Анна держала данное себе обещание — больше номер Спенсера она не набирала. Точнее то, что оказалось его бывшим номером. Она все же позвонила мобильному оператору и, после двадцатиминутного ожидания и переадресации по трем разным отделам, наконец разгадала тайну.

Она оплачивала номер Спенсера с общей кредитной карточки, которую больше ни для чего не использовала. Номер оставался активным, а вот срок действия карты истек еще в прошлом сентябре. Среди пятисот остальных неоткрытых писем в своем электронном ящике она отыскала срочное оповещение, что номер Спенсера будет заблокирован через шесть дней, если не будут предоставлены новые реквизиты. Их не предоставили, и его номер перешел другому владельцу.

По ее собственной вине эта жизненно важная связь со Спенсером была утрачена. Ничего странного или сверхъестественного. Дело было даже не в Боге, или судьбе, или ком бы то ни было, кто сидел бы и потешался над ней из-за облаков, играясь с ее жизнью. Все произошло только по ее глупости. Как бы ей хотелось перемотать время, вернуться в прошлое и прочитать то погребенное в горе собратьев письмо с предупреждением, пока еще не было поздно, чтобы поднять свой апатичный зад и позвонить в телефонную компанию.

Но потом она задумалась, что, будь у нее такая возможность, она бы не стала размениваться по мелочам, а вернулась бы к тому дню, когда Спенсер умер. Вместо того чтобы крикнуть ему на прощание, чтобы он купил молока, она бы сбежала по лестнице, нагнала его и, приперев к стене, впилась бы в него поцелуем. Это бы заняло не больше тридцати секунд, но тот пьяный водитель уже проехал бы дальше или свернул за угол. Ничего бы этого не случилось, и она не жила бы теперь в этом бесконечном кошмаре.

Так, все сильнее терзаемая этой мыслью, она провела следующие несколько недель до самого 23 марта, третьей годовщины его смерти. Накануне традиционного воскресного обеда чета Барри объявила, что он отменяется и они собираются вместе на день памяти, так что Анна взяла отгул. В районе одиннадцати утра она забралась в машину и выехала из Лондона.

Заметив краем глаза, как редели дома и магазины, сменяясь лесами и фермерскими угодьями, она взглянула на небо. Серый и угрюмый небосвод вот-вот обещал пролиться дождем. Безрадостно, но очень кстати. Предстоящий день вызывал у нее смешанные чувства. Уже на протяжении двух лет она проводила его с семьей Спенсера, вот и сегодня они предполагали сделать то же самое, но лишь теперь она задумалась. А может, этот день и в самом деле стоило проводить наедине с собой? Быть может, ей было необходимо посвящать этот день тишине и раздумьям?

Она вздохнула. В любом случае, сейчас менять планы было уже поздно. Это было бы проявлением неучтивости — если не верхом грубости — позвонить и заявить, что она не приедет.

Она бросила взгляд на телефон, закрепленный на приборной панели. Набрать номер мамы и услышать слова поддержки — вот что ей действительно хотелось в эту минуту. В Новой Шотландии было еще утро — ее мама, вероятно, была уже на ногах и ехала в соседний городок Галифакс.

В отношениях с родителями Анне приходилось соблюдать четкие границы. Все могло быть иначе, не живи они на другом континенте, но все было так, как было, и она была вынуждена с этим мириться. Пусть прошло уже три года, она знала, что они бы и теперь могли все бросить и приехать к ней, если бы почувствовали, что она страдает, но это было бы нечестно. Ведь у них своя жизнь, и ей вовсе не хотелось, чтобы ее мама рисковала работой, которую обожала.

В конце концов она не выдержала и позвонила. Ведь по телефону можно говорить что угодно и при этом обходить действительно мрачные темы, которые ее беспокоили. Ей было не привыкать.

— Здравствуй, милая, — ответила мама, и Анна услышала на заднем фоне глухой гул проезжей части. — Я подозревала, что сегодня услышу тебя, но собиралась позвонить чуть позже, — она вздохнула. — Последние несколько дней я и сама много думала о Спенсере. Ты знаешь, как мы с папой любили его. С трудом верится, что прошло уже три года…

Анна глубоко вдохнула и отчаянно заморгала — мамины слова застигли ее врасплох.

— Как ты поживаешь? — мягко поинтересовалась мама.

— Я… справляюсь, — солгала Анна, но поспешила исправиться, признавшись: — Правда, сегодня что-то с трудом.

— Очередная поездка до крематория, а после — на фуршет к Гейл?

Анна поморщилась.

— Слава богу, нет. В этом году я бы не смогла смотреть на все эти бутерброды и закуски. Может, это и к лучшему. Поездки к Гейл и Ричарду начинают — даже не знаю — вызывать небольшие приступы клаустрофобии.

— В самом деле? А что так?

Анна сосредоточенно нахмурила брови, выходя на обгон машины, которая ползла вдвое медленнее остального потока.

— Сложно подобрать слова. Ты знаешь, как важно для меня поддерживать эту связь с семьей Спенсера, но иногда Гейл кажется мне немного отстраненной. Возможно, дело во мне…

Она умолкла, обдумывая слова. С самой новогодней ночи она была сама не своя. Тот вечер, тот звонок. Может, она просто слишком впечатлительная?

— Насчет Гейл… я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала мама. — Она всегда казалась мне чересчур… организованной.

Анна мягко усмехнулась. Это было метко подмечено.

