19
Сорокин постучал по бумаге:
– Тэк-с, и что все это означает?
Стоящая перед ним Катя не ответила, ее небольшие ушки, заостренные, как у белки, начали наливаться краской.
– Тебя спрашиваю, Сергеевна, – повторил капитан и для верности еще раз ткнул пальцем в лист. На нем аккуратно было выведено: «Прошу выделить мне тридцать рублей для тайного оперативного мероприятия».
– Какие тридцать рублей и на какого лешего, то есть мероприятия? Ты чего ж, девица, совсем от лап отбилась? Я не припоминаю, чтобы у тебя в производстве было что-то, требующее вот этого вот, за тридцать рублей. А ну колись.
Молчание.
– На что деньги? Карточные долги? Подкуп стукачей? Эй! К тебе обращаются.
– Ну Николай Николаевич, – с готовностью заныла Сергеевна, – если я вам скажу, оно уже не тайное будет. У вас в районе ну все как на ладони: не то что сказать – подумать только стоит, и уже каждая собака знает.
– Собака, – со значением протянул начальник, и Сергеевна потупилась еще больше.
Снова молчание, но уже с признаками грозы.
– Ты мне-то баки не забивай, – посоветовал задушевно Сорокин, – думаешь, я не знаю, кто тут по округе рыщет, по заулкам-помойкам-погорелищам? Вот сожрут тебя собаки…
– Не сожрут.
– Рытье земли в целях проверок «версий» практикантов в смете хозяйственных расходов отделения не предусмотрено. А если ты завтра решишь какого-нибудь фон Брауна выкрасть, я тебе, значит, денег на транспорт до Америки буду должен выдать? И высокогорные в долларах?
– Почему высокогорные? – удивилась Сергеевна.
– Ну где он там, в горах… в общем, не дам ни копейки. Ишь, взяла моду: свои расследования вести! Деньги, стало быть, вынь да положь, а на что – не скажу.
Катя надулась.
Молчание затянулось, но Сорокину было не привыкать хранить тишину, поэтому на этот раз практикантка не выдержала первой:
– Ладно. Ничего я не скрываю.
На стол рядом с Катиным «ходатайством» легла размеченная схема, в двух местах помеченная крестиками: один с одной стороны какого-то вытянутого змеей элемента, помеченного как «3-я Кр. Сос.», другой – напротив.
– И что это за картография? – проворчал Сорокин, не без удивления отмечая, как толково составлена схема.
«Глядишь, и выйдет что из девки, рисует неплохо, и почерк красивый».
– Третья улица Красной Сосны. Ага. А на что три червонца?
– Вот тут надо покопать, – показала Сергеевна на крестик с одной стороны «Кр. Сос.», – есть подозрение на вот это место. Ну это… может там быть. Кое-что.
Сорокин лишь руками развел:
– Опять начинается. Ну, допустим, с Зыковым я тебя поддержал. Но нельзя же бесконечно полагаться на случай. И скажи-ка мне, Катя свет Сергеевна, что, пожарные сигнал выдали об обнаруженном криминале?
– Я с ними не связывалась.
– Правильно. Ну а кто с ними связывался?
– Товарищ Акимов.
– И снова молодец. Вот и пойдем прямо сейчас к товарищу Сергею Палычу и поспрошаем его.
Акимов, который сегодня с утра отсидел на приеме граждан и с нетерпением ожидал окончания рабочего дня, был суров и немногословен:
– Не дошел я еще до пожарных. Времени не было.
– Ах, времени… – повторил Сорокин. И замолчал.
В который уже раз за без малого час повисло молчание.
Прервалось оно следующей директивой начальства:
– В таком разе по лопате в руки – и на раскопки.
– Николай Николаевич, давайте завтра, приглашен на именины, – начал было Акимов.
– Сергей Палыч, я же вас не личный мой огород вскопать прошу.
Лейтенант сник:
– Куда?
– А вот ее спроси, – заявил Сорокин, бесцеремонно ткнув пальцем в Катю.
…Спустя час Акимов, выбритый до синевы, отутюженный, с белоснежным подворотничком, с исключительно чистыми руками, с лопатой наперевес шагал по пыльной дороге. Закипая, смотрел он, как оседает пыль на его сияющие сапоги, и сердце обливалось кровью. И ведь нет никакой возможности даже предупредить Веру Вячеславовну, а она с неделю назад напоминала, что нынче именинница.
