Глава 32

Лали сидела на краю односпальной кровати, уставившись на стены мятного цвета и единственный портрет Махараджи, воздевающего руки в благословении. Она знала, что прошло несколько дней, но сколько именно прошло, не могла сказать с уверенностью. После насыщенности, злости и усталости первых сорока восьми часов дни просто перетекали один в другой. Лали запоминала все мелочи вокруг, внимательно наблюдала за лихорадочной сменой событий, фиксировала в памяти незначительные детали, в то время как общая картина, объясняющая, почему и где все это происходит, ускользала.

Заведение работало как часы. В первую ночь их четверых, включая Соню, согнали в спальный корпус, спрятанный в дальнем углу комплекса. Сопровождающие дали понять, что сначала они примут душ и переоденутся в свободные белые халаты, предоставленные севиками, после чего разойдутся по своим комнатам. В дортуаре женщины, одетые в белое, с покрытыми длинной белой тканью головами, передвигались как зомби, никогда не глядя в глаза. Лали заметила, что они выходили в строго определенные часы, направляясь в большую столовую для общей трапезы, в то время как ей и близняшкам ужин приносили в стальных тарелках. Еда была скромная, ее оставляли накрытой за дверью, как будто они заразные больные, как будто несут чуму в складках своей плоти. Лали понимала природу этой невидимой проказы. Видела, как ее коварные щупальца захватывают людей, превращая их в неприкасаемых, недочеловеков. Ее мать обычно выбрасывала несъеденную еду на мягкий суглинок у реки, куда больные, настоящие больные, приходили в поисках пищи, когда дожди забывали дорогу в их деревню. И здесь всякий раз, когда она брала в руки эти блестящие стальные тарелки, разделенные перегородками на секции для даала, овощей и маринадов, она чувствовала царапину чумы. Но она не могла обойтись без еды и душа, к тому же спорить было не с кем.

В комнате рядком стояли четыре односпальные кровати. Соня устроилась в дальнем углу, Лали решила занять среднюю кровать и предоставить девочкам другой угол. После того как душ смыл грязь с лиц близняшек и разгладил их спутанные волосы, Лали увидела, что они довольно симпатичные и еще моложе, чем она предполагала. Одна из них отказалась от еды, свернулась калачиком на кровати и тихо скулила. Сестра держала руку на ее талии и неподвижно сидела рядом.

— Как вас зовут? — прошептала Лали.

Девочка, утешавшая сестру, провела языком по сухим губам.

— Я — Дурга, а она — Лакшми.

— Это мадам Шефали послала вас сюда? Вы работали на нее? — спросила Лали, стараясь говорить тихо, чтобы не напугать девочек.

Ей было любопытно — она никогда не видела девочек в «Голубом лотосе». Там, конечно, были молоденькие девушки, но она уже давно не встречала таких малышек под крышей мадам.

Дурга медленно помотала головой:

— Тот дядя… он привел нас сюда.

Лали спросила:

— Который из них?

— Тот, что сидел рядом с нами, в темных очках.

— О, Рэмбо, — сказала Лали, и Дурга кивнула. — Где он вас нашел?

— На станции Силдах.

— И что вы там делали? Где ваши родители?

Дурга снова помотала головой и опустила взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Лакшми повернулась на бок и захлопала ресницами, глядя на Лали. А потом произнесла все еще хриплым от слез голосом:

— Родителей нет. Тот дядя сказал, что даст нам работу, еду и жилье, если мы пойдем с ним. Он отвез нас в другое место, в Калькутту — я не знаю куда, — и мы жили там два месяца.

Дурга добавила, словно перехватывая эстафету:

— Он приводил к нам… мужчин. Иногда мы были вместе, я и Лакшми, а иногда делали это порознь. В первый раз было ужасно. — Она закрыла глаза, сжала кулаки и слегка содрогнулась.

Они обе замолчали, оставляя Лали гадать, стоит ли еще расспрашивать.

