Будучи аспирантом, я собрал электрический бонг из колб Эрленмейера, резиновых пробок и компрессора для аквариума. Трубка от него шла к респиратору, который болтался у меня над кроватью, словно выпавшая кислородная маска в терпящем катастрофу авиалайнере – по соседству с панелью управления моего планетария, самодельного устройства, проецировавшего звезды, туманности и взрывающиеся звездолеты на дальнюю стену. Звезды на самом деле перемещались в 3D, появлялись в центре стены и разбегались к ее краям на разных скоростях. Клубы́ туманностей колыхались, струясь мимо. Планеты набухали, вращаясь, по всему экрану. Неплохо для штуковины, сооруженной из старых проигрывателей и лампочек, а также полурасплавленных пластиковых банок от арахисового масла, набитых крашеным целлофаном. Вы не жили, если не рассекали, накурившись, Тройную туманность под запилы Yes.

Я тогда был из тех, кого некоторые назвали бы укурками. И тем не менее так и не пошел дальше каннабиса, даже галлюциногены ни разу не попробовал.

Прошло время, и стало ясно, что это было серьезным упущением в моем воспитании. Две трети тех, кто употреблял психотропы, описывают этот опыт как один из самых духовно значимых в своей жизни. МРТ показывает, что ЛСД соединяет между собой части мозга, которые обычно друг с другом вообще не разговаривают. Он деконструирует восприятие собственного «я» на уровне нейронов, а вы ведь меня знаете: я просто-таки зачарован подобными штуками. Так почему, растратив уже половину своей жизни, я так и не попробовал ЛСД?

Примерно год назад я озвучил эти сожаления своему другу, парню, которого впервые встретил, когда он был всего лишь ясноглазым подростком, просившим меня выступить на уроке английского в его старшей школе. Каким-то образом за прошедшее время он повзрослел (я-то не изменился совершенно); теперь у него в послужном списке докторская степень, и он преподает в местном университете. Он меня пожалел; несколько месяцев назад тайком передал мне пару кружочков конфетти, пропитанных галлюциногенной благодатью.

Я знавал людей, которые на эту фигню молились. А еще – людей, признававшихся, что под ее влиянием бродили по кишащим машинами дорогам или шатались по краям Обрывов Скарборо, ощущая странную неуязвимость. Мне было любопытно, однако я не желал закончить свои дни кровавой лужей у подножья какого-нибудь утеса. Я избрал более контролируемый подход. Позвал вторым пилотом своего приятеля Дейва Никля.

– Три правила, – сказал Дейв, когда пришел. – Первое: не выходи из дома. Второе: когда ты нарушишь первое и выйдешь из дома, не заходи на дорогу. Третье: когда я скажу «немедленно перестань это делать», ты перестаешь это делать, что бы ни делал. В ту же. Секунду.

Я рассосал первую пластинку до состояния пюре. Ничего особенного не почувствовал, кроме растущего раздражения на медленное продвижение Дейва в игре SOMA, за которую тот взялся, дожидаясь, когда начнет происходить что-то интересное. Поэтому спустя час я закинул в рот вторую.

И начало происходить что-то интересное.

Оно к тебе как бы подкрадывается.

Поначалу ощущаешь себя как будто выпившим или слегка накурившимся: легкая голова, расторможенность, однако безо всякой тошноты или головокружения с повышенным слюноотделением. Спустя какое-то время края поля зрения начинают немножко походить на те оптические иллюзии, что печатают в Scientific American – ну, знаете, такие муаровые узоры, которые словно движутся, хотя вы знаете, что это не так. Эффект начинается по краям и распространяется к центру; и неожиданно складки на моем покрывале начинают извиваться, словно рукава аллювиальной дельты. Растопыренные пальцы, резко опущенные на кровать, останавливают это движение по крайней мере на несколько мгновений; кончики моих пальцев каким-то образом заякоривают ткань, заставляют ее вести себя прилично. Но потом рукава вылезают на поверхность вокруг них, словно мои пальцы – это ветки в потоке: они не прерывают течение, только придают ему другую форму. Как бы внимательно я ни вглядывался, как бы тщательно ни сосредотачивался – я не могу это остановить.

Какое-то время я – призрак, мое тело зыбко словно туман. Кажется, я знаю почему. Проводились эксперименты, в которых ты видишь, как кто-то произносит слово, но то, что ты слышишь, не совпадает с движениями губ говорящего. Мозг разрешает этот конфликт, воспринимая не настоящие звуки, а более близкие к тому, что вроде бы произнесли губы.

Мне кажется, происходит что-то в этом роде.

Я чувствую себя невероятно слабым, я точно знаю, знаю нутром, что у меня не хватит сил даже оторвать руку от постели. И тем не менее совершаю куда большее: встаю с кровати, иду в соседнюю комнату, несколько раз подтягиваюсь. Как мозг все это примирит? Как мясному компьютеру свести воедино «ты не можешь двигаться» и «ты двигаешься»? Кажется, он решил, что я лишен массы. У меня нет сил, чтобы шевелиться; я шевелюсь, следовательно, бесплотен. Я стал призраком, полностью свободным от инерции. Я чувствую, что это так своими прозрачными костями.

Есть различные когнитивные режимы, взгляды на мир, отличающиеся друг от друга так же, как радость и деменция. Они не пересекаются. Иногда галлюцинации ярки и несомненны, однако разум мой трезв как стеклышко: я могу вглядеться в яркую статичную картинку на экране, увидеть, без всякого сомнения, что предметы на ней движутся – и тем не менее знать умом, что это не так. Я сообщаю о галлюцинациях ясно и внятно, комментирую то, что вижу, и одновременно невозможность этого, как будто диктую результаты вскрытия. Мои чувства лгут, но разум чист; меня не обмануть.

