38
Следующее утро выдалось особенно жарким. Из трудовых лагерей вернулись ребята, вожатых прибавилось, так что у Оли выдался законный выходной. Переделав домашние дела, она как раз колебалась между долгом и стремлением еще поваляться. Победил долг: мама просила оттащить Наталье еще два «практически почти утвержденных» образца, в которые надо было внести изменения согласно генеральной линии.
Собрав образцы в папку, девушка отправилась к хибарке Введенских.
Вокруг было мирно и спокойно, несмотря на то что день был рабочий, так и тянуло предположить, что нынче воскресенье. Беззаботно трещали в траве какие-то насекомыши, малыши под присмотром бабулек ковыряли совками песок, заунывно заводил песню «Старье берем!» невесть откуда забредший сюда старьевщик, гремели пустыми крынками возвращавшиеся «с города» молочницы, одна из них уже голосила сиреной, пытаясь согнать кормилицу с крыши чужого сарая, в которой та преспокойно проедала дыру.
Было жарко-жарко, лениво-прелениво, тихо-претихо…
Подойдя к хибаре и уже собираясь постучаться, Оля отчетливо услышала, как внутри произнесли: «Князев». Причем обладательнице голоса вроде как нечего было делать в этом доме.
«Странно. Наталья – и Палычева зазноба?» – удивилась девушка.
Больше она ничего такого не подумала, а, быстро оглядевшись – вокруг не было ни души, – легко и беззвучно скользнула за густой сиреневый куст под окном обитаемой половины хибарки.
И принялась подслушивать.
Спросили бы ее в обычное время: «Хорошо ли так делать?» – и Оля без колебаний ответила бы, что это есть дело, недостойное мыслящего человека и противоречащее морали социалистического общества. Однако именно сейчас она была склонна думать, что пионеру есть дело до всего.
– Наталья Лукинична, своим противодействием вы сами против себя свидетельствуете, – говорила Палычева пигалица («Сергеевна», – вспомнила Оля), – а ведь мне показалось, что вы меня поняли и настроены сотрудничать.
– Никак не могу взять в толк, что вы от меня хотите, – Наталья говорила совершенно иным голосом и совершенно по-другому, нежели обычно. Спокойно, размеренно, разве что чуть напряженно. И, главное, абсолютно разумно.
– У меня на руках доказательства того, что ваш супруг, Палкин Иван Иванович, не пропал, а был убит.
Наталья нетерпеливо прервала:
– Я уже все сказала. Иван начал спиваться, распускать руки. Выждав момент, когда он пришел навеселе, я подластилась, предложила еще выпить, он уснул на столе, я ударила его обухом топора…
– Остановитесь, – приказала Сергеевна, – понятно. Проверим теорию практикой: извольте, вот как раз топор. Возьмите его.
Повисла пауза.
– Что же вы, Наталья Лукинична?
– Не могу. После болезни стала слаба.
– Прекратите. Вы бы этот топор и до болезни… чем хворали, к слову? Впрочем, неважно. Не подняли бы, не сумели. Глупо, глупо. Даже не будучи экспертом, я уверенно заявляю: вашего мужа убил мужчина, любая проверка подтвердит мою правоту. Вопрос в том – который из двух: Князев или тот, кого вы выдаете за своего отца?
Голос Натальи звучал по-прежнему спокойно:
– Я не совсем понимаю это ваше «выдаете». Разве документы и тем более приговор суда, вынесенный ему, не подтверждают…
– Оставим, – прервала ее Сергеевна, – я могу сказать вам совершенно четко: ваш отец, Лука Ильич Шмайло-Введенский, расстрелян после пыток фашистами в сорок втором, похоронен на кладбище станицы Спокойной.
– Это точно? – резко спросила Наталья.
– Вот документ.
На этом месте Оле послышался какой-то шорох на необитаемой половине, как будто что-то упало, но Сергеевна снова заговорила, и стало не до того:
– Итак, человек, который по документам значится как Лука Введенский, вам не отец. Я не знаю, кто он. Ваш любовник? Муж? Сообщник Князева?
– Мне нечего вам сказать.
– Хорошо. На ваше счастье, не я веду дело об убийстве Ивана. Все, что мне удалось обнаружить, я могу передать в местное отделение милиции для решения вопроса о возобновлении дела. Но лично мне нужен Князь.
– Простите, и снова я не понимаю, – вежливо отозвалась Наталья, – мы сейчас говорим о профессоре Князеве?
– Я имею в виду Князя, он же Князев, Андрей Николаевич, который контрабандист и лишь по совместительству – сотрудник Музея истории Москвы.