— Я подумала об этом еще в тот раз, когда мы впервые собрались вместе поужинать, но со смертью Спенсера я прониклась к ней большим сочувствием, — мама на мгновение умолкла и вздохнула. — Я даже представить не могу, что бы я делала, если бы потеряла тебя, и я не вправе ее осуждать, если она… так всех строила в первые месяцы после его смерти. Каждый справляется с переживаниями по-своему.

— Да, — задумчиво ответила Анна, сворачивая на шоссе А21, ведущее к побережью, — контроль… наверно, это и есть способ Гейл справляться с переживаниями. Ей нравятся ее заботы, ее ритуалы.

В сущности, Анна делала то же самое. Быть может, ей не стоило упрекать в этом свою свекровь.

— Впрочем, сегодня, слава богу, никаких мини-яиц по-шотландски и шоколадных фантазий. На этот раз она поменяла сценарий.

— Гейл? Я удивлена! Наверно, это хороший признак, что в этом году она решила что-то изменить. Возможно, она идет на поправку.

— Да, — мягко ответила Анна. Если задуматься, как будто бы похоже на правду. Пусть на семейных обедах по два раза в месяц это и не так легко заметить, но ей, вероятно, стоило дать Гейл шанс. В конце концов, такой организованной она была далеко не всегда. До смерти Спенсера она держалась неизменно сдержанно, немного чопорно, но казалась более мягкой и свободной в проявлении чувств. Анна всегда считала, что они со свекровью неплохо ладили.

— Так чем же вы решили заняться сегодня? — поинтересовалась мама.

Анна оживилась.

— Мы едем на пляж Камбер-Сэндс, — ответила она, улыбаясь собственным мыслям.

— В марте?

— Да, в марте, — рассмеялась Анна; она и думать забыла о времени года. — Спенсер любил это место. Когда он был маленьким, Барри почти каждый год снимали домик прямо на пляже. Его псу, Льюису, там нравилось, он как оголтелый мог носиться целый день по песку. Мы справляли там нашу первую годовщину — снимали небольшое деревянное бунгало на дороге у самых дюн. Помнишь? Фотографии на сайте обещали шик с отделкой «под старину», а нам досталась просто старина.

— О да! — расхохоталась мама. — Там еще, кажется, отключилось электричество?

— Как только мы попытались включить чайник. Нам пришлось зажечь свечи и ждать следующего утра, пока не пришел хозяин и не показал, как управляться с тем капризным блоком предохранителей.

Им со Спенсером было все равно. Свет свечей только добавлял романтики. Анна тайно радовалась — теперь они точно никогда не забудут эту годовщину. Архив «свадьба Анны и Спенсера» пополнился еще одной историей, которой можно поделиться с друзьями, а через несколько лет — с детьми, а потом и с внуками, когда они привезли бы их на пляж. Эти драгоценности она и хранила в сокровищнице своей души.

Но теперь Спенсера не стало, и те радостные моменты, которые она копила и берегла, оказались единственным, что у нее осталось. Разве что порой это достояние ранило сердце, словно стрелы. Случалось, что некоторые воспоминания вызывали сразу оба чувства. И это очень сбивало с толку.

Мама, словно догадавшись, о чем задумалась Анна, сказала:

— Я знаю, милая, это тяжело. Особенно когда у тебя не было возможности проститься со Спенсером…

Анна на мгновение задохнулась, на глаза навернулись слезы.

— Но, быть может, сегодня подходящий день попробовать это сделать? Не забыть его, конечно нет, но попытаться, ну, знаешь…

Анна поникла и, вторя маме, одними губами произнесла:

— Двигаться вперед.

Мама и Габи стоили друг друга со своими выдумками, как избавить ее от апатии, куда обратиться за помощью, какие книги прочесть.

— Наверно, — ответила она.

Беда была в том, что апатию у нее вызывало, казалось, все, ничто ее не интересовало. Сложно двигаться вперед, когда ты чувствуешь себя как сдутое колесо.

— Слушай… я уже въезжаю на парковку отеля. Мне пора, милая, но я хочу, чтобы ты знала, что мысленно я весь день буду с тобой. Звони, если я тебе понадоблюсь.

— Хорошо, — просипела Анна. — Спасибо, мам.

— Глупости. Я для этого и нужна.

— Я знаю. И я это очень ценю, — Анна слышала, как мама заглушила мотор. — Не буду тебя отвлекать… Люблю тебя, мама.

— Я тоже тебя люблю…

Вызов был завершен. Анна снова сосредоточилась на дороге, переваривая то, что сказала мама. И снова мысли навели ее на тот дурацкий звонок в новогоднюю ночь. Вот на что она рассчитывала, осознала она теперь, — поговорить со Спенсером, высказать ему все, что ей хотелось, но никак не удавалось. Но ее снова лишили надежды, когда она поняла, что это была лишь игра воображения, потакавшего ее же желаниям.

Как бы нелепо это ни звучало, ей было грустно признавать эту правду. А ведь все могло быть иначе, имей она хоть один шанс… шанс сказать «прощай». Их последнее «прощай». Однако нужно хотя бы начать. Мама и Габи были правы. Она должна учиться жить без Спенсера, какой бы бессмысленной ни казалась эта затея.

Анна все ехала, воображая, как будет стоять в дюнах Камбер-Сэндс и, слушая шорох трав, любоваться переливами моря в блеклых лучах солнца, низко зависшего на горизонте морозно-голубого неба. Представляла, как сможет спокойно выдохнуть. О большем она не просила. Не просила об умиротворении и исцелении. Ей нужно было только место, где можно закрыть глаза, подумать о Спенсере и выдохнуть. Полной грудью.