злополучного дня он и повел летопись своей криминальной биографии. Первый серьезный срок отмотал тоже до революции, но уже не юнцом, а рослым молодым мужчиной. Потом пошло-поехало… Выйдя на свободу в двадцать третьем, Сафрон дал зарок, что больше не сядет. К тому моменту в стране уже действовало более трех с половиной сотен лагерей НКВД, ВЧК. И условия содержания в них были в тысячу крат хуже, чем каторга при царском режиме.

Сколотив новый хоровод, Сафрон начал действовать с предельной осторожностью. Каждое дельце он готовил с таким тщанием, словно оно было последним в его жизни. Кто-то из корешей подтрунивал, кто-то выказывал недовольство и торопил – дескать, за упущенное время могли бы уже озолотиться. А потом порожние разговоры стихли, ибо банда Сафрона раз за разом штопала магазины, базы, склады и даже отделения Госбанка, не неся при этом потерь.

К концу двадцатых блатной люд зауважал Володарского за ум, выдержку и прозорливость. А когда тот разменял сороковник, стали почтительно называть Дедом. А фамилия Володарский из обихода авторитетов постепенно ушла.

Беспалый, мрачный и подавленный, появился в «Шкатулке» в сопровождении Лаврушки.

– Кого я вижу! Держи кардан, – протянул ладонь кто-то из людей Деда.

Шлепнув по ней на ходу, Беспалый проследовал к имениннику.

– Поздравляю, – сказал он и полез в карман пиджака. – Не знал о твоем юбилее. Вот, прими от меня…

В кабинете стало тихо. Взгляды гостей приклеились к массивному портсигару, блеснувшему золотом высшей пробы.

Именинник бережно принял необычную вещицу, осмотрел ее со всех сторон, щелкнул замком, открыл. Внутри под светлой резинкой лежал ровный ряд дорогих папирос.

– Что ж, спасибо за подарок. Присаживайся рядом, угощайся. Лавр, налей гостю…

Спустя четверть часа Беспалый с бесконечной грустью в глазах заканчивал невеселый рассказ о недавнем провале на площади Коммуны. Говорил он тихо и только для Деда. Больше никого в свой позор посвящать не хотел.

– …Пятеро уцелели из двенадцати. Трое легкораненых. Невредимый Косой-подворыш семнадцати лет да я. Семерых из автоматов положили. Суки! Ни в жисть бы не подумал, что такая веревка случится, – процедил он и опрокинул в рот очередную рюмку.

Наблюдая за неудачливым коллегой, Дед Сафрон лениво покуривал папироску. Портсигар поблескивал золотой крышкой на столе, рядом с тарелкой.

Беспалый был моложе Деда лет на пятнадцать. Он тоже выглядел крепышом, хотя и не таким высоким, статным и породистым, как собеседник. Он скорее походил на усталого трудягу, отпахавшего на фабрике рабочую шестидневку.

Редкие темные волосы с длинным чубом, землистого цвета лицо, красноватые от бессонницы глаза, грубые ладони с пожелтевшими от табака пальцами. Говорил он неровно, с придыханием, беспокойный взгляд метался по столу и собутыльникам. «Работяга или выходец из дальнего села», – сказал бы про него коренной москвич. И ошибся бы на все сто, ибо прадед его – Александр Кучин – был дворянином среднего достатка из подмосковного Кунцева.

Во всем помещик Кучин был необычным человеком: жил необычно и на тот свет отправился странным способом. Изнурял своих крестьян непосильной работой, наказывал за любую провинность, пощады и доброты не ведал. В голодный восемьсот тридцать четвертый год крестьяне его питались мякиной, но помещик до последнего отказывался помогать им хлебом. Более того, на отхожие промыслы или сбор милостыни никого не отпускал, а уходящих самовольно приказывал забивать до полусмерти. Кончилось тем, что крестьяне задушили его подушкой прямо в спальне. Кучин был крепкий, так что двое мужиков держали его за руки, двое навалились на ноги, а еще двое – душили…

– И сколько ты планировал взять? – спросил Сафрон.

– Наколка случилась от Вано, будто возят ровно по полмиллиона.

– Ого! – не сдержал удивления Дед. – Я давно знаю Вано – он пасти вола не станет.

– Твоя правда – Вано ни разу не подводил.

– Постой, выходит, и он остался на площади Коммуны?

– И его завалили.

– Жаль. Еще одного академика потеряли. – Сафрон подвинул гостю тарелку с закуской: – Ты давай ешь, не стесняйся. Тут все свои.

Беспалый нехотя наколол на вилку маринованный груздь и кольцо лука. Закинул в рот, медленно, с хрустом прожевал…

Ни крепкий алкоголь, ни общество надежных людей не могли вернуть ему хорошего настроения. Провал важного дела и потеря большей части банды подорвали веру в удачу. А заодно и в самого себя.

Барабаня пальцами по столешнице, Дед Сафрон погрузился в нелегкие думы…

Что он мог сделать? Никакие слова сейчас Беспалому не помогут. Влить остатки его банды в свою, а самого его назначить гончим? Это не устроит ни того, ни другого. Беспалый привык быть первым. А у Деда уже есть неплохой помощник в лице племяша Лаврушки. Пока Лавр неопытен и молод, но через годик-другой возмужает, окрепнет телом и духом и станет незаменимым.