От удивления Оля чуть не вскрикнула, но вовремя зажала рот руками. Вот те раз! Видимо, Наталья попыталась что-то сказать, но Сергеевна грубо ее пресекла:
– Заткнитесь. Без драм и комедий. Очень мало времени. Вот эта вещь вам что-нибудь говорит?
Тут вскрикнула Наталья – от чистого сердца и, совершенно очевидно, от немалого изумления:
– Откуда она у вас?
– Лично приобрела у Князя за презренные деньги. Сумму вам знать ни к чему, но я уверена, что с нее вы не получили ни фунта.
– Какого фунта?
– Самого обыкновенного, британского. Продавая мне этот образ Тайной вечери… полагаю, Прохор с Городца, я права?
– Да.
«Что там за крысы такие… беспокойные, – удивилась Ольга, снова уловив движение на нежилой половине. – Надо бы того… дезинсекторов позвать, а то отгрызут ребенку нос, будет знать…»
– Так вот, загоняя… применяя его терминологию, уж простите… эту культурную ценность мне, он был уверен, что имеет дело с супругой британского атташе.
– То есть это – вы?
– Так вы слыхали обо мне? Вижу, слыхали. Да, это я. Князев продал этот образ мне. К сожалению, вы не так ему необходимы, как, возможно, вам казалось.
Наталья растерянно спросила:
– Если, как вы говорите, он продал вам икону, полагая, что вы – англичанка… почему же вы его не задержали?
– Потому что мы встречались в общественном месте, потому что я не имею права подвергать опасности случайных прохожих. Я уверена, что у него имеется оружие.
– У него? Оружие? – странное выражение послышалось в голосе Натальи, похожее на презрение.
– Представьте себе. Вообще мне кажется, что вы мало о нем знаете. Знаете ли вы, например, что его неоднократно пытались привлечь к уплате алиментов – и все безуспешно?
Молчание.
– А то, что его фактическая супруга проживает в Лондоне и он просил по моим «каналам» передать ей письмо?
– Покажите, – потребовала Наталья.
– Конверт – извольте. Письмо не могу.
И снова тишина.
– Понимаю, – снова начала Сергеевна, – всегда непросто принять мысль о предательстве. Решать, в конце концов, вам.
Наталья молчала довольно долго, но, когда заговорила, голос ее звучал спокойно, взвешенно, размеренно:
– Обсудим детали.
– Наконец-то, – слышно было, что гостья порадовалась от чистого сердца, – только давайте прикроем окно.
Заскрипели половицы. Оля было запаниковала, но вовремя сообразила метнуться не к крыльцу, а, напротив, за угол дома, на пустырь-огород. Притаившись, она слышала, как плотно закрывают створки, задергивают шторы. Она осторожно обогнула хибару и поспешила прочь. Что-то ей подсказывало, что сейчас Наталье не до образцов.
«Чудные дела у нас творятся, а кому рассказать – не поверят. Да и стоит ли? Вот так влезешь, как слон в посудную лавку, и все испортишь», – Оля рассуждала вполне здраво, по-взрослому, а саму так и разрывало от желания поделиться невероятными открытиями.
Она глянула на солнце: время к обеду, стало быть, Колька скоро освободится.
Выяснилось, что он уже освободился, хотя и не совсем: проходя мимо помещения столовой, Оля с удивлением увидела, что Колька чистит картошку, огромный чан.
Она без церемоний влезла в окно, по летнему времени открытое:
– Ты чего это здесь?
– Сослали, – покаялся Колька, горестно качая головой, – поссорился с мастером, отправил вот работать на Тамару.
– Давай помогу, – разыскав ножик, Оля устроилась рядом, – опять умничал не в меру.
– Ничего… ну сама посуди… – Решив объяснить свою позицию (а заодно и отдохнуть от дела, которое недолюбливал), Колька взял картофелину и принялся показывать: – Вот сделал я один проход, – он снял кожицу один раз, толсто и халтурно, – теперь надо пройти второй раз, а перед этим отвести резец. Так?
Оля кивнула.
– Отвести достаточно на полсантиметра, – он отвел нож на указанное расстояние, – быстренько вернуть – и можно работать. Вот так.
Он безо всякой жалости снял немалую стружку прямо по картофельной мякоти – ох, видел бы кто это раньше, в войну! Теперь-то что, можно и пошиковать.
– А мастер говорит: не умничай, минимум двадцать миллиметров!
И Колька, чтобы подчеркнуть абсурдность требования, развел нож и картошку на весь размах рук.
– И что? – спросил он требовательно.
– Что?
