Когда Томмазо Бускетта приехал в Палермо жарким летним днем 1980 года, он нашел город в сильном возбуждении, задыхающимся от воистину африканской жары и взбудораженным целой серией нераскрытых преступлений, то есть ставшим заложником одного из тех кризисов, разрешить которые может только война.

Едва выйдя из аэропорта Пунта Райзи, Томмазо Бускетта нутром почувствовал признаки безумия, которое вот-вот должно было охватить целый город. Уже сам этот недавно построенный странный аэропорт показался ему наглядным доказательством глупости и жадности людей, которые решили обустроить его на уникальном в своем роде месте, между горой и морем, в узком коридоре, продуваемом встречными ветрами, превращавшими аэропорт в одно из самых опасных мест приземления самолетов в мире.

Все еще пребывая в шоке от посадки, которая, по его мнению, лишь благодаря чуду или неправдоподобной сноровке пилотов не стала приводнением, Томмазо Бускетта заметил в начале взлетной полосы разбросанные строения, благодаря которым аэропорт и назывался международным. Выйдя из самолета, он почувствовал что-то давным-давно позабытое: он ощутил запахи родной земли, которые в сочетании с неярким солнечным светом и мягким воздухом были непередаваемо волнующими.

Палермо, как сказал Леонардо Шаша, — это дверь, которая никогда никому не помешала ни войти, ни выйти. Дверь, которая впустила и выпустила арабов, норманнов, французов, англичан, испанцев и, наконец, итальянцев. Движение было столь интенсивным, что город превратился в причудливое скопление минаретов и готических арок, консолей в стиле рококо, куполов и развалин времен Второй мировой войны, и все это теперь было основательно заставлено конструкциями из стекла и бетона, взметнувшимися ввысь благодаря спекуляции недвижимостью — самому недавнему, но гораздо более действенному оружию, чем союзнические бомбы. Вспоминая о толпах варваров, осаждавших Рим, сегодня говорят о «палермском ящике», обозначая таким образом потрясший Палермо взрыв урбанизации, относящийся к 60-м годам.

В одном из таких не слишком-то привлекательных современных зданий на улице Кроче Росса Томмазо Бускетте суждено было провести несколько месяцев, так как именно здесь нашел для него сын Антонино подходящее жилье.

Поскольку газеты, как нетрудно догадаться, громко раструбили о его исчезновении из Турина, Томмазо Бускетта, находясь в Палермо, вынужден был соблюдать кое-какие предосторожности.

Он знал, что для «человека чести», которого разыскивает полиция по всей стране, Палермо был лучшим из убежищ: в период войны между бандами находившиеся в розыске беглецы, фланировавшие по улицам города, исчислялись сотнями.

Для того чтобы жить в Палермо нелегально, следует соблюдать лишь несколько несложных правил: часто менять жилище, иметь фальшивый, но надежный паспорт, а главное — обращать особое внимание на способы перемещения по городу.

Томмазо Бускетта научился ограничивать свои передвижения до строгого минимума, главным образом избегая ходить пешком. Он знал, что если ему понадобится пройтись, это можно будет сделать только между 13 и 16 часами. Все «люди чести» скажут вам: в первые послеполуденные часы у вас меньше всего шансов наткнуться на улицах города на полицейских.

Принимая эти предосторожности, Томмазо Бускетта смог повстречаться со своими давними товарищами по оружию, сокамерниками, а также с новыми друзьями. И через несколько дней он составил мнение о сложившейся ситуации.

Прежде Палермо занимал 81-е место в Италии по производству промышленной продукции, а после отъезда Томмазо Бускетты у города наступил в некотором смысле «золотой век», в результате чего в начале 80-х годов он стал входить в число самых промышленно развитых городов Апеннинского полуострова, а точнее, занял четвертое место по уровню потребления промышленной продукции. То, что второпях можно было принять за внезапное обогащение бедных жителей Палермо, казалось делом необъяснимым и даже невероятным.

Сирокко безумия, казалось, налетел на бывшую столицу Королевства обеих Сицилий, которая всего за несколько лет стала одним из самых дорогих и самых небезопасных для граждан городов старушки Европы.

— Причина, по которой большинство членов «Коза ностры» стали состоятельными людьми, очень проста, — сказал Стефано Бонтате Томмазо Бускетте. — В основе всех недавно нажитых состояний — наркотики. Это и приведет «Коза ностру» к гибели.

Стефано Бонтате рассказал своему бывшему сокамернику, как, оставив контрабанду сигаретами, которая в прошлом была одним из главных источников доходов, «люди чести» принялись за производство наркотиков.

В 1978 году «Коза ностра» отказалась от «перегона» сигарет из легкого табака по причине строгостей, введенных итальянской таможней, и внутренних раздоров, из-за которых последовал целый ряд провалов, что, в свою очередь, вообще парализовало деятельность «Коза ностры» в этой области.

Контрабандист по имени Нунцио Ла Маттина был первым, кому пришла в голову идея переквалифицироваться на торговлю белым порошком, более хрупким и гораздо более опасным, чем табак.

