21

– Да-а, – философски протянул Яшка, укладываясь на нары, – все беды наши от жадности.

Потом, глянув в сторону коридора и убедившись, что никого нет, пнул дно верхней койки:

– Пельмень, а Пельмень? Правда же, все беды от жадности?

– Пошел ты, – рявкнул Андрюха шепотом, – и без тебя тошно!

Анчутка пнул еще раз:

– А кто просил хапать? Хапать кто просил? Пушкин?

Андрюха отвернулся к стене, скрежеща зубами.

Да, да, все верно!

Причиной того, что они загорают теперь за решеткой на нарах – и по счастливой случайности их тут только двое, – была именно жадность. Имея в кармане достаточно денег, Пельмень совершенно бездумно, по-идиотски попытался подтибрить с прилавка пару великолепных сапог.

Что еще хуже, будучи пойманным за руку, затрепыхался, попытался вырваться и снова совершенно без умысла расквасил нос продавцу сапог – тщедушному тихому мужичку, у которого голос оказался что твоя сирена.

Это выяснилось тут же. Схватившись за разбитое лицо, он завопил так, что было слышно на соседней станции. Яшка подскочил, дернул приятеля в сторону. Пока вокруг соображали, что к чему, они ринулись на выход и совсем было вырвались – но, к несчастью, в этот момент на единственную дорогу к спасению выперся вонючий товарищ из треста очистки, с бочкой на телеге и почему-то с подфарниками. Сопровождаемый гулом сотен мух, он выехал и перегородил им путь. Бестолковая кобыла растопырилась и, перебирая ногами, шарахалась из стороны в сторону. Никак невозможно было прошмыгнуть мимо нее.

Сцапанных беспризорников притащили в отделение. Обиженный дядька, тряся сапогами и сморкаясь юшкой, что-то бубнил, а дежурный без лишних разговоров запер пацанов в свободную камеру. «До выяснения» – как он туманно выразился.

Товарища потерпевшего же он усадил за стол и попытался заставить заняться правописанием. Тот сопротивлялся. Потом стало тихо.

Дело близилось к вечеру. Где-то там, в уютном лесочке, ждали-дожидались их лопаты и несметные богатства, а они маялись на нарах по глупости одного-единственного никчемного жадобы.

Злой Яшка, то и дело пинаясь ногами, заводит разговор о корне всех несчастий. Андрюха слабо отбрехивается, понимая, что дело плохо, что впереди маячит приемник-распределитель в каком-нибудь бывшем телятнике, где на одну кровать забираются в лучшем случае по двое, а то и по трое, и хорошо, если не туберкулезники. И если по дороге туда «эвакуаторы»-сопровождавшие не отберут и эти-то сапоги, что на Яшке, будет очень неплохо. Ну а далее – детский дом, где, чтобы не подохнуть с голоду, все одно придется воровать, а нет, так бродить по дворам и наниматься колоть дрова, полоть огороды за копейки, а главное – мерзнуть до полного окоченения и голодать, голодать, голодать.

Как тепло, хорошо и сухо сейчас в уютном подвале, как упоительно пахнет сеном от матраса, как можно было бы, вдоволь накупавшись в озере, пить чай с ситником.

Андрюха тихо взвыл. Яшка сжалился:

– Заткнись. Не буду больше.

В терзаниях и муках совести прошел весь вечер, ночь проползла, потом еще и день. Лишь на следующее утро дежурный, растолкав воришек, отвел их к двери с табличкой «Детская комната» и втолкнул внутрь.

Строгая коренастая женщина- лейтенант подняла глаза:

– А, сапожные воры. Ну-ну.

Она указала на стулья, задержанные уселись.

– Воруем то есть, – утвердительно произнесла она, – у своих же сограждан крысячим… Что делать будем?

Пельмень набычился, отвел взгляд. Яшка, тонким слухом уловив в ее голосе тень надежды, попытался объяснить:

– Да он случайно.

