Глава 35
В полицейский участок в Ньюарке Уолтер позвонил из Нью-Йорка. Ему ответили, что Корби в Ньюарке, но никто не знает, где именно. Уолтер поехал в Ньюарк.
Было четверть второго. Пошел мелкий дождь.
Когда Уолтер добрался до участка, Корби все еще не приходил. Дежурный предложил Уолтеру назвать свое имя, но Уолтер отказался. Он вернулся в машину и поехал к лавке Киммеля. Лавка была закрыта. Одну из витрин украшала длинная трещина — кристальный срез посредине, где в стекло угодило что-то тяжелое. При виде этого в Уолтере взыграла кровь, он поискал глазами на тротуаре кирпич, не нашел и поехал на заправочную станцию.
Пока машину заправляли бензином, он поискал в телефонной книге адрес Мельхиора Киммеля, вспомнил, что он не значится, и посмотрел на Хелен Киммель. Улица Боудон. Заправщик о такой улице и не слышал. Постовой полисмен представлял, где она примерно находится, но, когда Уолтер, следуя его указаниям, приехал на место, он ее не нашел. Он так разозлился, что с большим трудом овладел голосом, чтобы обратиться за помощью к прохожей на тротуаре. Та знала точно: за четыре квартала.
Это была улица каркасных домов. Номер 245 а оказался небольшим красно-бурым двухэтажным домом, отделенным от тротуара тонюсенькой полоской запущенного газона, который был обнесен несуразным заборчиком из низких чугунных столбиков. Шторы во всех окнах были опущены. Уолтер посмотрел вперед, посмотрел назад, вылез из машины и поднялся по деревянным ступенькам на узкое крыльцо. Дверной звонок пронзительно взлаял; из дома, однако, не донеслось ни звука. Уолтер представил, как Киммель следит за ним из-за опущенной шторы. Им овладел страх, он напрягся, изготовившись к драке, но все было тихо. Он снова позвонил, на этот раз дольше. Попробовал открыть дверь. Уголки квадратной металлической ручки впились ему в ладонь. Дверь была на замке.
Уолтер вернулся к машине и с минуту постоял, ощущая, как страх переходит в бесплодный гнев. Может, все они опять собрались в редакции ньюаркской «Сан». Может, туда ему и следует отправиться, чтобы выступить с заявлением в свою защиту. Впрочем, они его, вероятно, даже не напечатают, подумал Уолтер. Ему больше нет веры. Понадобится поддержка Корби — этот замечательный честный молодой работник полицейского сыска должен подтвердить каждое его слово. Он развернулся и поехал назад в участок.
Уолтеру сказали, что Корби здесь, но сейчас занят.
— Передайте, что с ним хочет встретиться Уолтер Стакхаус.
Сержант полиции внимательно на него посмотрел, открыл дверь в коридор и спустился по ступенькам. Уолтер пошел следом. Они миновали еще один коридор и остановились перед дверью. Сержант громко постучал.
— Что такое? — послышался из-за двери приглушенный голос Корби.
— Уолтер Стакхаус! — гаркнул сержант.
Звякнула задвижка. Корби распахнул дверь.
— Привет! Я так и знал, что вы сегодня приедете! — сказал он с улыбкой.
Уолтер вошел, не вынимая рук из карманов пальто, и заметил, что Корби смотрел на них так, словно Уолтер держал там револьвер. Но тут Уолтер встал как вкопанный: на стуле с прямой спинкой перед ним сидел Киммель, извернувшись, будто от боли, всем своим огромным телом. Киммель глядел на него, как на совершенно незнакомого человека, а на лице у Киммеля был написан лишь слепой, ничем не прикрытый ужас.
— Сегодня у нас день признаний, — добродушно изрек Корби. — Тони уже признался, Киммель идет вторым, а затем и ваша очередь.
Уолтер ничего не сказал. Он посмотрел на испуганного темноволосого юношу, который сидел на другом стуле с прямой спинкой. Холодную белую комнату с облицованными кафелем стенками заливал ослепительный свет. Огромное лицо Киммеля было мокрым то ли от слез, то ли от пота. Воротничок рубашки у него был разорван, галстук приспущен.
— Хотите присесть, Стакхаус? Садитесь на стол, больше некуда.
Уолтер заметил, что дверь закрыта изнутри на массивный засов, какими запирают — тоже изнутри — холодильные камеры, в которых работают мясники.
— Я пришел вас спросить, что будет дальше. Я хочу играть в открытую. Я готов в любую минуту предстать перед судом, но не намерен мириться с потоками лжи ни от вас, ни от кого другого…
— Вы все ускорите, Стакхаус, стоит вам только сознаться в своем деянии! — прервал Корби.
