XXIII. Эпилог. Заметки
Я наконец готова рассказать о том, как всей моей жизнью управлял камфорный лавр, растущий на вершине холма Кураями. Если описывать все подробности, то рассказ выйдет длинным и скучным, поэтому я постараюсь его сократить, оставив главное.
Я была единственным ребенком в семье богатого торговца из Йокосука. Меня окружали море и горы, недостатка в местах для детских игр не было. Для мальчишек детство в то время было куда веселее.
Мой отец был тем еще повесой. Будучи ребенком, я этого не понимала: я запомнила его добрым человеком.
Этот дамский угодник, похоже, предпочитал высоких фигуристых женщин, походивших на европеек, а не миниатюрных японок, облаченных в кимоно. Возможно, именно поэтому меня с раннего детства заставляли слушать Шопена и Листа, учиться игре на пианино и скрипке. В итоге я поступила в миссионерскую школу в Йокогаме, где треть учителей были иностранцами. Почти сразу после моего поступления бóльшая часть из них уехала из страны.
Это было прекрасное время. У меня нет обиды на отца. Единственным его желанием было, чтобы я выросла прекрасной женщиной, вызывающей у всех восхищение, и никогда ни в чем не испытывала бы нужды. Отец даже хотел в конце концов завещать мне семейный бизнес.
На время учебы в школе я покинула семью и жила в доме, расположенном в здании в западном стиле на холме Кураями. Судьба – странная штука.
Восхищавшийся Западом отец попросил директора стекольного завода господина Ота – своего давнего партнера по бизнесу – приютить меня, пока я учусь. Тот согласился, хотя раньше никогда не принимал в своем доме постояльцев.
Я так и не смогла подружиться с этой семьей. Директор Ота, кажется, завел любовницу и редко появлялся дома, а его жена, полагая, что я в курсе происходящего, была холодна со мной и временами вела себя враждебно. Я мечтала о том, что однажды съеду и найду себе другое жилье, но в довоенные времена для молодой девушки это было невозможно – а кроме того, могло плохо повлиять на рабочие отношения между отцом и пришедшим ему на выручку господином Ота.
Я проводила много времени, запершись в своей комнатке на третьем этаже, за чтением или игрой на оргáне. Упражняться в музыке я могла только в определенные часы, поэтому очень много читала в одиночестве. Госпожа Ота не отпускала меня в кино или театр. Купленные мною книги она чаще всего отбирала, а если я возвращалась позже обычного, непременно звонила в школу с жалобами. Ей нравилось все больше ограничивать мою свободу.
В 1941 году наша жизнь резко изменилась. Мир вокруг стал странным и пугающим. По всему городу звучали отголоски военного насилия, а госпожа Ота стала особенно озлобленной – всю злость и обиду за развалившийся брак она вымещала на мне.
Она бывала довольна, только если я сидела взаперти в своей комнате. Стоило мне чуть позже обычного вернуться из школы или сделать по пути небольшой крюк, как она приходила в бешенство.
Я приходила домой пораньше и играла на инструментах или же отправлялась гулять по территории фабрики. Она бывала недовольна, если я общалась с рабочими, возмущалась, если я приводила в дом школьных друзей. Моими единственными товарищами по играм были соседские дети и бродячие собаки, иногда забредавшие на территорию фабрики. Я была несчастна. Это определило всю мою дальнейшую жизнь.
Была одна бродячая собака, которую я будто бы приютила – подкармливала ее время от времени. Обычная дворовая собака коричневого цвета. Она была робкой и пугливой, потому что с ней, должно быть, жестоко обращались на улице: громко лаяла на любого, кто подходил к ней, набрасывалась и была агрессивна.
Она понравилась мне, поэтому я нашла место за фабрикой, куда редко кто заходил, и привязала ее там. Я сделала это в качестве протеста – госпожа Ота ненавидела собаку и смотрела на меня с нескрываемым отвращением, когда я играла с ней. Дом директора был совсем рядом со зданием фабрики, поэтому было удобно присматривать за моим питомцем.
Сейчас я не смогу объяснить, почему так поступила. Наверное, стоило просто отпустить собаку на волю.