Поездки по различным средиземноморским портам позволили Нунцио Ла Маттине выйти на тех, кто поставляет опий, печально знаменитым производным которого является героин. Контрабандисту не составило труда убедить руководителей «Коза ностры» в очевидных выгодах, которые сулил героин; последние и позволили главам «семей» обратиться к этой сфере деятельности.

Очень скоро небольшая группка людей — все они были в прежнее время королями контрабанды табака (Томмазо Спадаро, Нунцио Ла Маттина и Пино Савока) — занялась регулярными поставками опия различным «семьям». Поставки осуществлялись из источников, которые они ревниво держали в секрете.

Главы «семей» «Коза ностры» удовольствовались тем, что финансировали покупку опия и его перепроизводство в героин в лабораториях, расположенных в различных уголках Сицилии, как это будет видно из дальнейшего повествования. Располагая очищенным героином, главы «семей» могли выбирать: либо они сами занимались продажей конечного продукта, подвергаясь всем опасностям, которые влечет за собой подобного рода деятельность, либо они поручали торговлю организациям, специализировавшимся на экспорте героина в Соединенные Штаты. Торговля быстро достигла такого размаха, что, если верить американскому Агентству по борьбе с наркотиками, в начале 80-х годов сицилийские «люди чести» поставляли на американский рынок до трети потребляемой продукции, то есть более четырех тонн чистого героина в год.

И хотя все палермские «семьи» оказались втянутыми в это дело, главы «семей» сами решали, кто из их людей может напрямую принимать в нем участие. Прибыль, которую «люди чести» могли получить от подобной деятельности, находилась в прямой зависимости от того доверия, которым они располагали у тех, кто стоял выше их. Самые старые и самые осторожные были от торговли наркотиками отстранены.

Торговля наркотиками поставила под вопрос все правила и законы, регулирующие жизнь «Коза ностры». О некогда имевшем место разделении труда между «семьями» было забыто; отныне каждый мог заняться теми делами, какими хотел и с кем хотел. Вплоть до иностранцев и париев. Так случилось, что одним из наиболее активных в этой области оказался Гаэтано Бадаламенти, «крестный отец» и неотесанный мужлан, которому его исключение из Капитула и даже изгнание из «Коза ностры» нисколько не помешали с пылу с жару торговать впечатляющими партиями героина. Почти четыре года Гаэтано Бадаламенти занимался этой квазиподпольной деятельностью с «людьми чести», которые в иное время не удостоили бы его даже разговора. Безусловно, это происходило потому, что Бадаламенти продолжал пользоваться влиянием на своей территории, начинавшейся от аэропорта Пунта Райзи, средоточия всего потока контрабанды на острове.

— Лично я никогда не принимал участия в торговле наркотиками, — сказал Стефано Бонтате Томмазо Бускетте. — Чего не могу сказать о моем брате Джованни, который ведет дела с самим Греко.

Томмазо Бускетте так и не довелось узнать, правду ли говорил ему глава «семьи» Санта Мария ди Джезу. «Люди чести» обязаны говорить друг другу правду обо всем, кроме того, что касается непосредственно «Коза ностры». И поскольку дела каждого из них напрямую затрагивают интересы мафии, в этой области, как и во всех остальных, действует закон молчания.

Если Стефано Бонтате опасался изменений, которые торговля наркотиками неизбежно должна была привнести в повседневную жизнь мафии, то главным образом потому, что от его глаз не укрылось: первыми из тех, кто нажился на этом бизнесе, были его враги в Капитуле, которым удалось добиться того, что их зоны влияния расширялись день ото дня, и главным среди них был генеральный секретарь Капитула Микеле Греко.

Не принимая болезненных размеров, вражда между Стефано Бонтате и корлеонцами с их союзниками все же была слишком очевидной. Однажды, когда он совершал автомобильную прогулку по центральной части города со своим другом Томмазо Бускеттой, Стефано Бонтате кивком головы указал ему на входящего в бар молодого человека лет тридцати, небольшого роста и одетого в черное.

— Видишь вот этого, — сказал с иронической усмешкой Бонтате, — это один из Греко. Этот маленький невзрачный человечек недавно назначен главой «семьи» Багерия только потому, что приходится родственником Папе. У него нет абсолютно никаких качеств, необходимых для «человека чести», но я не смог ничего сделать, чтобы помешать его избранию.

Через несколько дней после приезда Томмазо Бускетты в Палермо один «человек чести» из «семьи» Порта Нуовы постучался в его дверь. Глава «семьи», Пиппо Кало, посылал ему привет и выражал радость по поводу возвращения Томмазо Бускетты в недра «Коза ностры». Он приглашал на встречу. И как бы ни было велико искушение послать гостя куда подальше, Томмазо Бускетта вынужден был подчиниться приказу своего командира. Никогда в истории организации не было среди «людей чести» человека настолько безрассудного, чтобы представить «крестным отцам» прошение об отставке. Из «Коза ностры» не уходят. В случае серьезного промаха человек может быть «отстранен», «уволен» вышестоящими начальниками, но если даже, в силу различных обстоятельств, «человек чести» покидает насиженное место и обустраивается где-то далеко от Сицилии и вообще от всего мира, так что «семье» не приходится более использовать в своих целях его способности, никогда она не станет считать его выбывшим из игры. И, возможно, в один прекрасный день глава «семьи» вспомнит о нем и потребует от него, чтобы он вел себя в соответствии со своим «званием» «человека чести». Именно так обстояло дело с Томмазо Бускеттой, который спустя столько лет даже слегка боялся своей предстоящей встречи с Пиппо Кало.