Уолтер окинул взглядом его самодовольную позу, его хмурое малюсенькое личико — демагог-недомерок под надежной защитой своего звания. Внезапно Уолтер вцепился Корби в предплечье одной рукой, развернул его и попробовал заехать ему в челюсть кулаком другой, но Корби успел перехватить удар и дернул Уолтера на себя. Уолтер поскользнулся на кафеле и упал бы, не удержи его Корби, который не выпускал его запястья из своей хватки.
Киммель убедился, что меня нельзя трогать, мистер Стакхаус. Вам тоже не мешало бы в этом убедиться.
На худых щеках Корби выступил румянец. Он передернул плечами, поправляя одежду, затем снял пальто и бросил на стол.
— Я спросил вас, что будет дальше, — произнес Уолтер. — Или вы готовите мне сюрприз? За кого вы себя принимаете, что скармливаете газетам вранье?
— Ни в одной газете нет ни слова лжи. Есть всего лишь одна возможная неправильность, которая везде фигурирует как неподтвержденный факт, в силу чего и может оказаться неверной.
Удобное словечко, подумал Уолтер, — «неправильность». Он наблюдал, как Корби, худой и самонадеянный, ходит и ходит вокруг сидящего Киммеля, словно Киммель — попавший в западню, но еще живой слон. Голова и лицо у Киммеля были покрыты потом, хотя в комнате было очень холодно. Уолтер заметил, что Киммель вздрагивает всякий раз, как Корби оказывается перед ним, и внезапно понял, почему Киммель выглядит таким безобразным и голым: он был без очков. Должно быть, Корби задал ему жару, подумал Уолтер, вероятно, работал над ним всю ночь. И это после того, как Киммель так славно потрудился в редакциях! Уолтер еще крепче сжал в карманах кулаки. После каждого обхода вокруг стула Корби бросал на Уолтера взгляд. Затем он неожиданно произнес:
— С вами, Стакхаус, я попробовал сдержанный метод, он не сработал.
— Что это значит — «сдержанный»?
— Не стал сообщать газетчикам все, что мог бы сообщить. Я хотел, чтобы вы сами поняли, насколько глупо утаивать то, про что вы сами знаете, что это правда. Метод не сработал. Придется прибегнуть к давлению. Сегодняшние газеты — это только начало. У меня безграничные возможности давить на вас!
Корби стоял, расставив ноги, и мрачно смотрел на Уолтера. Одно веко у него подергивалось, что еще усиливало исходящее от него впечатление пьяной сосредоточенности.
— И над вами есть начальство, — сказал Уолтер. — Мне, видимо, следует поговорить с капитаном Ройером.
Корби еще сильнее нахмурился.
— Капитан Ройер поддерживает меня целиком и полностью. Он полностью удовлетворен моей работой, и его начальство тоже. За пять недель я сделал то, с чем ньюаркская полиция не могла справиться за два месяца по свежим следам убийства!
Подобное, подумалось Уолтеру, возможно только при Гитлере или в стенах сумасшедшего дома.
— Вот и Тони, — Корби указал на молодого человека, — согласен с тем, что Киммель мог уйти из кинотеатра сразу после того, как они там встретились, в пять минут девятого. Тони припоминает даже, что вечером после кино он хотел зайти к Киммелю, но того не было дома.
— Нет, он не говорил, что хотел, — боязливо возразил Киммель каким-то не своим, аденоидным голосом, — он не сказал, что заходил…
— Киммель, от вас за милю разит преступлением! — заорал Корби; его голос скрипуче отскочил от голых стен. Вы так же виновны, как Стакхаус!
— Не убивал, не убивал! — тупо повторял Киммель, как молитву, гнусавым голосом с сильным иностранным акцентом, которого Уолтер не замечал за ним раньше. В страстных отрицаниях Киммеля было нечто жалкое, напоминающее последние судороги тела, в котором не осталось ни одной целой кости.
Тони знает про связь вашей жены с Эдом Киннардом, он мне сам сказал нынче утром. Он узнал об этом от всех соседей! — вопил Корби в лицо Киммелю. — Он знает, что вы могли убить Хелен за это, да и за много меньшее, верно? Ну, убили?!
Уолтер с ужасом наблюдал эту сцену. Он пытался представить Тони в кресле для свидетелей — смертельно напуганного неумного хулигана, чья внешность подсказывает: за деньги или угрозами от него можно добиться любых показаний. Корби работает грубыми методами, однако добивается результатов. Киммель, казалось, вянет прямо на глазах, плавится, словно гора жира. Он опять повторил высоким голосом:
— Не убивал, не убивал!