Это был обычный пятничный вечер. Я вернулась из школы и встретила госпожу Ота у ворот, когда она выходила купить что-нибудь на ужин. Поприветствовав ее, я быстро поднялась к себе на третий этаж, бросила школьную сумку и отправилась прямиком на фабрику, чтобы дать собаке немного хлеба. Прошлой ночью я не смогла этого сделать, ибо рисковала привлечь внимание и без того озлобленной на меня женщины. Мысли о собаке не оставляли меня в течение всего времени, пока я была на уроках.
Я по сей день не могу забыть того, что увидела в тот вечер, зайдя за угол заводского здания, обшитого жестяными панелями. Даже сейчас могу описать все с такой живостью, словно это было вчера. Я была так сильно напугана, что не смогла даже закричать.
Это было поистине ужасное зрелище! Соседская девочка лет четырех-пяти, часто заходившая поиграть на фабрику, лежала на земле в луже крови. Она больше походила на изломанную куклу, чем на человека. Все ее тело было покусано и изорвано на куски, шея и конечности были практически отделены от туловища. Не было необходимости проверять, жива ли она. Испуганная собака, пыхтя, присела рядом со мной, словно ничего не произошло.
Я горько расплакалась и хотела позвать кого-нибудь на помощь, но вдруг остановилась.
Именно я привязала эту бродячую собаку здесь, за фабрикой, а значит, я и была ответственна за произошедшее! И без того злая госпожа Ота не позволила бы мне уйти безнаказанной. И у моих родителей точно были бы неприятности.
Удивительно, что никто не заметил произошедшего, ведь было еще довольно светло. Неужели девочка ни разу не закричала, пока собака не загрызла ее до смерти?
Вероятно, все дело было в шуме, который издавали станки на стекольном заводе. Из-за него рабочие ничего не заметили.
Я начала думать о том, куда спрятать тело. Стоило хорошенько обдумать свои дальнейшие действия. Я быстро вернулась в комнату и нашла привезенное из родительского дома старое одеяло, в котором перевезла свои вещи. В него я завернула изуродованное тело девочки и спрятала неподалеку. Я была в отчаянии и не могла попросить о помощи.
Затем я отвязала собаку, чтобы отпустить ее на свободу. Она не отходила от меня далеко, поэтому я, отчаянно плача и крича, бросала в нее камнями, чтобы прогнать. Впервые в жизни я проявила жестокость к животному. Затем посыпала липкую кровь на земле пылью и грязью, разровняв все ботинками, взяла одеяло, в которое было завернуто тело девочки, и поспешила домой.
Госпожи Ота и ее мужа не было дома. Они не держали нянь или прислугу, а двое их сыновей повзрослели и жили отдельно – так что меня никто не заметил.
Я положила тело в шкаф в своей комнате. Изо всех сил стараясь сохранить рассудок, я думала, как быть, куда спрятать труп девочки…
Хороших идей не было. В такой ситуации преступник обычно под покровом ночи закапывает тело где-нибудь далеко, но в мои восемнадцать лет мне такое в голову не приходило. На ночь дом запирали. Одна только мысль о том, чтобы красться по нему с мертвым телом, завернутым в одеяло, пока все спят, приводила меня в ужас. Я была слишком напугана. Я и подумать не могла о том, что может произойти, если кто-то меня поймает! Такое сложно себе представить.
Кроме того, семья девочки, не вернувшейся домой, подняла переполох и вызвала полицию, чтобы прочесать округу. Просто невозможно было спрятать мертвого ребенка ночью! Я не знала, куда ее отнести. Я была совсем одна. Стоило попытаться днем, но меня никуда не выпускали, кроме школы.
Все, что я смогла придумать, это на ночь спрятать тело девочки в шкаф. Я не смогла поесть, а ночью не сомкнула глаз.
Наутро все, включая госпожу Ота, знали, что маленькая дочь пекаря по имени Дзюнко-тян пропала без вести. Она была первоклассницей, но я сперва решила, что она совсем малышка. Я была в ужасе. Вернувшись к себе в комнату, я передвинула тело в дальний угол шкафа, заставив и загородив его пустыми коробками и книгами, и пошла в школу.