Не будет преувеличением сказать, что Пиппо Кало был одним из самых больших разочарований в жизни Томмазо Бускетты. Он довольно рано понял, какова истинная цена человека, который стал впоследствии главой его «семьи». Сын мясника с улицы Колона Рома в Палермо, Пиппо Кало отличился, когда ему не было еще и восемнадцати лет, выследив и тяжело ранив из пистолета предполагаемого убийцу своего отца. Томмазо Бускетте довелось быть свидетелем того, как Пиппо Кало, сменив мясную лавочку отца, вначале оказался за прилавком магазина тканей, а затем занял свое место в баре «Джин Джин» на улице Святого Августина. Полагая, что молодой человек этого вполне достоин, Томмазо Бускетта лично подготовил и принял его в члены «Коза ностры» в 1953 году.

С той поры авторитет Пиппо Кало в «Коза ностре» постоянно рос, так что ему удалось «обскакать» даже своего покровителя, Томмазо Бускетту. Накануне «большой войны» именно ему было поручено вести переговоры с Капитулом о будущем «семьи» Порта Нуовы, хоть он еще и не был формально ее главой. Когда «семья» Порта Нуовы в 1969 году была переформирована, естественно, что именно Пиппо Кало ее возглавил, а спустя пять лет стал членом Капитула.

Немного устав от преследований палермской полиции, Кало обустроился в Риме, где ему принадлежало несколько квартир, одна из которых была расположена в известном квартале, находящемся выше супермаркета Станда. Именно здесь, согласно полученным инструкциям, и встретился Томмазо Бускетта с Пиппо Кало через несколько дней после визита в нему «гонца».

Пиппо Кало был очень недоволен. Отчего? В тюрьме Томмазо Бускетта сдружился с одним миланским бандитом, Франчизом Турателло, который не принадлежал ни к одной «семье» «Коза ностры». Хуже того, Томмазо принял от Турателло деньги. И немалые: миланский бандит не только взял на себя расходы по содержанию адвоката Томмазо Бускетты, но к тому же выплачивал его супруге ежемесячно миллион лир, а то и больше.

Если при этих словах Томмазо Бускетта не проронил ни слова, то только потому, что охвативший его гнев был сильнее удивления. Как ему только удалось сдержаться!

Придя в себя, он спокойно заметил, что именно Пиппо Кало, глава мафиозного «семейства», должен был обеспечивать заключенных и их семьи.

— У меня не было ни гроша, — уточнил Бускетта, — я был гол как сокол. Что же мне оставалось делать?

Смутившись, Пиппо Кало сдал позиции, промямлив, что он ничего не знал о проблемах Бускетты, в противном случае поступил бы именно так, как должен поступить заботливый «отец семейства». Инцидент был исчерпан. Томмазо Бускетта не мог отделаться от мысли, что Пиппо Кало не помог ему в нужде только потому, что обладал недостатком, стоившим ему нехорошей репутации во всем Палермо.

Когда-то Пиппо Кало любил изображать из себя бедного мясника, сводившего концы с концами только благодаря лавочке, расположенной на проспекте Пизани, в которой он сам стоял за прилавком. Перед своими близкими Кало вынужден был признать, что в прошлом ему удалось кое-что получить от контрабанды табака. Но «люди чести», которые прекрасно понимали, что имеют дело со скупердяем, знали, что в действительности Кало нажил целое состояние на торговле наркотиками.

Гнев Бускетты заметно подействовал на Пиппо Кало, так как последний стал сама любезность и рассказал ему о «семейных» проблемах, которые его занимали. Пиппо Кало было сложно найти себе достойного заместителя. Когда-то он вынужден был разжаловать Томмазо Бускетту из своих заместителей в простого «бойца» за «некорректное» поведение в одной афере, связанной с контрабандой табака. Человек, которого он избрал преемником Бускетты, некий Джованни Липари по прозвищу Лысый, явно не мог вести дела. Это был бывший парикмахер, который всегда выделялся именно своей неприметностью и незначительностью.

Томмазо Бускетта понял, что Пиппо Кало неспроста рассказал ему о своих проблемах. Это было завуалированное предложение вновь стать заместителем главы «семьи» Порта Нуовы. Безо всяких околичностей он прямо заявил Пиппо Кало, что у него нет никакого желания оставаться в Палермо и что он предпочитает вернуться в Бразилию, где его ждут неотложные дела.