– А ты вообще молчи, – оборвала лейтенант, – а то схлопочешь.

– Меня и так ни за что сутки продержали, – плаксиво заметил Анчутка.

– Как это – ни за что? Ни за что у нас не держат. Стало быть, было за что, – твердо заявила инспектор, и Яшка, не чувствуя себя уверенным, смолк.

– Не остановил товарища, – пояснила она, – а ты, как тебя там… Андрей, никак за чужой счет харчеваться собираешься? В приемнике-распределителе?

– Я и не рвусь, – огрызнулся он.

– И правильно. Там и без тебя есть нечего. Нам, если хочешь знать, деток малых, которые без родителей остались, кормить нечем, а тут такого кабана содержать. Так, я вот что решаю: отправишься сразу в колонию-поселение. Куда-нибудь на Байкал. Подлечат тебя там, остатки мозгов вправят, вернешься пусть без зубов, зато другим человеком. Лет через десять.

– Да за что?! – возмутился Пельмень. – Я же не украл!

– А ну цыц! Не украл, потому что поймали, а так украл! Меня лично возмущает ваша жадность. Вот у вас при обыске деньги изъяли. Так?

Яшка кивнул, заговорил быстро:

– Гражданин, то есть гражданка лейтенант, тут ведь как было-то…

Она жестом приказала замолчать:

– Говорить будешь, когда спрошу. А сейчас я повторяю: зачем крадешь, если деньги есть?

– Да не хотел я! Оно само как-то получилось. Мы сапоги ехали покупать.

– Ну а человеку нос разбил зачем?

– Я случайно… рука соскочила.

– Ах, соскочила. И сапоги сами в руки прыгнули. Ну а деньги, что при вас, – ворованные?

– Нет, – твердо заявил Пельмень, – наши деньги, заработанные.

Лейтенант строго спросила:

– А работать, стало быть, умеете?

– Умеем, умеем, еще как умеем! Ну, там огород вскопать-прополоть, – встрял Яшка, но, поймав суровый начальственный взгляд, послушно кивнул и замолчал.

– Ох, что же делать-то с вами? Вот иной раз и пожалеешь, что не немцы мы, не фашисты. У них все железно: если кто-то даже кусок сахару украл, то дальше уже не остановится, будет по жизни вором. У нас вот в законе проводят различие – маленький вор, большой, а немцы сразу стреляли, не спрашивали. А то и просто замуруют в доме каком, и сиди, помирай с голоду, раз вор. Это если у немца украл. А у своего – это еще хуже. Нет?

Пацаны молчали.

– Ладно. В общем, слушайте. Ваше счастье, пострадавший отказывается заявление писать, жалеет вас, дураков. Ну и мне вас не за что судить. Не стану я вас ни в какой распределитель отправлять, там и так места нет, но вы зарубите себе на носу: вор всегда ворует не для прибыли, а для гибели. Или завязывайте наглухо, или сгниете в тюрьме, как крысы. Все понятно? Свободны.

– Как? – переспросил Яшка. – Совсем?

– Пока да, а там уж от вас зависит – совсем или до времени! А ну марш отсюда, пока я не передумала.

Ошеломленные, они встали и поспешили к двери. Но стоило взяться за ручку, как лейтенант скомандовала:

– Стоять.

Пельмень облился ледяным потом. Яшка, судя по всему, тоже: «Неужто передумала?»

– Номер ноги какой?

– С-сорок первый, – пролепетал Андрюха.

– Бугай, – порывшись в шкафу, она достала оттуда пару кирзачей:

– На2 вот. Остались от товарища одного.

– Мне? – глупо переспросил Пельмень.

– Ну а кому же? – рассердилась лейтенант. – И имей в виду: человек погиб при исполнении! Не позорь его память.

– Спасибо, – промямлил Андрюха и, прижав подарок к груди, потащился к выходу. Яшка неловко поклонился и пошел за ним следом.