Глава 14, ст. 1—11

В данном отрывке Евангелия впервые выступает на освещенное поле евангельской истории зловещая фигура, до сих пор державшаяся в тени и мало замеченная евангелистами, фигура предателя Господа, Иуды Искариота.

О личности Иуды в последнее время много спорят. Вопрос стал почти модным. Даже в изящной литературе вы найдете несколько попыток разрешить загадку этой темной, преступной души (например, в сочинениях Л. Андреева и др.). Спорят о его психологии, сочиняют фантастические теории о мотивах предательства, пытаются даже обелить и облагородить черное злодейство, объясняя его то ревностью любви к Учителю, то нетерпеливым желанием помочь Его делу и ускорить торжественный час Его триумфа и победы над миром. Все напрасно! В мировом сознании Иуда и его предательство остаются по-прежнему самым грязным пятном нравственной истории человечества, возбуждая лишь ужас и отвращение.

Ключ к пониманию личности Иуды и его преступления дается в приведенном евангельском рассказе и очень прост: алчность и корыстолюбие – вот сущность его психологии. По крайней мере, в параллельном повествовании Евангелия от Иоанна (гл. 12, ст. 6) эти черты определенно подчеркиваются. Здесь же приходится искать и объяснения мотивов, побудивших Иуду предать своего Господа и Спасителя.

Евангельское повествование открывается замечанием, что первосвященники и книжники искали, как бы взять Иисуса Христа хитростью и убить.

Приближалась роковая развязка. Тернистый путь Спасителя спускался к закату, и страдальческие дни жизни Его готовы были смениться грозной и мрачной ночью смерти. И как с наступлением ночи из своих темных, холодных убежищ вылетают летучие мыши, совы, филины и другие ночные птицы, так и теперь около сияющего правдой и любовью образа Спасителя вырастает мрачная фигура Иуды – первая птица смерти.

Когда преданная, любящая женщина пришла с алавастровым сосудом мира из нарда чистого, драгоценного и, разбив сосуд, возлила Ему на голову. Некоторые вознегодовали и говорили, между собою: к чему сия трата мира? Ибо можно было бы продать его более нежели за триста динариев и раздать нищим. И роптали на нее (ст. 3–5).

Нам странно слышать эти холодные возгласы меркантильного расчета из уст учеников Спасителя. В них так мало любви к Учителю. Но нам станет понятна эта реплика, если мы обратимся к Евангелию от Иоанна и узнаем, что слова эти сказаны Иудою Искариотом.

Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор (Ин. 12, 6).

Так просто объясняет психологию Иуды святитель Иоанн Богослов.

Он был вор!

Человек алчный и корыстолюбивый, он присоединился к ученикам Господа, вероятно, в надежде на славу и богатство в будущем земном царстве Мессии. Мы знаем, что этой иллюзии не чужды были и другие ученики Спасителя, но в них она смягчалась и облагораживалась неподдельною любовью к своему Равви. У Иуды же, по-видимому, был один корыстолюбивый расчет.

Становится понятным, почему, обманувшись в своих надеждах и убедившись, что Иисус Христос не тот Мессия, о котором мечтал Иуда, вступая в кружок ближайших Его учеников; что Равви даже и не думает стать блестящим и богатым царем Израиля, но, напротив, решительно от этого отклоняется, уча, что Царство Его не от мира сего; что все труды и лишения, связанные со скитальческой жизнью апостольского кружка, по-видимому, грозят остаться без всякой награды, которую Иуда понимал только в земном смысле, – становится понятным, почему он пошел… к первосвященникам, чтобы предать Его им. Они же, услышав, обрадовались, и обещали дать ему сребреники. И он искал, как бы в удобное время предать Его (ст. 10–11).

Иуда хотел хоть чем-нибудь вознаградить себя за понесенные труды и обманутые надежды.

Итак, алчность руководила этим человеком. Корыстолюбие залепило перед ним все перспективы духовного счастья, и, находясь около самого источника всякого духовного блага и радости, он не видел в Учителе ничего, кроме цены осужденного раба. Любовь к деньгам, к наживе довела его до преступления, величайшего в мире. Алчность родила это преступление. Алчность, быть может самая низкая страсть в списке людских пороков и в то же время самая могущественная по своему влиянию на жизнь мира.

Вопрос об алчности, о ее противоядиях и о способах борьбы с нею и будет темою настоящей беседы.