Конечно, мне было совсем не до уроков. Не спав всю ночь, я чувствовала себя очень плохо. Накатывала тошнота. Даже сейчас, когда я вспоминаю, что в моей комнате было спрятано мертвое тело, меня охватывает такой ужас, что я готова разрыдаться! Я жалею о том, что сделала, мне не стоило приносить истерзанное тело девочки домой. Но теперь все позади, и я ничего не могу изменить.
После уроков я поспешила обратно в дом. Страх сковал меня, стоило мне только приблизиться к воротам. Я представила, что тело в шкафу нашли, и сейчас приедет много полицейских, поднимется шумиха, и… охваченная ужасом, я хотела плакать.
Я все же рискнула и зашла на территорию дома. Все выглядело нормальным, ничего необычного не происходило. Я поприветствовала госпожу Ота и убежала к себе в комнату.
Комната выглядела нормально, шкаф никто не трогал. Но все же меня насторожило кое-что. Это был запах. Мою комнату постепенно начал наполнять характерный трупный запах. Не запах крови или гниющей плоти – скорее смесь того и другого.
Так не могло продолжаться. Я могла настежь открыть все окна, но рано или поздно кто-нибудь заметил бы. Тогда мне пришел бы конец… Нет, просто умереть было бы недостаточно.
Я сидела у открытого окна, без конца размышляя, что мне теперь делать. И в этот самый момент…
Из окна я могла видеть ствол и ветви камфорного лавра, растущего на темном холме Кураями вот уже две тысячи лет, окружавший дом деревянный забор, а за ним – припаркованный на склоне холма грузовик зеленщика.
Грузовик было видно не целиком, ведь его закрывал дощатый забор. Виднелся лишь темно-серый кузов и крыша водительской кабины спереди.
Выходит, прямо сейчас зеленщик ведет торговлю на склоне холма. Поставив стол или небольшую платформу рядом с машиной, он раскладывал овощи и фрукты на продажу. Женщинам, живущим по соседству, не нужно было далеко ходить за покупками – к тому же большой выбор свежих овощей, да и намного дешевле, чем у других. Торговля всегда шла оживленно.
Женщины с нетерпением ждали приезда зеленщика. Он был приятным собеседником, и покупательницы часто, оплатив товар, оставались, чтобы поболтать. Грузовик обычно уезжал уже после наступления темноты. Зеленщик убирал все вещи в кузов, заводил грузовик и возвращался домой. Я много раз наблюдала за его сборами в темноте.
Над кузовом грузовика нависала большая ветка камфорного лавра. Женщины под ней заговорили о том, что пора собираться домой.
Пока я в оцепенении наблюдала за этой сценой, в моей голове зародилась идея. Я вспомнила, о чем говорил зеленщик, когда я в очередной раз по просьбе госпожи Ота ходила к нему за овощами. Он жаловался на то, как тяжело водить грузовик – управлять автомобилем, нагруженным овощами и фруктами, нужно было очень осторожно, чтобы не повредить товар. Дорога к холму шла вдоль побережья, была извилистая и с множеством выбоин, поэтому машину сильно трясло, а кузов то и дело кренился в стороны. Навеса над кузовом не было, и грузовик прыгал по прибрежной дороге, теряя по пути овощи.
Я должна была действовать. Пусть меня не выпускали никуда, кроме школы, оставлять тело в комнате было нельзя – его могли обнаружить в любой момент. Единственным способом избавиться от тела, увезти его как можно дальше отсюда, было использовать этот грузовик. Я не смогла придумать ничего другого.
Вот что я придумала. После наступления темноты, пока грузовик зеленщика будет еще припаркован на склоне холма, перекинуть веревку, обвязывающую тело девочки, через ветку лавра, нависавшую над кузовом, и аккуратно потянуть, чтобы поднять ее наверх. Затем медленно и осторожно опустить тело в кузов грузовика и спрятать его там. Тогда истерзанное тело девочки, спрятанное в кузове грузовика, увезут куда-то далеко. Вряд ли зеленщик будет ехать аккуратно, и тело, скорее всего, выпадет где-нибудь на полпути – возможно, на участке у набережной, где дорога вся покрыта ямами. Там оно пролежит всю ночь, его точно не заметят до утра. Если все пройдет по плану, то зеленщик и сам ничего не поймет, а тело девочки в мгновение ока окажется далеко отсюда!