У Пиппо Кало не было возражений. Он сказал только следующее:

— Если ты останешься в Палермо, ты мог бы сделать хорошее состояние. Вито Чанчимино удалось выиграть конкурс на реставрацию исторического центра города. А Вито Чанчимино в наших руках. Это человек Сальваторе Риины.

В то время Вито Чанчимино был одним из самых влиятельных в Палермо людей. Чанчимино почти тридцать лет подвизался как на общественных должностях, так и за кулисами политической власти. Занимая важный пост с конца 50-х годов в христианско-демократической партии, Вито Чанчимино сумел прибрать к рукам службу общественных работ города Палермо. Это было во время того «взрыва», о котором говорилось выше и в результате которого Палермо стал одним из промышленных центров Италии. Ничего удивительного, что несколько лет спустя парламентская комиссия по расследованию деятельности мафии обвинила его в связях с людьми из «Коза ностры». Став в 1971 году мэром Палермо, Вито Чанчимино спустя всего шесть месяцев вновь ушел в тень, целиком занявшись своими делами, которые имели отношение к спекуляции недвижимостью, торговле политическим влиянием и другим махинациям, о которых ему меньше всего хотелось с кем бы то ни было говорить. Его состояние, исчислявшееся миллиардами лир, вполне можно было назвать транснациональным, ибо владения его простирались от Палермо до Канады.

Так что признание Пиппо Кало было отчасти неожиданным для Томмазо Бускетты. Хотя он, как и всякий другой, знал, что Вито Чанчимино родился в маленьком городке Корлеоне, как и этот монстр Лучано Леджо, а также глава группировки корлеонцев в Капитуле Сальваторе Риина.

Правда, Томмазо Бускетта уж нисколько не был удивлен, когда услышал, как его друг Стефано Бонтате комментирует взрыв, произошедший в загородном доме Нелло Мартиллуччи, мэра Палермо и политического соперника Чанчимино в христианско-демократической партии.

— Этот рогоносец Риина напустился на Мартиллуччи только потому, что тот не дружит с Чанчимино.

Пренебрежение, если не сказать презрение, с которым «люди чести» обращались с политическими деятелями, объясняется тем, что на протяжении десятилетий большинство местных, региональных и общенациональных депутатов, а также многие муниципальные советники были обязаны своим назначением голосам, которые им обеспечили различные «семьи» острова. Если случаи тайного сговора чаще всего раскрывались в христианско-демократической партии, другие политические партии, такие, как социалисты, социал-демократы или либерал-демократы, отнюдь не оставались выше подозрений. В то время нередко случалось так, что министры Итальянской республики удостаивали своим посещением банкеты «людей чести», причем последние не могли лишить себя удовольствия в их присутствии поднять бокал за «семью» или за «друзей наших друзей».

Вито Чанчимино был всего лишь одним из многих ему подобных, и каждый в Палермо знал, что единственный, с кем он желал свести политические счеты, — Сальво Лима, «крестный отец» христианских демократов острова, неприкасаемый, выдвинутый в Европарламент после того, как его обвинили в слишком тесных связях с некоторыми «семьями» «Коза ностры».

Само собой разумеется, что посулы Пиппо Кало, обещавшего верную возможность сколотить состояние, не возымели действия на Томмазо Бускетту, тем более что последний давно уже понял, что гораздо легче обогатиться на торговле наркотиками, нежели на спекуляциях недвижимостью. Понимая, что Пиппо Кало попытается любой ценой извлечь для себя из этого максимальную выгоду, Томмазо Бускетта все же затеял с ним разговор о кризисе, который угрожает «Коза ностре».

В конце концов Пиппо Кало был одним из немногих очень влиятельных в Капитуле людей, и он не мог не обозначить официально своей позиции в отношении корлеонцев и их противников. Томмазо Бускетта поделился с ним своими опасениями, произнеся даже имя своего друга Стефано Бонтате.

Несмотря на прежнюю дружбу — оба они когда-то немало наворотили вместе, — Пиппо Кало был явно раздосадован:

— Стефано Бонтате плохо обращается со своим братом Джованни, — сказал он, — а еще хуже — с членами Комиссии. Он связался с этим придурком Сальваторе Инцерилло. А тебе известно, что Сальваторе Инцерилло прикончил прокурора Косту без разрешения Комиссии?

Бускетта не знал об этом, но пообещал попытаться пролить свет на это преступление, которое только что было совершено в Палермо. Не желая углубляться в детали, он предпочел увести разговор в сторону. Настал его час сыграть роль третейского судьи. Если он пользовался еще определенным влиянием в «Коза ностре», настал момент это влияние применить на деле.

— Давай организуем твою встречу с Бонтате и Инцерилло, — сказал он Пиппо Кало. — Вам нужно объясниться и объединить свои усилия, чтобы предотвратить возможную катастрофу.

Частые визиты Стефано Бонтате привели к тому, что круг знакомств Томмазо Бускетты значительно расширился, и он получил возможность вступить в контакт с некоторыми людьми из ближайшего окружения главы «семьи» Санта Мария ди Джезу. Среди них был один, с которым Томмазо Бускетта встретился даже не один раз. Их частенько видели вместе, беседующими о том о сем за чашкой кофе у стойки бара или припозднившимися за обеденным столом во время шумных застолий «людей чести», как, например, того, которое организовал на своей вилле в Палермо на улице Виллаграция Стефано Бонтате, чтобы отпраздновать возвращение Томмазо Бускетты из Рима.

