Глава 29

Я не могла выбросить мертвых мальчиков из головы. Толкая тележку, я проехала стенд с клубникой и попыталась не сравнивать ярко-красный окрас ягод со снимками окровавленной плоти.

За свою жизнь я видела много зла, изучала бесчисленных людей, убивавших без причины или намерения, но эти смерти впивались в меня когтями. Эти смерти не были случайными. Тщательная и неизменная структура убийств… усугубление жестокости. Даже побег Скотта Хардена… это все что-то значило.

Я остановилась у мясной витрины и взяла упаковку куриных бедрышек и каре ягненка. Двинувшись дальше, я чуть не врезалась тележкой в женщину передо мной. Она повернулась, я с сожалением улыбнулась, а затем опешила, узнав ее.

— Лила! Здравствуйте.

У нее загорелись глаза:

— Доктор Мур, — промурлыкала она. — Как вы?

— Все хорошо, — я откатила тележку из главного прохода. — Извините, что перенесла нашу консультацию на следующей неделе. Мне нужно подготовиться к одному судебному делу.

Она отмахнулась от извинений:

— Это как-то связано с Кровавым Сердцем? Я видела того красавчика-адвоката в вашем офисе на прошлой неделе. Того, что был в новостях, чей сын умер.

— Нет, это никак не связано, — меньше всего мне хотелось, чтобы Лила Грант трепалась по всему городу о Роберте.

— Знаете, моя дочь учится в Беверли. Она знает Скотта Хардена, один раз чуть не пошла с ним на свидание! — она просияла, будто ей нравилась мысль, что ее дочь чуть не связалась с мальчиком, которого похитили, пытали и едва не убили.

Я взяла ненужную стеклянную банку с миндалем, ища способ закончить разговор.

— Как обстановка дома?

— О, все в порядке, — из-за угла вышла более молодая версия Лилы и бросила в тележку огромную упаковку хлопьев с зефирками. — Мэгги, поздоровайся с доктором Мур.

Девочка оглядела мои красные балетки с презрительной улыбкой.

— Могу ли я поздороваться? Конечно, могу.

Я ее проигнорировала.

— Мэгги, — взмолилась Лила, отчего я задумалась, не являлась ли ее неспособность контролировать дочь одной из причин манифестации насильственных фантазий о жене брата — женщине, безупречно контролирующей свою жизнь.

Девочка убрала волосы с лица, и я заметила шрамы на ее запястьях. Старые и новые. Пересечения боли и депрессии. Я посмотрела в глаза Лиле.

— Мэгги, возьмешь мороженого? — непринужденно предложила она. — На твой вкус.

Девочка молча развернулась и поплелась по проходу. Я подождала, пока она исчезнет из виду, и спросила:

— Как давно она себя режет?

— Примерно два месяца, — вздохнула она. — Я пытаюсь мазать их «Неоспорином», но как только раны заживают, она снова себя режет.

Что-то в этих словах меня зацепило. Что именно? Я вежливо кивнула, пытаясь понять.

— Вы водили ее к психотерапевту?

— Это просто подростковая любовь. Знаете, мальчики, — она отмела порезы, пожав плечами. — Но да — мы возим ее к доктору Фебберу в клинике Бэньон. Он специализируется на подростках. К слову, вы ни за что не угадаете, кого я там однажды видела, — она наклонилась ближе, и колеса ее тележки заскрипели.

— Пожалуйста, не говорите мне, — я выдавила из себя вежливую улыбку. — Конфиденциальность пациентов — это больная тема среди докторов. Особенно в сфере психического здоровья.

— О. Да. Конечно, — она разочарованно поникла.

— Что ж, увидимся на неделе после следующей? Вернемся к обычному расписанию?

— Ага, — вяло отозвалась она. — Конечно.

Лила повернула тележку и приподняла руку на прощание. Я повторила жест. Бедная Мэгги. У нас с Лилой было шесть консультаций, но она ни разу не упоминала о проблемах дочери.