Решено. Я не могла вынести даже мысли о том, чтобы оставить тело в комнате еще на одну ночь. Запах становился все сильнее. Я была до смерти напугана.
К счастью, в октябре солнце садилось рано, а вечера становились прохладнее – это немного замедлило процесс гниения. По субботам грузовик всегда стоял допоздна – это тоже было мне на руку.
Я достала из глубины шкафа длинную веревку, которой обвязывала вещи при переезде, и, взяв ее, вышла в сад, стараясь скрыться от глаз госпожи Ота. Она обычно ругала меня куда сильнее, если я выходила из дома после наступления темноты.
Выйдя в сад, я сперва убедилась, что грузовик еще припаркован у дощатого забора, а затем привязала к веревке камень и, спустя множество неудачных попыток, перебросила его через ветку. Нужно было найти ветку повыше, чтобы не привлечь внимание зеленщика, поэтому это далось мне с большим трудом.
Потом я использовала бамбуковый шест, чтобы продвинуть веревку к концу ветки, практически упиравшемуся в крышу кабины грузовика, и закрепить ее за небольшой сучок.
Затем мне предстояло забросить края веревки в окно своей комнаты на третьем этаже. Это было куда сложнее; я столько раз терпела неудачу, что была готова расплакаться. Но в конце концов мне это удалось.
Солнце уже село, но люди по ту сторону забора продолжали разговаривать. Значит, зеленщик пока не уезжал. Я вернулась к себе в комнату, стараясь не попасться на глаза госпоже Ота.
Я растерялась, когда дело дошло до обвязывания тела девочки. Сперва я хотела оставить его завернутым в одеяло, но подумала, что в случае непредвиденных обстоятельств оно может вывести полицейских на меня. Госпожа Ота и ее муж точно видели это одеяло среди моих вещей во время переезда. Наверное, они уже забыли о нем, но я не могла так рисковать.
После мучительных раздумий я решила обвязывать тело, сняв с него одеяло. Другого пути не было.
Труп уже успел заметно окоченеть. Кровь и мышцы застыли, хотя при сильном нажатии на них пальцем могли появиться вмятины. Борясь с желанием расплакаться, я один раз обернула веревку вокруг тела девочки, продев ее под мышками и обвязав вокруг груди. Не стоило связывать его слишком сильно – лучше, если его найдут без веревок. Нельзя, чтобы люди поняли, что случилось. Чем меньше улик, тем лучше!
Я затянула узлы так, чтобы они сами не развязались, и вытолкнула тело девочки из окна. Ветка дерева служила чем-то вроде лебедки. Я быстро потянула второй конец веревки на себя, чтобы тело не висело слишком низко.
Настал критический момент. Мой желудок сжался в комок, а сердце было готово остановиться. Как бы сильно я ни тянула за веревку, тело ударялось о ветки то тут, то там. Тогда я потянула изо всех сил – оно поднялось совсем высоко и пропало в темноте, там, где я не могла его видеть. Истерзанное тело девочки было подвешено у самого основания ветки, близко к верхушке ствола. В сгущавшейся темноте никто этого не заметил, и мне оставалось только терпеливо ждать, когда люди на склоне закончат разговор и попрощаются друг с другом.
Голоса женщин, наконец, стихли, и я услышала звук шагов – кто-то поднимался на холм, а кто-то спускался вниз. Раздался грохот – зеленщик принялся убирать стол и весы, которые поставил у машины. Сейчас! Я понемногу ослабила веревку, еще немного, еще чуть-чуть, осторожно опуская тело в кузов грузовика. Я справлюсь! У меня получится! Я была в этом уверена. Было так темно, что меня невозможно было заметить, даже если б я в чем-то просчиталась.
Я еще ослабила натяжение веревки – и заметила нечто странное. Она больше не тянула меня за собой. Даже если я отпущу руку, веревка продолжит висеть. Вглядываясь в темноту, я поняла, что тело девочки, едва различимое из окна моей комнаты, повисло на дереве.
В ужасе я потянула веревку на себя. Тело не сдвинулось! Волосы у меня встали дыбом от страха. Хотелось кричать. Оно застряло! Веревка впилась в ветку в том месте, где та раздваивалась.