Новому другу Бускетты было далеко за тридцать, это был солидный человек, который, если верить его собственным словам, занимался самыми различными делами. Его близкие родственники руководили сетью специализированных магазинов гигиены. Эту свою деятельность он успешно совмещал с другой коммерцией самого широкого спектра: от переработки останков животных до контрабанды героина. Он был сыном главы «семьи», которая заправляла в палермском квартале Удиторе, а в последние два года и сам возглавлял «семью» Пассо ди Ригано, местечка, расположенного в нескольких километрах к югу от Палермо, и представлял ее в Капитуле. И если Стефано Бонтате решился познакомить с ним Томмазо Бускетту, то это произошло потому, что, как это явствует из вышеизложенного, Сальваторе Инцерилло был чуть ли не единственным его сторонником в Капитуле.

Сальваторе Инцерилло питал по отношению к корлеонцам чувства, сходные с теми, какие они внушали Стефано Бонтате. И как могло быть иначе, ведь корлеонцы протянули свои длинные руки к Капитулу с попущения Микеле Греко. В последнее время дела шли все хуже. Были убиты заместитель начальника палермской полиции Борис Джулиано, президент сицилийского региона Пьерсанти Матарелла и следователь Чезаре Терранова, хотя вопрос об их устранении на Капитуле даже не рассматривался.

— Ни я, ни Бонтате, — мы не были предуведомлены об этих убийствах, — сказал Сальваторе Инцерилло Томмазо Бускетте. — Оказалось, что решение о них принято Комиссией без нашего ведома.

На вопрос, кто же был ответственным за все три преступления и почему они были совершены, Сальваторе Инцерилло вообще не знал что ответить. Более-менее точное представление о том, что произошло, у него было лишь по поводу следователя Чезаре Террановы.

— Его приговорил к смерти Лучано Леджо в тот момент, как оказался в тюрьме, — сказал глава «семьи» Пассо ди Ригано. Чезаре Терранова воспользовался возможностью собрать объемистый компромат на Лучано Леджо, и сделал он это с рвением, которое вызвало у корлеонцев необоримую ненависть.

На этот раз и Сальваторе Инцерилло, и Стефано Бонтате получили подтверждение тому, что с ними никто не считается. Дело Базиле в этом отношении приоткрыло завесу таинственности и заставило их противников обнаружить себя.

Немного спустя после убийства капитана карабинеров Джузеппе Базиле, совершенного в районе Монреале 3 мая 1980 года, полиция арестовала неподалеку от этого места троих мужчин. Алиби у них было презабавное: все трое утверждали, что провели время в обществе трех юных дам, имен которых они назвать не могут из благородных побуждений. Этого было вполне достаточно, чтобы произвести благоприятное впечатление на присяжных заседателей, которые вполне могли их отпустить. «Люди чести» Палермо понимали, что присутствие «троих мужчин» недалеко от места преступления было вызвано причинами вовсе не такими галантными, как утверждали задержанные. Если первые двое пользовались репутацией «смельчаков» из «семейств» Сан Лоренцо и Резуттана, то третий был известен как один из убийц «семьи» Джакулли, самым знаменитым членом которой был не кто иной, как генеральный секретарь Капитула Микеле Греко, Папа.

Это было уже слишком.

Сальваторе Инцерилло не мог удержаться от обвинений Микеле Греко в двойной игре в присутствии других секретарей Капитула. В ответ Папа снова воздел руки к небу, утверждая, что ничего не знал об этом, как делал он всякий раз, когда Сальваторе Инцерилло или Стефано Бонтате требовали от него объяснений по поводу убийства, которое могло произойти только с согласия Капитула.

Однако на этот раз Папа был застигнут врасплох и буквально схвачен за руку. Уведомив о своих предположениях других членов Капитула, Сальваторе Инцерилло заявил, что теперь уж ничего не изменишь и господа корлеонцы, взяв на себя слишком много, неминуемо проиграют.

— Надо было совершить что-то значительное, — сказал позже Сальваторе Инцерилло Томмазо Бускетте. — Я должен был показать своим противникам, что моя «семья» сильна и могущественна и что я могу убивать кого хочу и когда хочу совершенно так же, как корлеонцы. Вот почему я приказал убить прокурора Республики Косту.

Томмазо Бускетта был не слишком удивлен признанием Сальваторе Инцерилло, так как оно лишь подтвердило обвинения, выдвинутые накануне Пиппо Кало в адрес Сальваторе Инцерилло. Правдивость собеседника не вызывала у него никаких сомнений: в кругу, где царит молчание, «люди чести» редко приписывают себе преступления, которых не совершали…

Бонтате пытался найти более вескую причину убийства несчастного прокурора. Ведь Коста приказал арестовать с десяток членов «семьи» Инцерилло после убийства капитана Базиле. Этот довод показался ему более резонным.