Я повернула в молочный отдел и взяла литр молока, а затем пачку соленого сливочного масла. Что же в нашем разговоре меня зацепило? Я мысленно прошлась по нему.

Ее дочь… школа Беверли… Скотт…

Я остановилась у охлажденных вин и выбрала бутылку Совиньон блан. Я втиснула ее возле молока и толкнула тележку. Впереди поредела очередь в аптеку, поэтому я ускорилась, надеясь попасть туда и долго не ждать. Я заболевала, и мне нужно было купить спрей для носа, пока не стало совсем плохо.

Я остановила тележку, взяла сумку и встала в очередь. Может, мне не стоило торопить разговор с Лилой, особенно потому, что мы не встретимся на этой неделе. Очередь подвинулась вперед, и я мысленно отметила, что нужно продолжить разговор о ее дочери на будущих консультациях.

Я скучающе оглядела выставленные у кассы бинты, кремы с антибиотиками и другие средства первой помощи.

Это ли меня зацепило? Если да, почему? Я закрыла глаза, концентрируясь на картинке, где Лила мажет Неоспорином порезы Мэгги. Картинка была любопытной, но мозг упрямо отказывался сотрудничать. Позади меня кто-то кашлянул. Я открыла глаза и шагнула вперед.

«Неоспорин»… «Неоспорин»… Раны заживают.

Перед глазами вспыхнули снимки из дел Кровавого Сердца. Увеличенные фото ран. Сигарентных ожогов. Порезов. Где-то заживших, где-то свежих. Я отстегнула застежку на сумке и достала телефон. Взглянув на время, я позвонила в офис и понадеялась, что Джейкоб еще там.

Его спокойное приветствие заставило меня улыбнуться.

— Джейкоб, это Гвен. Можешь зайти в мой кабинет? Мне нужно, чтобы ты кое-что сфотографировал.

Я подождала, пока он найдет ключи и отопрет кабинет. Давая указания, я направила его к части стены, куда прикрепила снимки всех ран.

Он охнул.

— Я знаю, они жуткие. Можешь сфотографировать всю эту часть? Достаточно близко, чтобы я могла увеличить фото, пожалуйста.

— Все?

— Да. Ты можешь снимать их по три или четыре за раз.

— Ладно. Я вам их перешлю.

— Спасибо. Пожалуйста, запри дверь, когда закончишь.

Я завершила звонок и прошла вперед, уже вторая в очереди. Я провела кредиткой и забрала спрей для носа, и мой телефон начал вибрировать от входящих сообщений. Вернувшись к тележке, я открыла ряд снимков и начала пролистывать их.

Хорошо, что я не ела. Фотографии были ужасающим зрелищем мучений, а хуже всего — снимки пенэктомии крупным планом. Я быстро пролистала их и увеличила фото, которое освежило память.

Это была аккуратная линия сигаретных ожогов по центру спины. Непримечательных, за исключением того, как они блестели. Словно улитка проползла по ранам. Это мазь или алоэ вера, и до этого места жертва никогда бы не дотянулась сама.

Кровавое Сердце их лечил. Ранил, а потом залатывал раны. Почему? Сожаление? Вина? Или дело в чем-то другом, более глубоком?

Я оторвала взгляд от телефона и попыталась понять, что это может значить. Это неправильно — полное противоречие созданному мной психологическому портрету. Организованный, зацикленный на контроле убийца не стал бы оказывать первую помощь, разве только ему нужно было держать жертву живой для конкрекной цели. Эти раны не несли угрозу жизни, поэтому им не требовалось лечение. Это почти… я подумала о Беверли и ее вопросе о залечивании ран. Да. Это могло указывать на залечивание, что, опять же, не подходило к моему портрету. Хоть в психологии нет однозначности, есть закономерности, а лечение ломало закономерности человеческого поведения.

Я затолкала телефон в сумку и схватилась за ручку тележки, повернула ее налево и направилась к кассе, пропуская оставшиеся в списке покупок вещи и направляясь к самой короткой очереди.

Я знала, что что-то не так. Может, это ключ к определению, что именно.