Рыдая, я пыталась то ослабить, то натянуть веревку. Что бы я ни делала, ничего не помогало! Я до сих пор помню то чувство безысходности, что захлестнуло меня тогда. Это ужасное чувство! Веревка, твердая, как металлический канат, исчезала в темноте, сопротивляясь любым моим попыткам сдвинуть ее с места.
Я решила, что это конец. Забыв обо всем на свете, я, как сумасшедшая, изо всех сил тянула веревку на себя.
Ветви дерева затряслись и листья зашуршали; зеленщик заметил это. Но мне уже было все равно Мне было все равно! Пусть! Пусть дерево шумит, но если я не положу труп девочки в кузов грузовика, то моей жизни прямо сейчас придет конец!
А-аа! Легонько вскрикнув, я упала назад, больно приземлившись на спину. Я даже не успела понять, что произошло. Стоило мне потянуть за веревку, как та поддалась.
Уже потом я поняла, что веревка, должно быть, просто оборвалась. Это была самая дешевая соломенная веревка из тех, что родители смогли достать.
Вр-р-рум! Послышался звук двигателя грузовика. Кажется, зеленщик был готов уезжать.
Где же тело? Я резко вскочила и подбежала к окну. Кузов грузовика медленно удалялся вниз по склону.
А истерзанное тело девочки так и осталось висеть на дереве.
Ночью у меня начался жар, и, обессилев, я наконец уснула. Во сне я, наверное, бормотала, но совсем не помню о чем.
Лихорадка не проходила до понедельника. Врач заключил, что я, вероятнее всего, переутомилась. Лежа в постели с высокой температурой, я думала лишь о том, как скоро умру. Проснувшись, я первым делом хотела написать предсмертную записку для родителей и даже продумала ее содержание.
В понедельник вечером, когда жар наконец спал и я смогла подняться на ноги, я с трепетом подошла к окну.
Я полагала, что тело уже обнаружили и все в городе взбудоражены, но до сих пор не слышала никаких разговоров. Я не могла сдержать любопытства. Так оно и было. Тело девочки все еще висело на дереве.
Широкие ветви камфорного лавра были покрыты темными толстыми листьями, даже днем не пропускающими солнечный свет. Все, что скрывалось в кроне дерева, было практически невозможно разглядеть, стоя внизу. Но все же мне казалось странным, что до сих пор никто не обнаружил тело.
В понедельник поднялся ветер. Грузовик зеленщика снова приехал к камфорному лавру на склон холма. Он всегда приезжал по понедельникам, средам и субботам.
В тот вечер истерзанное тело девочки наконец нашли. Ниже я приведу описание событий от лица человека, который его обнаружил. Я позже беседовала с ним и, принимая во внимание особенности того периода времени, записала следующее…
(пропущено)
Я думаю, что все уже позади, но странно, действительно странно, что полицейские меня ни о чем не расспрашивали.
Ходили слухи, что это было делом рук сумасшедшего извращенного убийцы детей, который бродил по городу, так что я точно была вне подозрений. Война на Тихом океане началась почти сразу после случившегося, и полиция быстро завершила расследование.
С того момента моя жизнь сильно изменилась. С началом войны мы вместе с родителями покинули нашу квартиру в Кураями-дзака и эвакуировались в Синсю, но вскоре отец, приехав в Токио по работе, погиб во время авианалета.
Моя мать тоже умерла после непродолжительной болезни в городе Мацумото, куда ее сестра переехала после замужества. Я осталась совсем одна. Я должна была получить наследство, но меня лишили всего – родственники отца буквально обокрали меня. Кроме той одежды, что была на мне, у меня не осталось абсолютно ничего! Я часто думала, что это – воздаяние за случившееся.
Я доставляла много проблем, пока жила вместе с семьей тетки, поэтому, как только война закончилась, в одиночку поехала в Йокогаму и нашла там работу в дорогом ресторане. Я знала английский, и, хоть и не играла на сямисэне, как настоящие гейши, меня очень ценили за навыки игры на скрипке и пианино. В то время я была ярой противницей размещения экспедиционных войск, но стоило признать, что немногие японцы тогда могли проводить время в ресторанах. В конце 1945 года я встретила Джеймса Пэйна, который затем стал моим мужем. Это тоже была судьба.