Дурга сама продолжила:

— Он сказал, что печать нельзя ломать, иначе мы им больше не понадобимся. Но нам все равно нужно заплатить за дорогу, поэтому он приводил мужчин. Им было позволено кое-что делать… все, только не срывать печать.

Все последние дни Лали говорила себе, что это просто очередная работа. Ей хотелось вырваться из Сонагачи, уехать куда-нибудь с клиентом вроде мистера Рэя. В лихорадочных, отчаянных снах она рисовала картину «заграничных» каникул, скроенную из обрывков голливудских фильмов, скрепленных тонкой нитью воображения. Квартира, немного денег и постоянный щедрый бабу, которому Лали хранила бы верность. Закрывая глаза, она протягивала руку и как будто могла дотронуться до светильника в изголовье иллюзорной кровати, аккуратно застеленной новыми простынями, благоухающими чистотой; она чувствовала аромат дорогих кремов, которые делали ее кожу мягче и на три тона светлее. Бабушка когда-то рассказывала ей сказку о девочке, которая плавала в волшебном озере, а выйдя из воды, превратилась в самую прекрасную женщину. Когда король на охоте увидел ее, сразу женился на ней и забрал с собой в жизнь, полную изысканных богатств. Ни о чем не догадываясь и не позволяя себе думать, она создала собственное волшебное озеро из Рэмбо и мадам Шефали, апартаментов «наверху» и мистера Рэя, той странной, прохладной и душистой комнаты в отеле «Парк» и Сони, за которой следовала, как за миражом и рекламой, как пьяница за эфемерным лотерейным билетом.

Соня. Лали почувствовала внезапный прилив ненависти. Соня приходила и уходила, когда ей заблагорассудится, и та невидимая чума, что царапала их шкуры, с завидной легкостью соскальзывала с ее кожи. Куда она ходила? Где Рэмбо? Что знала Соня? И все равно это работа, снова и снова твердила себе Лали. Возможно, это было не совсем честно, но лучше уж так, чем верить, что ее доставили сюда и заключили в тюрьму. Религиозные люди всегда находят в священных писаниях место для греха. Либо она здесь, чтобы работать за деньги, либо ее выбрали жертвой. Она не знала, чему верить.

Лали нащупала прохладный продолговатый предмет рядом со своей подушкой. Нажала кнопку, и телефон вспыхнул. Она проверила приложение, установленное Рэмбо на экране; там высветилось число, совершенно невообразимое. Если это деньги, то где они хранятся? Если это деньги и они принадлежат ей, стало быть, она не жертва, значит, это работа, и, как только она будет выполнена, Лали сможет вернуться к жизни, которую знала, или выбрать другую жизнь по своему желанию. Если это действительно ее деньги, она хотела бы подержать их в руках. Только не те бледно-желтые пятисотенные банкноты. Лали содрогнулась. Банкноты теперь стали просто бумагой… и что-то надломилось внутри. Будь у нее сейчас пачка пятисотенных банкнот, она бы разбросала их с балкона «Голубого лотоса», подожгла, раскурила, как сигарету, просто ради освобождения и горечи этого освобождения. Экран телефона погас, и Лали снова нажала кнопку, уставившись на цифры, аккуратно выстроившиеся в ряд. Она могла бы отдать эти деньги брату, только нужно узнать, как их получить с экрана, чтобы они попали в руки. Она могла бы спросить Майю. Лали запнулась в своих мыслях. Да, Майя понимала в этом. Майя, с опухшим синим лицом и кроваво-красной раной на шее. Неужели Майя тоже думала, что нашла волшебное озеро?

Девочки уже уснули. Дурга свернулась калачиком рядом с сестрой, все еще обнимая ее за талию. Лали наблюдала за этими крохами, съежившимися в позе эмбриона, чтобы уместиться вдвоем на узкой железной кровати. Если Лали и Соня приехали сюда выполнять работу и не более того, что здесь делают девочки? И если им предстоит выполнять такую же работу, что тогда ожидали от Лали?