«И главное, ведь как подставила, зараза! Ну чего сегодня-то? Почему не завтра? Мелочь вздорная! Подошла бы, поговорила по-людски – так нет, надо обязательно до циклопа добраться, выставиться самой умной. От горшка два вершка – а все из себя чего-то корежит! И Остапчук, зараза, отскочил, вечно он из воды сухим выходит. Куда свалил, гад? “По экпертизке определиться”, как же! К теще на самогонку с блинами…»
Подозрения имели под собой основания. С тещей Остапчуку повезло: он гонял к ней на другой конец Москвы по поводу и без повода, с супругой и без, особенно когда законная половина, как он выражался, «перла в дурь». Остапчук возвращался домой с подмогой, и теща – пышная, свежая, для своих глубоко пенсионных лет на редкость красивая тетка – мигом воцаряла в семействе мир и благодать.
Однако сегодня Остапчук и в самом деле отправился не к своей теще, а за результатами экспертизы. Давеча уведомили его о готовности, причем телефонограмму сам Акимов и принимал. Не придерешься.
И все равно – гад.
Акимов, раскаленный добела, свирепо чеканил шаг, шел так быстро, что Сергеевна еле поспевала за ним. Он молчал, чего тут болтать? Паскудный номер выкинула девка, оно понятно, но и совесть точила лейтенанта: поделом, сам виноват, чего не добрался до пожарных, а? Времени-то предостаточно было.
И все равно: треснуть бы ей этой вот лопатой по пятой точке, чтобы завизжала. Он покосился через плечо: «Во наяривает, сопит, тощими лапками перебирает – и хоть бы пискнула. Вот стерва. Ну ладно, пес с тобой», – сжалился, сбавил ход, но лишь когда дошли уже до места.
– Командуйте, не стесняйтесь, – съязвил он, даже чуть поклонившись.
Однако Сергеевна – кремень-девка – даже ухом не повела. Чуть отдышавшись, она ткнула пальцем в угол, заросший сочной нахальной крапивой и лопухами:
– Вон там роем.
Акимов смирился, со вздохом стянул гимнастерку, оставшись в предпоследней до очередной выдачи обмундирования майке. Поплевал на руки:
– Что ищем-то?
– Не «что», а «кого», – поправила она, – давайте начнем, а там видно будет.
Час прошел, второй, вечер на подходе, а они все рыли и рыли. Редкие прохожие бросали на них заинтересованные взгляды, здоровались, и лишь один, пожилой уже гражданин в тельняшке и с авоськой, с уважением заметил:
– Не чурается наша милиция черной работы.
– Да уж, папаша. Трудимся.
– Ну, бог в помощь, – пожелал гражданин, – только вы все же поаккуратнее. Тут ведь до пожара не только дровяные сараи были, но общественный гальюн стоял.
Акимов только сплюнул. Что за цирк ишачий! Но не бросать же на полпути, тем более что вон девка как пашет, старается – хоть выжимай.
Сергеевна выбилась из сил: городская, непривычная, последний раз небось окопы в сорок первом копала. И все равно работала молча, старательно, беззвучно, несмотря на то что запах от потревоженного отхожего места становился все сильнее.
Долго они соревновались в стойкости, потом, не сговариваясь, остановились, почти отбежали в стороны, жадно дыша, стараясь перевести дух на свежем воздухе.
– Фу, ладно, – отдуваясь, сказал он, – у тебя есть что на нос?
– Не, Сергей Палыч, откуда?
– Плохо ты подготовилась к опермероприятию.
– Я же говорю: это версийка была! Не знала, что да как.
Акимов вздохнул. Ничего не поделаешь, придется идти на жертвы. Стянув драгоценную новехонькую майку, разорвал ее по-честному на две части. Смочили водой из колонки, перевязали под глазами, на манер бандитов, и вернулись к раскопкам.
«Безнадега все это, – думал Сергей, стараясь дышать ртом и через раз, – вот чего бы не сгонять мне до пожарных, нет, надо было все вот это вот… геройство! И Вера опять же…»
– Перекур, – распорядился он.
Вышли на свежий воздух, присели на лавочку. Закурил Акимов, глянул по сторонам и, никого не обнаружив, извлек прихваченную для успокоения нервов флягу. Сделал смачный глоток, с запоздалой любезностью предложил:
– Будешь?