— Но нет же, — возмутился Инцерилло, — я приказал убить его вовсе не из-за этого. Я ничего не имел против прокурора, хоть он и приказал арестовать несколько моих родственников и кое-кого из моих людей. Я просто хотел показать, что я так же силен, как корлеонцы, и могу вести себя, как они.

Стефано Бонтате, который присутствовал при этом разговоре, подчеркнул, что надо что-то делать, чтобы противостоять наглости корлеонцев и их союзников.

Бускетта внезапно понял, что уже не ненависть движет главой «семьи» Санта Мария ди Джезу, а чуть ли не бешенство. Стефано Бонтате решил привести в действие составленный им в духе Макиавелли план, с помощью которого они должны были избавиться от своих противников.

— Я хочу убить Сальваторе Риину, представителя корлеонцев в Капитуле, — сказал он Томмазо Бускетте. — Это единственное средство поставить все на свои места.

Тактика, которую намеревался применить Бонтате, чтобы ликвидировать главу «семьи» Корлеоне, была трагически проста.

— Я лично собираюсь устранить его, — продолжал он, — и я объявлю об этом во всеуслышание на очередном собрании Капитула.

— Ты сошел с ума, — запротестовал Бускетта, — тебя тут же уберут другие члены Комиссии. Откуда они узнают, что ты не намереваешься убить после Риины кого-либо из них?

— Я смерти не боюсь, мне бы только добраться до Риины, — ответил ему Бонтате. Потом он объяснил Бускетте, что его затея вовсе не такая безумная, как это кажется на первый взгляд. Он уже позаботился о том, чтобы предупредить о своих намерениях некоторых секретарей Капитула из тех, кто не подпал полностью под власть корлеонцев и Папы. По меньшей мере один из них, Антонио Саломоне, уже дал ему знать, что будет ожидать исхода дела для того, чтобы сказать свое слово. Затеянное казалось тем более осуществимым, что Папа настоял на том, чтобы секретари присутствовали на заседаниях Капитула только безоружными.

В ужасе от планов своего друга, Томмазо Бускетта умолял Стефано Бонтате и Сальваторе Инцерилло внять доводам рассудка. Ради этого он сообщил им о своем разговоре с Пиппо Кало в Риме и предложил встретить главу своей «семьи», прекратив всякую деятельность, чтобы иметь возможность, если получится, мирно уладить дело.

Но если в прошлом Стефано Бонтате был очень близок к Пиппо Кало, в последнее время их пути разошлись. Они столкнулись по поводу самого Томмазо Бускетты во время заседания Капитула. Первый, имея в виду место рождения Бускетты, настаивал на его переходе в «семью» Санта Мария ди Джезу, в то время как второй ссылался на священный обычай неотъемлемой принадлежности каждого члена мафии к той «семье», которая его посвящала. Он был тем более категоричен, что в случае победы его оппонента «семья» Порта Нуовы могла лишиться одного из самых видных своих членов.

Поведение Пиппо Кало во время собраний Капитула особенно огорчало Стефано Бонтате.

— Кало пошел в услужение к корлеонцам и Микеле Греко, — сказал глава «семьи» Санта Мария ди Джезу. — Во время собраний комиссии всякий раз, когда он высказывает свое мнение, Пиппо Кало слова поперек не говорит. Чаще всего он вообще молчит. Только голову наклоняет в знак согласия.

Если встреча между Стефано Бонтате, Сальваторе Инцерилло и Пиппо Кало все же и состоялась через два дня после этого разговора (а кажется, так и было), то это произошло исключительно благодаря дипломатическому искусству Томмазо Бускетты. Ее нельзя назвать исторической, так как она не оказала никакого влияния на ход событий. Забавно, что проходила она в одном из залов закусочной, расположенной недалеко от Рима на обочине дороги, соединяющей Неаполь со столицей Италии. Томмазо Бускетта, приведший на встречу Пиппо Кало, был всего лишь свидетелем беседы этой троицы, чувствовавшей себя вполне комфортно в этом захудалом кафе. Встреча была очень краткой, но сердечной, и все трое расстались после крепких объятий и поцелуев, как того и требует обычай, даже более братских, чем прежде. Они вновь поклялись друг другу в вечной дружбе и пообещали связываться друг с другом перед каждым из собраний Капитула, с тем чтобы не допустить окончательного захвата корлеонцами и кланом Греко власти в правительстве «Коза ностры».

После этой встречи Томмазо Бускетта, возможно, еще питал кое-какие иллюзии относительно своего шефа. Но очень скоро он обнаружил, что Пиппо Кало вел двойную игру.

Утром 12 августа 1980 года Пиппо Кало прилетел в Палермо, чтобы встретиться с Томмазо Бускеттой и распечь его. На этот раз поводом для недовольства стало «безобразное» поведение одного из сыновей Томмазо Бускетты, молодого Антонино, который позволил себе сбывать чеки без обеспечения в различных лавочках города, многие из которых «контролировал» Кало.

— Твой сын жулик, — сказал ему Кало, — займись им.