– Да вот с такенного расстояния вести резец для второго прохода? Заснуть по дороге можно. Это же такая трата времени!
– Ну а мастер?
– А что мастер? Говорит: раз вы такой умный, товарищ Пожарский, вам на практикуме делать нечего. Вам надо поручить более ответственное дело. И вот сюда, – Колька обвел руками, обозначая масштабность порученного задания.
– Давай-ка не халтурь, – посоветовала Оля, – поручили – выполняй. Меньше болтать будешь, умелец… Да! Кстати, о поболтать. Только по секрету. Ты знаешь, профессор-то Князев – контрабандист.
– Этот чистоплюйчик? Да ну. Перегрелась, что ли?
– Ты сперва послушай, а потом обзывайся, – обиделась она, – забегаю я к Введенской…
– Опять.
– И снова. Не волнуйся, не добежала. Зато слышала интересный разговор…
– Ты что, подслушивала? – прищурился Колька.
– Именно, – хладнокровно ответила она, – это лучший способ узнать то, что тебе знать не положено, но полезно! Так вот…
Выслушав Олю, Колька серьезно огорчился. Это что же, втравил ребят в историю? Ничего себе номер.
– Надо же! А эта мелкая – серьезная тетка? Интересно, Палыч в курсе?
Он еле успел закрыть рот: в коридоре послышались шаги, столовая пополнилась еще одним внеурочным посетителем.
– Привет компании, – кивнул им Акимов, – я тебя, Пожарский, на уроке ищу, а тебя на кухню сослали. Трудовая повинность, понимаю. Давай пособлю, – вымыв руки и раздобыв нож, лейтенант пристроился к ребятам третьим.
Минут двадцать работали молча, потом Сергей, вздохнув, все-таки начал:
– А ответь мне, милый друг Колька, на наш любимый с тобой вопрос: где твои приятели, Яков да Андрей?
Колька сделал вид, что удивился:
– Последний раз трудились на раскопках, как по узкоколейке в лес, на том берегу озера, где кладбище.
– Трудились, значит.
– Ну да. А что? Пропали?
Акимов кивнул, ничего не ответил, но как-то очень красноречиво промолчал.
Колька возмутился:
– Что вы к ним вечно вяжетесь? Сами разбирайтесь со своим профессором, а пацаны тут ни при чем. Устроились на лето на побегушки, чего ж такого-то?
– Это интересно, – признал Акимов, выдержав паузу, – ты с чего взял, что речь о профессоре?
Колька бросил быстрый взгляд на Олю, та чуть заметно покачала головой.
– Да я же их и пристроил, – неохотно признался он, – случайно пересеклись. Я же не знал.
У Сергея аж засосало под ложечкой от предвкушения удачи:
– Чего не знал?
– Вообще ничего.
– Ага, – со значением протянул Сергей, – но ты его в тех краях видел?
– Видел.
– И троих других видел?
– Да, с ними сперва и познакомился. Как их там? Василий, Гога и Сашок.
– Василий, Гога и Сашок… А когда?
– Да в это воскресенье, на острове рыбачил, а они – на том берегу.
– Понятно. А Князев?
– Попозже пришел, спросил, нет ли пацанов надежных – в магазин сгонять и так, вообще.
– Так, а сам откуда Князева знаешь?
– Да на экскурсии мы были, в Музее Москвы, он там работает. Сами спросите, – нетерпеливо вмешалась Оля, – там и познакомились, он и приглашение маме выписывал на экскурсию.
– Понятно. Вот что, вы меня извините, давайте сами. Срочно надо провентилировать кой-чего, вопросец один.
И сбежал, бросив недочищенную картофелину.
– Вот, – сокрушенно констатировал Колька, – и так всегда. Как до дела доходит – он в кусты. Ты хоть не бросай меня.
Он так и не понял, что случилось, за исключением главного: пацаны сбежали, вроде бы ничего не натворив, и сами по себе они мало кому интересны.
– Не брошу, – пообещала Оля, – к тому же осталось всего ничего.
Осилили чан, общими усилиями перетащили очистки в помойную кучу. Тут как раз прибыла Царица Тамара и, довольная работой, премировала ребят парой невероятных штук с сыром, которые назвала каким-то мудреным словом.
– Идите, детки, играйте. Хорошо потрудились.
– Мы для нее до старости, что ли, детками будем? – ворчал Колька, с наслаждением вдыхая аромат угощения. – Усы уже у меня, а все – «детки».
– Все хорохоришься? – пожурила его невнятно Ольга, поскольку рот ее был занят. – Жалко тебе, что ли?
– Не-а, не жалко, вообще до фени, – признал Колька, усердно жуя.