Внезапно Корби лягнул ножки стула, на котором сидел Киммель, но ему не удалось выбить стул из-под Киммеля, тогда он наклонился и дернул за задние ножки. Киммель скатился со стула и с глухим ударом плюхнулся на пол. Тони привстал, словно собирался помочь Киммелю встать, но остался на месте. Корби пихнул Киммеля ногой. Тот медленно поднялся с выдохшимся достоинством раненого слона. Голос Корби не смолкая призывал Киммеля сознаться, вдалбливал, что ему не оправдаться. Уолтер в точности знал, что будет говорить ему Корби, когда придет его очередь: припомнит ему посещения лавки, сделает вид, что безоговорочно верит истории Киммеля о разговоре про убийство и о том, как он потом исповедался Киммелю, притворится, что верит, будто все прочие ей тоже верят, и что Уолтер попал в самое безнадежное положение, какое только можно представить. Уолтер увидел, что Корби, жестикулируя, идет к нему, услышал отрывистые фразы, что он бросал на ходу, словно обращался к огромной аудитории:
…этот человек! Это он навлек на вас все неприятности, Киммель! Уолтер Стакхаус, эта бестолочь!
— Заткнитесь! — произнес Уолтер. — Вы прекрасно знаете, что я не виновен. Вы говорили об этом раз, говорили два, одному Богу ведомо, сколько раз вы об этом говорили! Но если вы сумеете придумать захватывающую историю, чтобы какой-нибудь тупоумный сукин сын из ваших начальников погладил вас за нее по головке, вы будете лгать и передергивать факты тысячекратно, лишь бы уверить всех в истинности своей бредовой теории.
— А вот это — ваша бредовая теория, — парировал Корби, отнюдь не рассердившись.
И Уолтер ему врезал. Удар пришелся под челюсть, перед Уолтером мелькнули в воздухе на фоне белой стены ноги Корби, и вот уже тот лежал на полу, роясь под пиджаком. Корби взял его на мушку и медленно поднялся.
— Еще один такой выпад — и я пущу в вас пулю. — предупредил Корби.
— И останетесь без вожделенного признания, — сказал Уолтер. — Почему вы меня не арестуете? Я же ударил офицера полиции!
— Не стану я вас арестовывать, Стакхаус, — окрысился Корби. — Это даст вам слишком много преимуществ. Вы такого не заслуживаете.
Корби стоял неподвижно и держал Уолтера на прицеле. Уолтер еще раз внимательно изучил его жесткое небольшое лицо, холодные светло-голубые глаза и спросил себя: а что, если Корби и в самом деле считает его убийцей? Считает, решил Уолтер, по той простой причине, что в душе у Корби не осталось и малейшего уголка, где могло бы гнездиться сомнение в его вине, и эту уверенность не поколебать, какой бы новый факт ни подвернулся в доказательство его невиновности. Уолтер взглянул на Киммеля: тот смотрел на него совершенно пустыми измученными глазами. Уолтеру неожиданно пришло в голову, что Корби довел Киммеля до безумия. Они оба спятили, и Корби и Киммель, каждый на свой лад. И этот молодой придурок на стуле!
— Либо я арестован, либо ухожу, — произнес Уолтер, повернулся и направился к двери.
Корби прыжком перегородил ему дорогу, наставив револьвер.
— Назад, — приказал он, придвинувшись к Уолтеру. На его костистом веснушчатом лбу выступили бисеринки пота, на челюсти, куда пришелся удар, розовело пятно. — Да и куда вам, собственно, идти? Что, по-вашему, ждет вас там, за дверями? Свобода? Да кто станет разговаривать с вами? Кто вам теперь друг?
Уолтер не отступил. Он посмотрел в лицо Корби, напряженное и застывшее, как у безумца, и вспомнил Клару.
— Что вы намерены теперь делать? Угрожать револьвером, чтобы вырвать у меня признание? Я не сознаюсь, даже если вы меня пристрелите.
Неестественное спокойствие, которое приходило к нему всякий раз, как Клара начинала бушевать, пришло и теперь; пистолет внушал ему не больше страха, чем если бы был игрушечным.
— Давайте, стреляйте, — предложил Уолтер. — Заработаете на этом медаль. А уж повышение — это точно.
Корби отер губы тыльной стороной руки.
— Ступайте туда, к Киммелю.
Уолтер повернулся вполоборота, но не сдвинулся с места. Корби приблизился к Киммелю, продолжая держать Уолтера на прицеле. Уолтер подумал: отсюда нельзя выбраться, потому что Корби — сумасшедший с револьвером.
Свободной рукой Корби потер челюсть.
Расскажите, Стакхаус, что вы почувствовали, когда утром раскрыли газеты?
Уолтер оставил вопрос без ответа.
