26

Опытный и хитрый, что твой цыган, который никогда не станет воровать у собственного логова, Михаил не пошел напрямую к «раскопу», а сделал такой крюк, что в итоге немного заплутал. И все-таки, как он с удивлением отметил, усталости как не бывало. Больная спина, которая до того давала о себе знать, стоило показаться на горизонте облачку размером с платок, сейчас не беспокоила совершенно.

Вообще, после обретения вожделенного чемодана Михаилу ни до чего не было дела. Нет, конечно, его интересовало, что там еще в ящиках и не стоит ли их распотрошить на месте. Монеты-медяки и прочая археология в его глазах имели ценность лишь потому, что надо было чем-то работничков воодушевить, они ребята простые, им бы что осязаемое пощупать.

Как и всем на свете, он был доволен и ими: толковые ребята, некапризные и неболтливые. Можно и дальше иметь с ними дело, если после такой колоссальной удачи он соберется продолжить работу, а не вернуться, как давно хотелось, в Крым, купить домик и разводить виноград, или что там старичье разводит. А то и жениться. По самым скромным подсчетам, найденного хватит не только на его век, но и на Натальин, а то и на Сонькин.

Несмотря на то что Наталья была законной дочерью, от рано скончавшейся любимой жены, а Миша – от прислуги (сестрица с детства дразнила его «прачкиным сыном»), он любил свою сварливую сестру, а племяшку – вообще до беспамятства.

Их общий отец, потомок знатного обнищавшего польского рода Шмайло-Введенских, был образованнейший человек, но совершенно чуждый сухой теории. Он кипел энтузиазмом и авантюризмом. Покинув университетские аудитории, он по молодости подвизался на полях Тавриды в качестве черного кладоискателя, а когда силенок поубавилось, занялся коллекционированием.

И в том и в ином случае ему сопутствовала невероятная удача. Земля как будто сама отдавала ему в руки свои сокровища, точно в его рукаве был зашит цветок папоротника.

Все найденное он старательно отбирал, оставляя себе лишь самое ценное, остальным щедро одаривал различные музейные учреждения. Неважно, оказывался ли это местный музей с чучелом тарпана или столичная Кунсткамера, Лука Введенский запрашивал скромно и брал, сколько давали. Он был щедрый человек, иной раз – даже чрезмерно.

В законном браке он так и не обзавелся наследником, поэтому по раскопам и катакомбам таскал Мишука, парня сильного, ловкого, пронырливого. Не человек, а жидкость. Они жили и работали душа в душу – именно до тех пор, пока отец не решил передать все нажитое государству. Что уж им двигало – сыну знать было не дано, но больше всего его возмутило то, что расставаться приходилось и с тем, что он, Михаил, отыскал самолично. Своими руками упаковывал он в тот проклятый чемодан ценнейшие, драгоценные находки. Отец особо настоял на том, чтобы туда же отправилось и Мишино сокровище, которое тот считал своим благословением и талисманом, – золотые скифские рыбы, украшенные символами мироздания и познания.

Ох уж эти рыбы! В один прекрасный день они как будто сами «приплыли» в руки – и Миша пропал. Они не просто затмили собой все, они стали для него всем. Сто сорок с половиной золотников, пятый век до Рождества Христова. Круглой, куполообразной формы артефакт неясного назначения, украшенный изображениями двух рыб, следующих одна за другой. С первого взгляда казалось, что они просто в чешуе, как и положено. Однако стоит присмотреться, и ясно увидишь, что рыбьи тела покрыты не чешуей, а причудливыми узорами. Вот пантера настигает дикого кабана, а лев хватает оленя, косяки следуют за человекорыбами; хвосты в виде голов овнов, по середине рыбьих тел пущен меч. Символы, искусно сокрытые от непосвященных взглядов. И еще – тяжесть, мерцание, «взгляд» вычеканенных рыбьих глаз, пугающе осмысленных, и тайна, навсегда пригвоздившая неглупого, в общем-то, Михаила к этой побрякушке.

