Записанное на газете

И подумайте, разве можно сказать все убедительно и до конца? Даже если был бы я около вас еще много дней, если бы миновало лето подле вас, и тогда бы я не сумел оказаться точным рассказчиком.

Вот опять ваше лицо взглянуло новым, вот опять я принял чутко еще одно мгновение чуда жизни.

Сырые небеса, сырой ветер, падающие сумерки в улице… – и вы оборачиваетесь быстро, вы касаетесь стены, – и вот ваша женственность в усилии, ваши говорящие глаза, ваш голос ускоренный, все – как сияние музыки!

Всю ночь, весь сон я помнил себя: слышал себя. И так же тихо я различил рассвет сквозь острую щель ставней. Ставни были внутренние; вставши, я приотворил их, как ширму.

Сразу и пронзительно глянул на меня весенний, но сплошь в инее рассвет…

Так вот однажды весеннее утро взглянуло на меня.

Я шел подле, шел следом, слева, ступая реже вашего. И раздражение тоской, жаждой, усладой, ликованием, истомой, – вот что говорило вам ту нелепую речь!

И разве я сумею забыть это?

Пусть буду я притворяться очень спокойным, пусть покажусь вам по-настоящему рассеянным, – знайте: все существо мое наполняет беззвучно тот же ревнивый голос…

А еще вижу, как мы проходим тот утренний квартал. И возвращаемся, провожая друг друга – совершенно медлительные, даже странные в это ревущее в трубу труда утро. Город нам не внимал. Город был совсем безразличен к нам. А мы? Может, мы ходили у моря, у его льдов, которые нисколько не раздражают? Может, мы шли в горах, неглубоким ущельем, где, кроме нас, не было даже ни одной птицы…

Дети часто плачут во сне, плачут во сне и женщины. А мы, самолюбивые мужчины? – пожалуй, мы не плачем. Мы усмехаемся и начинаем говорить о другом.

Но эта сухость глаз порой сияет острым серебром горечи.

Тогда мужчины курят.

Пожалуй, мне очень немногого недостает.

Пожалуй, я могу обойтись без книг: всего никогда не перечитаешь. И чужой ум раздражает. И почему я не могу сам понимать жизнь? Кажется, я достаточно внимателен к ней.

Итак, костюм из серого коверкота, фокс, который предан до смерти (я его, конечно, не буду убивать). И еще – папиросы. И весь свет – как на ладони.

Но вот на стене я вижу ваше лицо. Оно улыбается глазами…