Не забудем, что величайший преступник мировой истории страдал этой страстью и что почти в каждом человеческом сердце она занимает хотя бы маленький уголок. Это сообщает всему вопросу важность и жизненность для каждого из нас.

Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мк. 8, 36). Не можете служить Богу и маммоне (Мф. 6, 24), – сказал Господь.

А ветхозаветный законоучитель дает такую заповедь:

Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, [ни поля его,] ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, [ни всякого скотт его,] – ничего, что у ближнего твоего (Исх. 20, 17).

Это десятая заповедь Ветхого Завета, направленная против алчности.

Вообще говоря, законодательство Ветхого Завета обнимает, главным образом, внешнее поведение человека и запрещает преимущественно дурные действия и поступки.

Десятая заповедь – почти единственная, регулирующая внутренние настроения и чувства, и это, вероятно, потому, что алчность составляла преобладающую страсть народа еврейского и на практике вела ко множеству крупных преступлений.

Конечно, бороться с мыслями, настроениями и желаниями труднее, чем с внешними обнаружениями их – с делами, но, тем не менее, и эта борьба совершенно необходима, ибо, во-первых, мысли дурные засоряют душу и делают ее нечистою, а во-вторых, мысли и желания суть не что иное, как семена дел, и рано или поздно будут искать своего проявления и осуществления.

Люди алчные, впрочем, мало обращают внимания на слова Спасителя и на заповедь Моисея, так как основная страсть души влечет их именно к земному и заставляет забывать о духовном и вечном. Слова Господа – какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? – им совсем непонятны и звучат для них холодно и отвлеченно, как что-то далекое, к ним не относящееся, ибо «пользу» они и понимают именно как приобретение.

Но если даже не выходить из круга понятий этих людей и иметь в виду только земное счастье, то все же необходимо сознаться, что и здесь при наличии алчности цель не достигается, и, как всякая страсть, она только обманывает человека. Алчность рисует земное счастье в перспективе мирских приобретений, в обстановке богатства, пышности, комфорта. Чем больше человек имеет, тем он счастливее, – шепчет алчность, заставляя своего несчастного раба стремиться все к большим и большим приобретениям. В действительности, это – обман. Количество земных благ никогда не обеспечивает человеку счастья, а страсть алчности и рожденные ею настроения недовольства и зависти до такой степени отравляют жизнь, что и в самой пышной обстановке человек чувствует себя глубоко несчастным. «И через золото слезы льются», – говорит правдивая русская пословица.

Недовольство и зависть – вот две змеи, которые своим ядом уничтожают все наслаждение новыми приобретениями. Удивительно глубоко и ярко эта вечная тоска недовольства среди роскоши и богатства передана в книге Екклесиаста.

Я предпринял большие дела, – говорит Соломон, предполагаемый автор этой книги, – построил себе дома, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья; приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра и золота и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих – разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме… Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселия, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов Моих. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!.. И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем: ибо всё – суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился… И это – суета! И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем. Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!.. Ибо человеку, который добр пред лицом Его, Он дает мудрость и знание и радость, а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицом Божиим. И это – суета и томление духа! (Еккл. 2, 4—11, 17–20, 22, 23, 26).

Если и великие люди с громадными ресурсами духовных богатств, с широким кругозором, умные, талантливые, энергичные, находясь на высоте земного счастья, богатства и славы, при полной возможности удовлетворения самых прихотливых желаний, тем не менее чувствовали тоску и неудовлетворенность, то разве это не красноречивое свидетельство ложности земного идеала счастья, состоящего в приобретении мирских благ? И разве не обманывает нас алчность, направляя наш труд и наши усилия в эту сторону?

Что же сказать о нас, слабых, серых, духовно неустроенных людях? Недовольство, неудовлетворенность у нас стали, кажется, заразною, повальною болезнью? В литературе появился даже особый тип так называемого нытика – человека, который только жалуется, стонет и ничего не делает.

«Мы – дачники… – говорит писатель Горький о русской интеллигенции, – мы суетимся, ищем в жизни удобных мест… и отвратительно много говорим… разве легко и свободно жить среди людей, которые всё только стонут, всё кричат о себе, насыщают жизнь жалобами и ничего, ничего больше не вносят в нее?..»

