28

Веселая летняя электричка, хлопая дверями, несла Анчутку и Пельменя к месту «работы». По мере приближения они пасмурнели все больше. Законный восторг человека, который уже подсушил сухарей, но нежданно получил право идти на все четыре стороны, да еще и сапоги в придачу, сменился тяжелым осознанием ситуации.

До ребят постепенно доходило, что они без предупреждения пропали на двое суток, что и теперь у них нет возможности дать о себе знать. Обоих мучил один и тот же вопрос: что, если дед Лука решил, что они загуляли? Или что дали деру? Или скурвились и настучали куда следует? Из этого всего следует единственный вывод: утрата надежного и безопасного источника денег. И что же теперь делать? Заявиться эдакими подарками в хибару, надеясь, что дед Лука там? А если нет, то снова напугать бледную Наталью?

Так себе план. Тем более что старик прямо сказал: не появляться без приглашения. А такового не было. Оставался лишь один вариант, который не сулил никаких неприятностей: ехать в подвал и надеяться на лучшее. Эта мысль пришла в голову сразу обоим, стало быть, была правильной. Поэтому, проехав лишнюю станцию, чтобы не светиться, они отправились через лесок, к кладбищу.

Потихоньку смеркалось, тени становились глубже и смурнее, какие-то ночные твари начинали перекрикиваться все отчетливее, чертили зигзаги летучие мыши. Было тепло и свежо одновременно.

Мысли Андрюхи, который уже окончательно успокоился и был готов к любой судьбе, снова приняли приятный оборот. Они на свободе, у него теперь новые сапоги, отличные! И в карманах по-прежнему шуршит. А уж что там дальше – как бог даст, руки-ноги целы – и ладно, бывало и похуже, и всякое в том же духе.

Яшка, судя по всему, был настроен не так благодушно и старался держаться поближе к товарищу. Он долго сопел, крепился и, наконец, начал излагать свои опасения:

– Я вот что думаю. Мы с тобой не покойников грабим?

– Чего? – искренне удивился Пельмень, покуривая в кулачок. – Это с чего вдруг?

– Ну вот монетки мы с тобой выковыряли откуда?

– Из ящика.

– А ящик чей?

– А ничей. Они померли все давно.

– Вот. И сапоги твои тоже.

Пельмень насторожился:

– Чего тебе до моих сапог?

– Они ж тоже того… с покойника.

– И чего? – уже с вызовом ответил Андрюха. – Ты-то своих сапог родословную знаешь?

– Это другое, – неубедительно, но убежденно возразил Яшка, – даже ежели чего… Я не специально.

– А я специально? Сама тетка подарила!

Яшка не обращал внимания на заеды, лишь поспевал за другом, то и дело озираясь:

– Да я серьезно. Мы с тобой на кладбище кантуемся. Вот придет мертвяк за своим, что делать-то будем?

– Бежать и орать, – хмыкнул Пельмень, – здоровый лоб, а все как маленький, в страшные сказочки веришь.

– Сказочки не сказочки, а я вот по нужде как-то вышел ночью – с тех пор не хожу…

Андрюха сделал вид, что принюхивается:

– Точно! А я-то думал, от кого так несет.

– А ты не смейся, – возмутился Яшка, – тебя бы туда, еще не факт, кто бы сильнее обделался. Пристроился я за деревом, вдруг слышу – вопит кто-то вот эдак.

Он изобразил утробное ритмичное завывание на «э-э!», как если бы кто-то чем-то возмущался, не находя слов.

– Ну а ты? – насмешливо подначил Пельмень, невольно глянув по сторонам.

Он вдруг как будто впервые осознал, что они и вправду обитают там, где не место живой душе, что кресты порядком покосились, выглядели странно и земля топорщилась подозрительными кочками, как если бы мертвецы лезли наружу, царапая костлявыми пальцами хорошо удобренную землю, на которой, однако, ничего не растет.

«Ну и черт с ним, ничего удивительного, ну кладбище», – Андрюха взывал к остаткам разума в нарастающей панике, точно впервые прозревая сплошные кресты и обелиски. Они торчали тут и там среди травы и елового молодняка – нелепые, корявые, как старые зубы из гнилого рта, и было их много, ужасающе много, и тотчас почудилось, что их становится все больше, больше.

– Хватит бредить! Как баба! – нарочито грубо оборвал товарища Пельмень, невольно ускоряя шаг, ему вдруг почему-то резко расхотелось возвращаться в подвал среди могил, который совсем недавно казался таким родным и уютным.

«Все от лишнего ума. Или наслушался чего-то, или нары попались несчастливые. Сейчас доберемся, костерок запалим, чайку дернем…»

Нарочито бодрое течение его солидных мыслей прервал еле слышный шепот приятеля:

– Андрюха, глянь – огонь.

Леденея от ужаса, Пельмень разглядел: и вправду, вот полянка, вот фундамент, а вот он – вход в их подвальчик. И среди плит ясно виден огонек: не костра, не фонаря – какой-то мертвенно-белесый.

– Не боись до времени, – мужественно приказал он, – может, дед нас там поджидает.

– Мертвый? – еле шевеля губами, спросил Анчутка.

– Во дурень-то, – с показным спокойным добродушием попенял ему Андрюха, твердо держа курс на огонь и смиряя предательскую дрожь в коленках.

«Ох и страшно… Ну а чего вдруг страшно? Ничего страшного. Наверное, дед нас ждет, решил тут переночевать. А зачем, если у него место другое есть? А может, в раскопе возился, решил не идти домой… Это что же, один лазал в подвал, кривой-косой? Нет… а кто же там тогда?»

– Стой, давай не пойдем, – проскулил вдруг Анчутка.

– Дурень! Что ты как баба, – увещевал его Пельмень, а у самого ком к горлу подступал. Вот шагов двести осталось, вот от силы сотка, вот полтинник, вот уже совсем близко огонек.

Не рискуя идти прямо ко входу, Андрей круто свернул к тому месту, где располагался прикрытый лаз. Ему вдруг почудилось, что земля под ногами стонет и вздыхает, точь-в-точь как тогда, тыщу лет назад, в лесу над рвом с расстрелянными. Обливаясь потом, он неуклонно, пусть и крадучись, приближался к входу, держась вдоль остатков фундамента.

«Коли кто и выползет, так не сразу увидит», – подумалось ему и не возникло и тени мысли о том, кто это выползет и что страшного в том, что увидит.

Погас огонь в подвале. Послышались шорохи и отвратное шлепанье, как если бы огромная жаба ковыляла, волоча по земле прыщавое свое брюхо.

Пацаны, холодея от ужаса, увидели, как из их подвала выползает ужом черное, угловатое и одновременно бесформенное. Издали похоже на человека, но вместо того, чтобы распрямиться, поднявшись на поверхность, оно продолжило передвигаться на четвереньках, издавая утробные стоны. Оно двигалось еле-еле – и так же медленно, как в липких ночных кошмарах, вдруг начало поворачиваться, припадая на конечности, похожие на руки и ноги… это и были руки и ноги. Человек это был, который полз на локтях, волоча ноги, издавая душераздирающие стоны, а потом вдруг окрестности потряс дикий вопль, переходящий в вой: «Есть! Хочу есть!»

Заверещав по-поросячьи, Анчутка с Пельменем припустились прочь, сквозь поросль, вниз с пригорка, шлепая по воде, по водорослям.

Существо же, приняв вертикальное положение и преобразившись в человека, буркнуло: «Неучи», оправило пиджак, перекинуло через руку пальто, подхватило чемодан и отправилось по своим делам.