– Ладно, бобик сдох. Не в каждом деле фарт у нас в попутчиках, – прервал молчание Дед. – Фараоново племя нас давит, устраивает засады, обкладывает, как волков. Но мы и не такое видали. Надобно подумать, как пополнить твою конюшню.

Всякий на месте Беспалого воспрянул бы духом, оживился, ведь помощь предлагал не абы кто – не банщик и не фраер, а уважаемый в московском криминальном мире авторитет. Только веселости во взгляде молодого главаря не прибавилось. Закинув назад свой длинный чуб, он криво усмехнулся:

– Не получится, Дед.

– Отчего же? – подивился тот.

– За доброту прими мою сердечную благодарность в виде еще одной наколки от Вано.

– Что за наколка? И почему не получится пополнить конюшню?

– Сейчас все поймешь. – Беспалый наполнил их рюмки водкой. – За пару дней до налета на броневик прикончил Вано баян сулейки в компании со швейцаром из военкомата. Тот по пьяной лавочке сболтнул лишнее, будто пришел к ним секретный приказ из главной богадельни…

Услышав такое вступление, Дед Сафрон насторожился, придвинулся ближе:

– Из главной богадельни, говоришь? Так. И что же?

– В приказе сказано, что военкоматы всех мастей должны прошерстить личные дела демобилизованных вояк и выявить тех, кто был осужден по перечню прилагаемых к приказу статей.

– До войны осужден? – не понял Дед.

– С довоенной поры и поныне.

– И что же с ними легавые намерены сделать? Опять, что ли, на нары?

– Кого на нары, кого под строгий учет. Так, чтоб каждый день представать пред ясны очи участкового и супротив своей фамилии ставить крестик.

Поковыряв спичкой меж зубов, юбиляр задумчиво проговорил:

– Стало быть, скоро пойдут повальные аресты. В том числе и среди наших корешей, носивших военную форму…

Будь Беспалый чуть внимательнее и прозорливее, непременно понял бы, что Сафрона это известие сильно расстроило. Он серьезно озаботился судьбой какого-то близко знакомого и очень нужного человека.

Но молодой главарь по-прежнему горевал, был погружен в себя и ничего такого не заметил.

– Вот и я о том же, – поднял он рюмку. – Так что о пополнении конюшни базарить рано. Уберечь бы тех, кто остался…

К полуночи веселье в банкетном зале поутихло. Патефон смолк. Несколько родственников Сафрона попрощались и ушли. Остались только кореша. Трое развалились в креслах у курительного столика. Едва ворочая языками, они что-то втолковывали друг другу. Двое спали: один на диванчике, другой за столом, притулив голову между пустых тарелок. Вездесущие официанты уносили грязную посуду.

Главари по-прежнему сидели рядом, допивая водку и дымя папиросами.

– …А может, новые бирки? У меня есть один хороший маклер.

– Нет, пару годных маклеров и я знаю, – решительно мотнул седой головой Дед Сафрон. – Но рисование новых бирок не спасет. Да и каждому не нарисуешь. Тут надобно поступить по-другому. Хитрее, азартнее, напористей!

– Это как же? – посмотрел на него осоловевшими глазами Беспалый.

– Недурно было бы захватить личные дела этих вояк. Как думаешь?

– Захватить?! – обалдел от неожиданности молодой главарь. – Как это – захватить?!

– Ты сказал, что во всех военкоматах шерстят личные дела демобилизованных, так?

– Ну да, сказывал.

– Значит, сначала шерстят и отбирают тех, кто ходил под статьей. После все отобранные дела отправляют туда, где с ними работают легавые. Копают, вынюхивают… Так?

– Должно быть, так, – согласился Беспалый.

– Значит, надобно прознать, куда они свозят документы блатных корешей, а потом обмусолить, что да как. Если все выгорит, мы разом убьем двух косых: обезопасим себя и пополним ряды новыми людьми.

– А не покоцают нас? Я слыхал, будто амнистию обещали. Может, подождать?

– Странный ты, ей-богу, – засмеялся Дед. – На броневик с автоматчиками полез, а плевую полувоенную контору стороной обходишь. Там же васьки в основном работают!

– Чего же обходить-то?.. Согласный я.

– Вот и законно. Прежде чем туда соваться, мы все обстряпаем, Беспалый, – приобнял Дед Сафрон молодого коллегу. – Не дрейфь! Знаешь, когда я похоронил последнего близкого корешка? – Беспалый пожал плечами. – Ты не поверишь, это случилось три с половиной года назад. Зимой сорок второго. И по очень простой причине – он слишком любил выпить, и однажды утром его сердце не выдержало. Все остальные живы, они здесь, в «Шкатулке».

Взвесив все «за» и «против», Беспалый опустошил очередную рюмку и пожал Сафрону руку:

– Готов пособить, раз такое дело.

– Завтра вернемся к этому вопросу, перетрем на трезвую голову. А сейчас пора по хатам – поздно уже…