В тот же вечер Томмазо Бускетта вновь встретился с Пиппо Кало. На этот раз с ним был Антонино Бускетта, на которого обрушился град упреков со стороны старших. Здорово выбранив сына, Томмазо Бускетта потребовал от него объяснений, почему Антонино ведет себя недостойно звания истинного «человека чести».

Ответ, как можно догадаться, был патетический: у молодого человека были серьезные финансовые затруднения, которые вынудили его, как он утверждал, заложить в ломбарде драгоценности жены.

Жестом истинного главы «семьи» Пиппо Кало достал из кармана пачку банкнот по сто тысяч лир и улыбаясь вручил ее сыну Бускетты. Это была внушительная сумма, эквивалентная пятидесяти тысячам французских франков.

— С днем рождения! — сказал Пиппо Кало, который был в курсе, что Антонино готовится отметить свой тридцатилетний юбилей.

На другой день бедняга Антонино, сияя, отправился в ломбард, чтобы взять из заклада ценности своей половины, вернув взамен 5 миллионов 400 тысяч лир. Не сознавая опасности, молодой человек заполнил под своим именем все необходимые бумаги, которые заполняются всякий раз при получении и возвращении кредита. Это правило было установлено для борьбы с похищениями людей и оказалось весьма эффективным для контроля за обращением денег, получаемых от торговли наркотиками.

Через несколько дней полиция арестовала Антонино Бускетту: деньги, которые вручил ему Пиппо Кало, были получены в качестве выкупа за похищенного человека. Счастливого дня рождения, как говорят в таких случаях.

Взбешенный Томмазо Бускетта вызвал Пиппо Кало для разговора.

Они столкнулись — фигурально выражаясь, конечно, — на строительной площадке одного жилого комплекса в квартале Байда. В качестве извинения Пиппо Кало пробормотал, что был не в курсе, что никогда в жизни не стал бы снабжать беднягу Антонино неотмытыми деньгами, что опять же никогда в жизни не занимался похищением людей и что банкноты эти получил за лот контрабандных сигарет. Конечно, Пиппо Кало сделал все возможное, чтобы как можно скорее вызволить Антонино из тюрьмы и, в ожидании его освобождения, заявил, что берет на себя все расходы на правосудие.

Раздосадованный Томмазо Бускетта немного поздно спохватился, как бы и его не засадили, и объявил, что собирается как можно скорее покинуть Палермо ради гораздо более манящих бразильских берегов.

Последние дни, которые Бускетта провел в Палермо, он посвятил различным светским развлечениям. Прежде чем уехать в Рио, ему надлежало встретиться со своими друзьями, которых, возможно, он больше уже не застанет в живых. А кроме того, ему надо было попрощаться со всеми своими новыми знакомыми, с этими людьми, которые, едва их ему представляли, изо всех сил затаскивали его на обед, к матушке, к жене, к деткам и Бог знает куда еще. И как было отказать? Тем более что они принадлежали к «сливкам» палермского общества.

Инженьере Ло Прести был из тех, кому Бускетта решительно никак не мог отказать, когда тот пригласил его на семейный ужин. По двум причинам. Во-первых, он был близким другом Сальваторе Инцерилло, который их и представил. Но больше, чем сам инженер Ло Прести, на Томмазо Бускетту произвело впечатление его семейство. Среди кузенов Ло Прести был, в частности, самый богатый человек острова Нино Сальво.

В то время Нино Сальво еще контролировал три четверти сборщиков налогов на Сицилии. Здесь, как и в большинстве других регионов Италии, сбор налогов с доходов населения все еще осуществлялся частными компаниями. Имея в среднем 6,72 процента комиссионных, Нино Сальво должен был собирать подавляющую часть прямых налогов, которые граждане выплачивали государству.

Томмазо Бускетта знал, что эта должность нисколько не мешала Нино Сальво быть «человеком чести» «семьи» Салеми. Но, вместо того чтобы обеспечить его защиту, состояние стало причиной того, что за ним стали охотиться те, кто считались его друзьями. К тому же в 1975 году «семья» соперников похитила его тестя, богатея из богатеев Луиджи Корлео.

Судя по тому, что знал Томмазо Бускетта, клан Греко и корлеонцы имели непосредственное отношение к похищению тестя Нино Сальво. Более чем трагическое происшествие. Несчастный старик был убит бесчестными похитителями, которые не удосужились вернуть тело родственникам, а те, в свою очередь, не могли из-за этого воспользоваться богатейшим наследством, оцениваемым в несколько миллиардов лир.

Нино Сальво обратился к Гаэтано Бадаламенти, который возглавлял тогда Капитул, с просьбой, чтобы ему вернули тестя, живого или мертвого. Тщетно: Бадаламенти не смог ничего сделать. Официально считалось, что «семьи» «Коза ностры» не занимались похищением людей на Сицилии. Вследствие чего трупы были и с той и с другой стороны: семнадцать предполагаемых похитителей были убиты, в то время как, со своей стороны, корлеонцы убили полковника Руссо, который вел частное расследование.