Поначалу Джеймс казался очень добрым человеком. Застенчивым, тихим, со спокойным характером, не позволявшим ему громко смеяться или повышать голос на других. Нет, его внешняя доброта ко мне не изменилась на протяжении всей жизни. На самом деле все это время он умело скрывал свою пугающую ненормальную личность. Я осознала это слишком поздно!
Сказав, что он хочет открыть в Йокогаме школу для детей иностранцев, Джеймс попросил меня о помощи в поисках подходящего участка земли. Хозяйка ресторана велела мне соглашаться, поэтому я поехала с ним в качестве переводчика для встреч с агентом по недвижимости в Йокогаме.
Хороший участок нашелся сразу: бывшая стекольная фабрика Ота на вершине страшного холма Кураями. Кажется, вся семья Ота погибла во время авианалетов. Спустя всего три дня Джеймс сделал мне предложение: с момента нашей первой встречи прошло не больше десяти дней. Я, конечно, сперва хотела отказаться, но все в моем окружении, включая хозяйку ресторана, где я работала, сразу же начали приготовления к свадьбе. Я сопротивлялась, но довольно скоро сдалась и приняла его ухаживания – в конце концов, я же не могла вечно работать фальшивой гейшей.
Если б я только знала, что стану его женой и поселюсь с ним в одном доме, то никогда не согласилась бы с покупкой участка на холме Кураями! К сожалению, Джеймс сделал мне предложение уже после завершения сделки. Я ничего не могла поделать. Я снова вернулась в это страшное место. Это тоже была судьба.
Джеймс приступил к работе сразу, как только получил землю во владение. Он вызвал бригаду строителей и подрядчиков для сноса заводских помещений и закупки стройматериалов, пока сам без устали рисовал чертежи школы. Он был создан для этой работы! Джеймс решил оставить здание в западном стиле, где раньше жила семья Ота, чтобы привести его в порядок и поселиться там самому. Я была в ужасе! Все то время, пока шло строительство, мы снимали квартирку напротив станции Тобэ.
Строительство школы и ремонт дома закончили быстрее чем за год; после переезда мы сыграли свадьбу в Кураями-дзака. Кажется, строительство торопили из-за острой необходимости открыть школу для иностранцев.
Я уже была беременна, живот успел вырасти. Таку родился через два месяца после свадьбы. На ней совсем не было японцев – только британцы и американцы. Джеймс спрашивал, хочу ли я позвать кого-то, но я лишь покачала головой.
Все друзья мужа были англичанами, и я была абсолютно счастлива, ведь японское общество всегда делало меня очень несчастной! Дом Ота полностью переделали: интерьер стал светлым и красивым, я больше не ощущала страха или волнения. У меня не было никаких ожиданий от семейной жизни, поэтому захлестнувшее меня счастье вызывало странные ощущения. Возможно, потому что нас всегда учили, что все иностранцы – злые демоны. Спустя год со дня свадьбы я была рада, что не отвергла предложение Джеймса. Но теперь меня страшила не жизнь с иностранцем, а ужасный камфорный лавр, растущий на заднем дворе моего нового дома. Я все еще не забыла случившееся в 1941 году. Думаю, во всем виновато проклятие этого большого дерева. Возможно, все дело в гневе и страданиях бесчисленных людей, казненных в тюрьме в период Эдо. Именно страшное, одержимое духами дерево и привлекло этого ужасного человека – Джеймса Пэйна.
Он каждый день жил как по часам. Вставал в шесть сорок пять утра, после получасовой прогулки завтракал. Шел в школу в восемь пятьдесят, чтобы в девять провести утреннее собрание, и оставался на все утро. Прервавшись на обед, работал в кабинете до четырех, а затем шел на прогулку в город – купить книги и произведения искусства. Ужинал в восемь вечера, чтобы снова закрыться в кабинете. А в десять тридцать поднимался в супружескую спальню на втором этаже.
(пропущено)
Сперва я была впечатлена этим английским джентльменом. Уважала этого прекрасного человека. Но это все было маской. Он жил размеренной жизнью, работал в школе, поэтому никто ничего не заподозрил. Каждый день все молча ждали его появления на улицах в четыре часа дня. Такова была его цель – контролировать жизнь людей.