Если в прежнее время эту неудовлетворенность жизнью наши писатели с легкой руки Байрона пытались задрапировать в романтическую тогу Чайльд Гарольда, заставляя предполагать в своих героях избранную породу людей, стоящих выше всех остальных и потому непонятых и тоскующих, то сейчас ни для кого из нас нет ни малейшего сомнения в том, что сущность этих русских чайльд гарольдов – просто кислятина. Это – не герои, это – нытики.

Недовольство – наша общая болезнь. Вряд ли можно было найти в России за последние двадцать лет много людей, вполне довольных жизнью, и причина этого заключается в материалистическом понимании жизни, в желании найти свою долю счастья исключительно в области земных благ Это стремление развивало алчность, желание как можно больше захватить в свое личное обладание, и в то же время требовало готового, дарового счастья без необходимых для этого усилий и труда. Не получая желанного счастья, ибо на этом пути его не могло и быть, люди ворчали, жаловались, злобились, винили друг друга и, создавая общую атмосферу недовольства, отравляли свою и чужую жизнь.

Это недовольство, доходящее порой до отчаяния, до самоубийства – неизбежный результат материалистического понимания жизни. Та азартная борьба за счастье, или, говоря точнее, за материальное благополучие, которая особенно обострилась за последнее время, неизбежно разделяет людей на два класса – победителей и побежденных; победителей, достигших своей цели, оказавшихся на верхних ступенях жизни и упрочивших свое благополучие (богатство, в первую очередь), и побежденных, смятых в этой отчаянной беспощадной борьбе, оказавшихся слабее своих противников и не сумевших обеспечить для себя сытного места под солнцем. И те и другие несчастны и неудовлетворены. Побежденные проникнуты завистью к своим счастливым соперникам и злобой на свою судьбу. Победители, добравшись до верха, с досадным разочарованием убеждаются, что достигнутое ими положение вовсе не так заманчиво и блестяще, как оно казалось снизу, в мечтах, когда представляло лишь отдаленную цель, и что не стоило оно тех трудов и лишений, которые пришлись перенести, чтобы до него добраться. К этому надо присоединить еще постоянное беспокойство за прочность достигнутых успехов и тяжелое сознание направленных против них злобы и зависти, возбужденных этими успехами в душе побежденных.

Создается общая атмосфера вражды, злобы, недоверия, подозрительности, и все это отравляет жизнь. В материалистическом понимании жизни лежат корни всех социальных катастроф и брожений.

Так забытый дух мстит человеку за свои поруганные права. Как ярко и наглядно банкротство современного материалистического миропонимания свидетельствуется многочисленными самоубийствами, участившимися за последнее время! Молодые девушки, цветущие юноши лишают себя жизни, оставляя после себя маленькую записку, в которой один и тот же стереотипный мотив: не нахожу цели в жизни.

Конечно, если представлять жизнь как борьбу за материальные удобства, за комфорт, за богатство, за сытный кусок пирога на жизненном пиру, за туго набитое брюхо, за мишуру внешнего блеска, то такая жизнь не имеет в себе благородной цели, достойной человека. Жить тогда, действительно, не стоит. Но вера, религия, Евангелие указывают нам другие цели – служение Богу, служение людям, духовное самоусовершенствование – и только на этом пути возможно счастье и примиренность с жизнью.

Хорошо рисует контраст богатства и бедности и в то же время тщету богатства святитель Василий Великий в своих творениях.

«Как представлю взорам твоим страдания бедного? – говорит он, обращаясь к богатым. – Осмотрев внутренность дома, видит он, что золота у него нет и никогда не будет; домашние приборы и одежда точно таковы, как и у всякого нищего; все они стоят не многих оболов. Что ж еще? Обращает, наконец, взор на детей, чтобы, отведя их на торг, в этом найти пособие против голодной смерти. Представь при этом борьбу неминуемого голода и отеческой любви. Голод угрожает самою бедственною смертью, а природа влечет к противному, убеждая умереть вместе с детьми. Много раз собирается он идти, много раз останавливается; наконец препобежден, вынужденный необходимостью и неумолимою нуждою. И над чем еще задумывается этот отец? «Которого прежде продать мне? На которого приятнее взглянет хлебо-продавец? Пойти ли к самому старшему? Но уважаю его старшинство. Или к младшему? Но жаль его возраста, который не чувствует еще несчастий. Этот сохраняет в себе ясные черты родителей; а этот способен к учению. Увы, какое затруднение! Что со мною будет? На которого из них напасть мне? У какого зверя занять мне душу? Как забыть природу? Если всех удержу при себе, то увижу, как все будут истаевать от голода, если продам одного, то какими глазами буду смотреть на остальных, сделавшись уже для них подозрительным, так что перестанут мне верить? Как буду жить в доме, сам доведя себя до бесчадия? Как пойду за стол, на котором обилие произведено такими средствами?»