Эта странная история из недавнего прошлого, а также то, что Нино Сальво был близким другом Стефано Бонтате, естественно, вызвали у Томмазо Бускетты горячую симпатию, оттого-то он и не смог отказаться от настойчивых упрашиваний Ло Прести.

Как и Нино Сальво, инженьере Ло Прести вел богатую тайную жизнь. Дела этого человека были в отличном состоянии, он мановением руки возводил апартаменты, был связан с высокими финансовыми кругами Милана, однако не колеблясь стакнулся с главой «семьи» Пассо ди Ригано Сальваторе Инцерилло. И было очевидно, что он не тяготился этой дружбой.

Томмазо Бускетта провел очень приятный вечер в компании Ло Прести и его супруги. Понятно, что они избегали говорить о делах «Коза ностры», как это обычно принято у «людей чести», когда между ними находятся дамы. Инженер Ло Прести, однако, не мог удержаться от того, чтобы не восславить влияние и могущество Нино Сальво.

— Мой двоюродный брат, — сказал Ло Прести, — оказывает очень сильное влияние на политических деятелей, и если вы решите остаться в Палермо, он сможет уладить ваше дело. Вы могли бы, к примеру, добиться того, чтобы отбывать наказание условно.

Следуя ходу собственных рассуждений, Ло Прести горячо порекомендовал Бускетте одного миланского финансиста, Кармело Гаэту, который имел дела с «людьми чести». Если верить Ло Прести, именно Гаэта отвечал за финансовое обеспечение визита самого папы римского на Дальний Восток. Поскольку Томмазо Бускетта никак не мог проверить подлинность сообщенной инженьере информации, ему оставалось лишь поверить Ло Прести на слово.

Кажется, имена могущественных друзей Ло Прести почти не произвели впечатления на Бускетту. Во всяком случае, он ни на йоту не отступил от своего плана как можно скорее покинуть проклятый остров.

— Оставайтесь, — вновь и вновь повторял Ло Прести. — Я найду вам квартиру. Я берусь добиться для вас льготных тарифов в одном из жилых комплексов, строительство которого я как раз намереваюсь начать. Вот увидите, вы не пожалеете.

Понятно, что Томмазо Бускетта вежливо отклонил предложение. Как бы ни был недолог срок его пребывания в Палермо, этого было достаточно для того, чтобы отдавать себе отчет: «люди чести» доживали последние мирные деньки, испытывая эйфорию отчасти из-за беспрецедентного экономического скачка, а в какой-то мере — из-за отупения, которое как раз характерно для предвоенного времени.

Раздираемый на части между желанием бежать отсюда со всех ног и страстной жаждой оставаться как можно дольше со своими близкими (братьями, сыновьями и целой вереницей бывших жен и любовниц), Томмазо Бускетта решил отложить свой отъезд на несколько месяцев. Он собирался встретить Рождество в Палермо, прежде чем вернуться в Рио. Оставалось лишь найти более надежную квартиру, чем та, которую приискал ему сын и которую полицейские могли обнаружить со дня на день.

Стефано Бонтате предоставил в распоряжение Томмазо Бускетты свой загородный дом, а чтобы гость чувствовал себя в нем комфортно, доставил туда его бразильскую супругу и детишек. Глава «семьи» Санта Мария ди Джезу сделал благородный жест, на который способен далеко не каждый «человек чести». Кроме того, он предложил Бускетте погостить еще и на роскошной вилле, которая принадлежала одному из ближайших его друзей, самому Нино Сальво.

Расположенная в нескольких километрах от столицы, недалеко от дороги, ведущей от Палермо до Мессины, резиденция, которая принадлежала Нино Сальво, одному из его зятьев и двоюродному брату Игнацио, состояла из трех современных вилл, построенных посреди зарослей лимонника и бугенвиллей.

Можно без труда представить себе изумление, которое испытывал Томмазо Бускетта и его небольшое семейство, когда они добрались до своего нового жилища. Проехав через массивный забор, охраняемый с помощью электроники, они должны были миновать еще стометровую асфальтовую дорожку, прежде чем очутиться в лифте, который спустил их вниз по склону поросшей травой небольшой горы; у подножия как раз и находились все три виллы.

Именно здесь, на вилле Нино Сальво, Томмазо Бускетта провел последние дни благословенного 1980 года. Хозяин дома, предпочитавший зимовать в Палермо, раз-другой навестил их, чтобы убедиться, что семейство Бускетты не испытывает ни в чем нужды. В Рождественскую ночь охранник принес им чудесный ужин из отеля «Загарелла», гигантского строения на 900 номеров, расположенного в двух шагах от виллы, владельцем которого в ту пору был все тот же Нино Сальво.

Зима была мягкая. На следующий день Томмазо Бускетта отправился в Париж, а оттуда — в Рио. Можно предположить, без риска ошибиться, что последний взгляд, брошенный Томмазо Бускеттой на всю эту красоту, выражал ту грусть-тоску, которую испытывает каждый, расставаясь с дорогими сердцу местами.

Наверное, он предчувствовал, что никогда более не придется ему пережить нечто подобное.