Спустя год после нашего переезда на холм Кураями я стала замечать недружелюбное и странное поведение мужа. Он был по-прежнему вежлив, но проявлял крайнюю неприязнь к любому вмешательству в его жизнь. Злился, если я без разрешения входила в кабинет или прибиралась в нем одна. Тогда он закрыл его на замок и, изготовив единственный ключ, настрого запретил мне входить туда. В такие моменты я начинала сомневаться в его любви ко мне, думая, что он действительно мог относиться ко всем японцам с презрением.
Каждый день Джеймс выходил в город после четырех часов дня, но я стала замечать все больше странностей. Временами я подозревала, что он мог искать и покупать не только произведения искусства, но и маленьких детей. А что, если он, дождавшись моего ухода, приводил их домой? Однажды, вернувшись раньше положенного, я услышала в его кабинете детский голос. И голос моего мужа, говорящего по-японски! Удивительно, ведь он никогда не говорил по-японски при мне. Ребенок, кажется, был бродяжкой.
У меня всегда была отличная интуиция, поэтому я сразу заподозрила неладное. Ребенок, как и все его следы, бесследно исчез на следующий день. Это случалось пять или шесть раз, однажды в каждые несколько месяцев. Мои подозрения усилились, я постепенно теряла самообладание.
Тогда я тайно выкрала ключ и сделала копию, чтобы проникнуть в кабинет, пока муж был на работе. Я решила, что все это – просто недоразумение, и в том, что я осмотрюсь, нет ничего плохого. Но на деле все было не так. Я нашла вход в его секретный подвал.
Муж поручил строителям вырыть подвал под домом директора стекольного завода Ота. Внизу я нашла останки маленьких девочек: одно тело было полностью раздето и лежало ничком, а на столе сбоку в ряд стояли четыре отрубленные головы.
На потолке жуткого подвала я заметила множество переплетенных корней камфорного лавра, растущего на заднем дворе, – от этого комната казалась еще страшнее. На стенах были пугающие фрески с изображениями лавра, пожирающего людей, скелетов, выпадавших из чрева дерева, людей, в ужасе наблюдавших за ним с крыши дома. Это было истинное лицо моего мужа – сумасшедшего, скрывавшегося под маской джентльмена.
Все мои подозрения подтвердились спустя много лет после свадьбы. У меня подрастали двое детей, и я была беременна третьим. Я думала об аборте, но так и не решилась, не смогла этого сделать. Родив третьего ребенка, после долгих лет нестерпимых мучений я наконец убила мужа. Куда большим грехом было бы оставить такого ужасного человека в живых!
Честно говоря, еще в начальной школе я украла кое-что со стекольного завода Ота. Стекольщик рассказывал мне, что есть химическое вещество, используемое в изготовлении стекла, крайне опасное для здоровья – если ввести его в организм, тело онемеет, и человек потеряет сознание, а в худшем случае может даже умереть по прошествии нескольких часов. Джеймс, конечно же, не давал мне такого опасного химиката, но я украла его, решив непременно использовать, когда сама захочу умереть. Я использовала этот химикат, чтобы убить Пэйна, аккуратно введя яд через иглу шприца между зубами мирно спавшего рядом мужа. Я прочла об этом в медицинском справочнике – при осмотре трупа абсолютно невозможно узнать, что человек был убит подобным способом. Шприц я взяла из запасов, используемых мужем в его тайных делах.
Сбросив труп мужа в подвал, я по ночам тайно заливала его цементом, не обращаясь за помощью. Мы закрыли школу Пэйна, убедив всех, что мой муж неожиданно принял решение вернуться в Англию. Сейчас я понимаю, что в это было легко поверить: число учеников постепенно уменьшалось, а он был известным чудаком – крайне непостоянным и болезненно дотошным.
Изучив оставшиеся после него документы, я выяснила, что Джеймс был родом из деревни Фойерс в Шотландии, где уже совершал подобные преступления. Я нашла похожий на исповедь текст со всеми деталями. Конечно, я сразу от него избавилась.
Однако у мужа была привычка оставлять заметки на полях книг, поэтому я не смогла узнать всего. Потратив больше времени, вы наверняка найдете и другие опасные откровения.