– А что это? – едва дыша, отозвалась бедная Сергеевна.
– Чаек.
– Ой, давайте! – Катя сделала большой глоток, закашлялась так, что пришлось шлепать по тщедушной спине:
– Сергей Павлович, как не стыдно! Это же коньяк!
– Отменный, не взяточный, – успокоил Акимов, – полезно для сосудов.
– Ах, ну раз так, – Сергеевна отобрала у него фляжку и отхлебнула снова, потом завинтила крышечку и спрятала в недра своего туалета.
– Э!
– А теперь работать, – скомандовала она.
«Не, ну не зараза, а!» – возмутился Сергей и снова, перевязавшись остатками майки, взялся за лопату.
И снова потянулись долгие минуты и часы нудного труда. Постепенно надвигались на окрестности сумерки, становилось свежо.
Вдруг Катя, смешно и неловко остановив на полпути лопату, отбросила ее и прерывисто, чуть слышно из-за майки, прошептала:
– Сергей Палыч. Родненький. Есть!
– А ну дай, – щелкнул он пальцами. Катя, уловив смысл, выхватила фляжку, протянула ему. Освежившись, Акимов принялся руками разгребать зловонную землю. Вот обнажилась удивительно белая, лишь местами тронутая гнилью берцовая кость, затем показалась тазовая, что-то еще полезло под пальцы.
– За понятыми, – скомандовал Сергей, – живо!
Сергеевна, глотнув на радостях из фляги, помчалась туда, где слышны были людские голоса. Полчаса не прошло, как она, благоухающая коньяком, помоями и сияющая от восторга, фиксировала акт нахождения костных останков, принадлежащих неизвестному. Понятые, деликатно зажимая носы, терпеливо ожидали, когда им предложат расписаться.
Акимов, грязный, голый по пояс, воняющий фекалиями и спиртным, изо всех сил отводил глаза от бледной, прямой, как палка, Веры Вячеславовны. Да, из всего многочисленного населения Сергеевна умудрилась притащить именно ее, как раз в тот момент, когда та в очередной раз вышла отдышаться и посмотреть, не идет ли долгожданный гость.
«Из всех мразотных мразей… убить гадюку! Ну западло же распоследнее, гнида мелкая, зараза…»
Когда с бренными останками было покончено, понятые разошлись, Акимов, потеряв человеческий облик, отшипел и отплевался, когда сконфуженная и искренне кающаяся Сергеевна, совершенно по-человечески расплакавшись, сбежала отмываться.
В общем, когда на самом деле этот долгий и трудный рабочий день подошел к концу, Остапчук, то и дело всхрапывая, поливал товарища ледяной водой из ведерка, а заодно рассказывал про свои походы за результатами «экспертизки». Акимов, оглохший от злости и отчаяния, слушал вполуха и лишь угрюмо спрашивал:
– И чего дальше?
– Да ничего. Ванька Палкин это.
Сергей резко разогнулся, ударившись головой о ведро и разлив остатки воды:
– Иди ты.
– Против науки не попрешь, – заметил Остапчук, – выдали почти фотографический портрет. Я-то Ваньку отлично помню.
В который раз принюхавшись к себе самому и поморщившись, Сергей тоскливо протянул:
– Какая же все-таки дрянь эта Катька.
Товарищ серьезно подтвердил:
– Редкая голова. Вот это следак выйдет.
Кто чем занимался этим вечером в большом городе – сказать невозможно. Но с уверенностью можно было утверждать, что прорыдали все это время как минимум две особы женского пола – Катя Елисеева и директор текстильной фабрики именинница Вера Вячеславовна. К которой вскоре присоединилась и Оля. Мама наотрез отказалась говорить, с чего она так сильно огорчилась, но дочка легко догадалась сама.
Поэтому, когда постучался в дверь Акимов, до скрипа отмытый и совершенно коньяком не пахнущий, с букетом в руках, Оля, быстро выскользнув на лестницу и прикрыв за собой дверь, торопливо прошептала:
– Сергей Павлович, вот прямо сейчас не вовремя. Не надо.
– Да я ж объяснить… – начал было он, но девчонка решительно прервала:
– Ничего вы ей сейчас не объясните. Потом, все потом. Салют. – И скрылась за дверью.