Повинуясь тому, что заменяло теперь ему здравый смысл, Михаил стремился за сокровищем, которое почитал своим. Усилий, которые он предпринял для того, чтобы вновь его обрести, хватило бы на то, чтобы открыть философский камень, но папино проклятье – даром получили, даром отдавайте – сработало. В суматохе эвакуации удалось выследить эшелон и проникнуть в него и даже чемоданом завладеть – в итоге потерять все, в том числе и здоровье.

Ничего. Теперь все жертвы окупаются. Его сокровища, его рыбки золотые в его руках – это главное, а грядущее непременно вознаградит его за упорство и долготерпение.

Правда, пока день обещал лишь удивление: на раскопе-то никого! В обиталище тосковали холодные котелок с чайником, да и очаг – ледяной.

«Куда они за сапогами потащились, в Кимры, что ли? Работнички. Урежу содержание».

Однако, отправившись к лазу и раскрыв его, он убедился, что пацаны не тунеядничали, а поработали достаточно усердно: спуск в подземелье был расширен до нужных размеров. Недолго думая, Михаил скинул лапсердак, спустил лестницу, по ней – чемодан, прихватил фонарь, в зубах зажал нож и полез вниз.

Он долго осматривал ящики, отыскивая знакомые, и наконец нашел один из тех, которые укладывал лично. Что там внутри – не помнил, тогда, в сорок первом, он ничего не видел, не слышал и думал лишь о том, как подло, несправедливо поступает с ним выживший из ума совестливый отец.

Теперь, получив свое и потому успокоившись, Михаил был склонен более терпимо отнестись к мысли о том, чтобы даром отдавать то, что получил. Чисто в теории. Сам же он этим заниматься не собирался. Вскрыв отцовский ящик, он принялся неторопливо изучать знаменитую коллекцию Введенского, свое наследство.

Ценители готовы были выложить за нее миллионы золотом даже в двадцатые годы, когда русские иконы ценились на международном рынке по стоимости досок, на которых были писаны. За годы своего иконного промысла Михаил научился, как сам смеялся, «различать духов», приобрел сметку и вкус и безошибочно выявлял ценную вещь.

Когда отец собирал свою всемирно известную коллекцию, ничего этого у него не было и в помине. Поэтому теперь, изучая ее составные, новый Михаил с удивлением и восторгом понимал, что в руки ему попали сокровища не менее, а то и более ценные, чем даже его золото. По очереди извлекая иконы, он прятал их в свой чемодан, бережно перекладывая чистым полотном и специально нарезанными мягкими валиками.

Тут был образ Тайной вечери – изображение, которое своей «летящей» византийской свободой рисунка, солнечными бликами, сочными цветами, изяществом фигур и лиц свидетельствовало об авторстве учителя Андрея Рублева старца Прохора с Городца. Образ Николы-Липня – не иначе Алекса Петров или очень хороший список.

Образ Влахернской иконы с крестообразным ковчегом со множеством частиц святых и мучеников. Михаил принялся разбирать их имена и бросил это дело, ему вдруг показалось, что в хранилище стало нестерпимо тесно, как если бы все они собрались тут собственными персонами, во плоти. Он поспешил убрать ее с глаз долой.

– Аве покровитель, ты заслужил свечу толщиной с дуб, – пробормотал Михаил, извлекая образ одноименного архангела, но тут же невольно стих перед этим ликом. Длинная, гибкая, чуть вытянутая шея, шапка густых кудрей, склоненная голова, пронизывающий и одновременно кроткий взгляд – рука сама потянулась сотворить крестное знамение. Михаил потряс головой, отгоняя наваждение, отвел глаза.

– Черт знает что такое. Опиум для народа.

Он глянул на часы и присвистнул: ничего себе, невесть как прошло целых три часа. Пора выбираться, на сегодня достаточно. Уложив в чемодан свои обретения, Михаил полез наверх. Он одолел уже две трети лестницы, как вдруг снаружи послышались возня и шаги.

– Явились наконец, бездельники, – добродушно проворчал он, – принимайте.

Все произошло моментально – из руки вырвали чемодан, лестницу сильно пнули так, что она, отлетев от одного края лаза, ударилась о другой – и Михаил, не удержавшись, полетел спиной вперед с высоты почти двух метров. Померк, едва забрезжив, свет, лаз закрылся, застучала земля по дереву, как по крышке гроба.