Их может и не быть, поэтому я расскажу, о чем написал мой муж. Он был сумасшедшим, но очень талантливым художником. Мне жаль, что я уничтожила его работу без разрешения.
(пропущено)
Постепенно я стала нестерпимо бояться дерева. Все трагические события, происходившие в моей жизни, были связаны с этим камфорным лавром. Я никак не могла сбежать от него! Он больше не говорил со мной, все делая в полном молчании. Окружающие люди, включая меня саму, были просто куклами, которыми играли духи, завладевшие этим деревом.
Я была потрясена, узнав, что мой второй муж Тэруо был старшим братом Дзюнко-тян – той самой первоклассницы, которую я повесила на дереве в 1941 году. Это тоже была судьба! Возможно, это и оказалось тем, что было уготовано мне деревом? Иначе я не могу объяснить эти пугающие события. Мне суждено прожить всю свою жизнь подле этого лавра. Это я была несчастной жертвой, застрявшей на дереве с 1941 года!
Это дерево было воистину ужасным. Например, летом 1945 года владелец фотоателье Сёдзиро Макино слышал от владельца магазина игрушек пугающую историю, в которой проявляется злобный характер камфорного лавра.
(пропущено)
Возможно, такова была страшная воля дерева, его ужасное проклятие, а не судьба, раз мои дети унаследовали отклонения своего отца, которого я так боялась.
Безумие, насланное лавром, проявилось даже в загадочной мелодии, написанной моим мужем только для того, чтобы общаться с ужасным деревом. Подобно садовнику, заботливо поливающему растения, муж хотел порадовать лавр музыкой, играющей для него день за днем. Музыка, написанная безумцем и обращенная к самому дьяволу!
Я совершила ужасную ошибку, произведя на свет детей. Кажется, я обязана взять на себя ответственность и собственноручно похоронить их – ведь такова воля камфорного лавра, растущего на холме с начала времен. У меня нет выбора. Если я не поспешу, то у моих сыновей появятся дети – в этот мир придут новые люди, унаследовавшие проклятую кровь моего мужа.
Мне стоило убить их, пока они еще были детьми, – это было бы куда легче!
Я убила Таку. Тут мне пригодился тот ужасный опыт, который я получила еще в восемнадцать лет. А теперь к нам явились эти странные мужчины, которые принялись разнюхивать…
(пропущено)
…это все, о чем я могу думать.
Скоро я избавлю этот мир от Юдзуру. Тогда останется только Леона.
Тело меня больше не слушается. Убивая старшего сына, я сильно пострадала сама. Но мне должно хватить сил на то, чтобы убить Юдзуру. Возможно, я больше не вернусь сюда, и мои записи останутся нетронутыми. На этот случай я запечатаю их и оставлю храниться на усмотрение директора больницы. Он – надежный человек. Когда я умру, он отдаст их Леоне. Если все пройдет по плану, то мое тело, эти записи и наш проклятый дом на холме сгорят дотла. На все воля Небес!
Когда я умру, супруги Макино сожгут наш дом по моей просьбе. Этот кошмарный дом заслуживает того, чтобы умереть вместе со мной! Макино передо мной в долгу. Я неожиданно попала в больницу, поэтому попросила их тайно принести мои записи сюда, в больничную палату, вместе с моей одеждой. Они – единственные, кого я могла попросить о подобном.
Леона, если ты читаешь это, дочка, пожалей свою мать и обрати ее память в пепел! Не оставляй ничего потомкам! Я очень любила вас. Можешь не верить мне, но я с ужасом думала о будущем – о том, как однажды вас начнут сторониться, проклинать, как демонов, и чувствовала себя обязанной уберечь вас, оборвав ваш жизненный путь! Ваш отец был хорошим человеком, пока однажды, в мгновение ока, не стал чудовищем, сам того не заметив. Это было истинное безумие. Леона, если ты читаешь это, заклинаю, у тебя не должно быть детей! Твои дети наверняка тоже будут чудовищами!
Леона, ты видишь, какой ужасной была моя жизнь? Я не могла умереть, не стерев всего, что я принесла в этот мир! В чем здесь моя вина?
Моей вины здесь нет. Все дело в проклятом камфорном лавре! Даже после моей смерти он продолжит жить.
Когда умру я и все мои дети, кто же будет следующим?
notes