В других случаях, однако, я не знаю даже, существует ли вообще эта штука под названием «я». Она словно… охватывает всю комнату, как будто я превратился в какую-то разреженную нейронную сеть, зависшую чуть ниже потолка. Это не зрительная галлюцинация – такой режим почти свободен от галлюцинаций, за исключением вездесущего эффекта дрожащего от жары воздуха, из-за которого все идет рябью. Это более глубинное, интуитивное ощущение распространенности. Время от времени какой-то ганглий в сети случайным образом активируется, и система выпаливает те слова, что содержались в этом узле.

В один из таких моментов Дейв садистски затевает со мной – по-видимому, он думает, что «я» до сих пор есть – политическую дискуссию. (Вроде бы на сленге это называется «ломать кайф».) Почему-то мы разговариваем о выборах в США, и разреженной нейронной сети хочется сказать: «Я не думаю, что Трамп реально верит во все то дерьмо, которое говорит о мусульманах и мексиканцах. Я не думаю, что он вообще во что-то верит; в конце концов, он был твердым прочойсером, прежде чем пошел на выборы от республиканцев. Мне кажется, он просто подыгрывает аудитории, говорит то, за что ему будут громче аплодировать. Настоящая опасность не в самом Трампе, а в том, что его победа спустила с цепи и наделила силой армию нетерпимых мудаков на улицах. Вот что нанесет самый страшный урон».

Это то, что Уоттс – Нейронная Сеть – хочет сказать. Однако узлы активизируются случайно, и, кажется, наружу выходит что-то, больше похожее на «Ну-у-у, я не думаю, что Трамп настолько плох». Это приводит в ужас ту рудиментарную часть меня, которая все еще существует; я отчаянно пытаюсь пояснить свою мысль, чтобы Дейв не думал, будто я полный говнюк, однако нейронная сеть задается вопросом: «Действительно ли эти слова просто случайные выплески из сети, лишенные глубинного смысла, или же наркотики сорвали с меня маску благопристойного гуманиста, обнажив истинное, защищающее Трампа чудовище?» Нейронная сеть гадает, что из этого произносится вслух.

Что-то точно произносится. Потому что откуда-то из дальнего далека доносится голос Дейва:

– Не бойся, чувак; я не слышу ничего такого, чего ты раньше не говорил.

Мы смотрим последнюю часть «Космической одиссеи 2001 года». Я видел этот фильм раз пятьдесят, не меньше; это первый раз, когда я смотрю его под кайфом. Я зачарован этим шедевром, зачарован больше, чем когда-либо прежде. Каждый кадр, каждый звук – откровение, насыщенное новыми смыслами. Через пять минут после титров, впрочем, я уже не помню, что это были за смыслы такие.

Следующим я хочу посмотреть «Чужого», а может, «Голову-ластик». Дейв мягко направляет меня в сторону чего-то, потенциально не настолько травматичного: снятого фанатами эпизода «Звездного пути», выложенного на YouTube, с картонными декорациями и любителями в возрасте около двадцати в ролях Кирка и компании. Оказывается, таких эпизодов несколько: вместе они называются «Звездный путь продолжается». Эта серия – сиквел «Зеркала, зеркала». Бородка злого Спока выглядит так, словно кто-то приклеил к его подбородку обувную ложку.

Я как будто смотрю школьный спектакль, поставленный мальчишками, с которыми вместе ходил на уроки труда в 73-м году. Наркотики совершенно не помогают. «Чужой» был бы совсем не так страшен.

Я не могу отвернуться.

Двадцать минут предполетных исследований открыли мне, что помидоры, оказывается, офигенны на вкус, когда ты под кайфом. Многие утверждали, что вкус психостимулированного помидора оргазмически силен. Я подготовил целый набор помидоров, от крохотных виноградных до огромных винных. На пике своих сил пожираю их все.

Ну такое.

В ослепительной вспышке инсайта я понимаю, почему люди всегда звучат так банально, описывая кислотные трипы: потому что язык возник для описания будничных реалий обыденного восприятия. Активированный психотропами мозг работает иначе; не существует никаких слов для описания того, как он воспринимает реальность. Эти озарения в буквальном смысле непереводимы. Разумеется, если втискивать их в рамки слов, они обратятся унылыми затасканными клише.

Я пытаюсь объяснить это откровение Дейву. Оно изливается потоком унылых затасканных клише.

Меня начинает отпускать. Голова все еще легка, но очертания мира сгустились обратно в исходное состояние. Кейтлин вернулась с работы; оказывается, Дейв весь день посылал ей сводки с полей. Я изучаю сухожилия на своей руке, пока он представляет моей жене краткий отчет.

– Все прошло нормально, – говорит он. – В какой-то момент он начал видеть повсюду летучих мышей, но тут и правда были летучие мыши, так что ничего страшного.

Это продлилось шесть часов, от начала и до конца. Я думал, что будет дольше.

Мы провожаем Дейва с объятиями, благодарностями и кучей несъеденных закусок, которые я накупил на случай жора, которого так и не случилось. Дейв – хороший друг.

Приход отступает окончательно. НПЕ рада, что я не бросился под автобус. Мы забираемся в кровать, включаем ноутбуки и обнаруживаем, что умер Леонард Коэн.

Надеюсь, это просто совпадение.