А вот Тони, — Корби махнул револьвером в его сторону, — Тони газеты просветили. Он пришел к выводу, что Киммель вполне мог и убить жену, так же, как вы убили свою.
— Просветился, начитавшись газет? — рассмеялся Уолтер.
— Да, — ответил Корби. — Киммель думал, что это он вас разоблачает, но другим концом палка ударила по нему самому. Он продемонстрировал Тони, как все могло произойти. Тони — парнишка смышленый, охотно нам помогает, — самодовольно заметил Корби, неспешно направившись к Тони, который весь сжался от страха.
Уолтер засмеялся громче. Откинувшись назад, он разразился хохотом, и тот обрушился на него, отраженный стенами. Он поглядел на Тони, сидящего все с той же миной испуганного придурка, затем на Киммеля, на лице которого все явственнее проступала обида, словно он воспринимал этот смех как личное оскорбление. Теперь Уолтеру казалось, что он псих не хуже любого из них, и безумные раскаты собственного смеха заставляли его вновь заходиться от хохота. Ноги подгибались под ним, и все же частью сознания, остававшейся совершенно спокойной, он понимал, что смех идет исключительно от нервов и усталости и что он выставляет себя идиотом и бестолочью. Корби олицетворяет закон ничуть не больше, чем Киммель или Тони, подумал Уолтер, тогда как он правовед, но он перед ними бессилен. Тот беспристрастный судья, которого рисовал себе Уолтер, — невозмутимый седовласый мудрец в черной мантии, готовый выслушать его, выслушать до конца и признать невиновным, — такой судья существует только в его воображении. Никто никогда не выслушает его, ему не пробиться сквозь полчища всяких корби, и никто не поверит в то, что было на самом деле — или чего на самом деле не было.
Над чем вы смеетесь, кретин несчастный? — произнес Киммель, медленно подымаясь со стула.
Дряблое лицо Киммеля на глазах твердело от гнева. Смех Уолтера иссяк. Он увидел уязвленную правоту, несокрушимую обиду — то же самое, что он видел в тот день, когда явился к Киммелю сказать о своей невиновности. Неожиданно Киммель начал внушать ему страх.
— Полюбуйтесь, что вы натворили, а еще смеетесь! — произнес Киммель все так же гнусаво. Руки у него дрожали, пальцы, словно играя, касались друг друга подушечками с какой-то неожиданной детской грацией. Однако зрачки за красноватым ободком век впивались в Уолтера с возмущением и ненавистью.
Уолтер бросил взгляд на Корби. Тот наблюдал за Киммелем с довольным видом, словно Киммель — его слон и делает все положенные трюки. Такое сравнение пришло Уолтеру в голову, и в эту минуту он понял, что цель Корби распалить в Киммеле как можно больше ненависти к нему, Уолтеру, а если получится, то и заставить Киммеля на него напасть. У Киммеля на лице была написана маниакальная вера в собственную невиновность, в то, что судьба несправедливо с ним обошлась. Уолтеру вдруг сделалось стыдно, будто он и вправду завлек невинного человека в западню, из которой нет никакой надежды вырваться. Уолтеру захотелось уйти, сказать в свое оправдание несколько слов, которых не существует в природе, выбраться из этой комнаты и бежать сломя голову.
Киммель шагнул к нему. Казалось, что его огромное тело накренилось и вновь обрело равновесие, хотя он продолжал держаться за спинку стула.
— Кретин! — крикнул он Уолтеру. — Убийца!
Уолтер посмотрел на Корби и заметил, что тот улыбается.
— Теперь можете уходить, — сказал Корби Уолтеру. — И лучше поскорее.
Какое-то мгновение Уолтер постоял в нерешительности, затем повернулся и, раздавленный стыдом и собственной трусостью, пошел к двери. Засов подался не сразу, ему пришлось повозиться с защелкой, закреплявшей засов снизу; он лихорадочно дергал защелку, его прошиб пот — ему все казалось, что Корби целится ему в спину или что Киммель подкрадывается сзади. Наконец засов открылся, и Уолтер распахнул дверь, дернув за шаровидную ручку.
— Убийца! — проревел Киммель ему вслед.
Одолев ступеньки, Уолтер выбежал в главный холл. У него дрожали колени. Он спустился по наружной лестнице и немного постоял, вцепившись в холодный чугунный шар, которым кончались перила. Его мучило ощущение, будто он задыхается, будто тело его сковал паралич. Это напоминало дурной сон, ощущение полнейшей беспомощности при развязке в таком сне. Там, в подвале, царило безумие, а он над ним посмеялся. Он вспомнил, с каким выражением Киммель слушал этот смех, ужаснулся, оттолкнулся от перил и пошел восвояси.