И он после слез идет продавать любезнейшего сына!»

А богатые изощряются в выдумке излишеств, которой остается только дивиться. «У них тысячи колесниц; на одних возят всякую рухлядь, другие покрыты медью и серебром; и на них ездят сами. У них множество коней, и им, как людям, ведут родословные, уважая за благородство отцов; одни возят этих сластолюбцев по городу, другие участвуют с ними на охоте, иные объезжены для дороги. Узды, подпруги, хомуты – все серебряные, все осыпаны золотом; попоны из багряницы украшают коней, как женихов. У них множество мулов, разделенных по цвету; возничие их сменяют друг друга, одни впереди, другие сзади. У них неисчетное множество других домашних слуг, чтобы стало для пышности всякого рода: управители, ключники, землепашцы, обученные всякому ремеслу, и необходимому и изобретенному для наслаждения и роскоши; повара, хлебники, виночерпии, охотники, ваятели, живописцы, учредители удовольствий всякого рода. У них стада верблюдов, то перевозящих тяжести, то пасущихся, табуны лошадей, гурты быков, овец и свиней; при них свои пастухи; у них своя земля, достаточная для прокормления и еще приумножающая богатство получаемыми с нее доходами. У них бани в городе, бани по деревням. Дома сияют мраморами всякого рода, – один из фригийского камня, другой из лакедемонской или фессалийской плиты; и одни дома согревают зимой, другие прохлаждают летом; полы испещрены разноцветными камнями, потолки вызолочены; где нет по стенам мрамора, там украшено живописными цветами. А когда, по разделе на бесчисленные траты, богатство остается еще в избытке, его кладут в землю, берегут в тайных местах, потому что будущее неизвестно и опасно, чтобы не постигли нас какие-нибудь неожиданные нужды.

Точно неизвестно, воспользуешься ли в нужде зарытым золотом, – но не неизвестно наказание за бесчеловечные нравы. Когда при бесчисленных выдумках не мог ты расточить богатства, тогда скрыл его в землю. Страшное же безумие – копаться в земле, пока золото еще в рудокопне; а когда оттуда вынуто, опять прятать в земле! А потом, думаю, бывает и то, что, зарывая богатство, зарываешь с ним вместе и сердце. Ибо сказано: идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6, 21).

А если и сожительница твоя – женщина богатолюбивая, то двойная болезнь. И прихоти она воспламеняет, и сластолюбие увеличивает, и раздражает суетные пожелания, придумывая какие-то драгоценные камни, – жемчуги, изумруды, яхонты, употребляя золото, то кованое, то тканое, и усиливая болезнь глупостями всякого рода: потому что не по временам только занимаются этим женщины, но дни и ночи проводят в заботах о сем.

И тысячи каких-то ласкателей, угождая их пожеланиям, приводят красильщиков, серебряников, мироваров, ткачей, набойщиков. Ни на минуту не дают вздохнуть мужу, муча его непрестанными своими приказами. На удовлетворение женских пожеланий не станет никакого богатства, хотя бы оно текло реками, когда им захочется иметь у себя привозимое от варваров миро, как масло с рынка, морские цветы, раковины, морское перо, и в большем еще количестве, нежели овечью шерсть. А золото, служа оправой драгоценным камням, составляет у них убор то на челе, то на шее, то в поясах, или оковывает собою руки и ноги. Ибо златолюбивым женщинам приятно носить на руках оковы, только бы оковывало их золото. Поэтому когда позаботиться о душе человеку, который услуживает женским пожеланиям? Как от бурь и непогод тонут непрочные корабли, так от худых наклонностей жен гибнут немощные души их сожителей. А богатство, расточаемое на столько предметов мужем и женою, которые превосходят друг друга в изобретении суетных трат, естественным образом не имеет уже никакого случая перейти к посторонним». Но на что же обратить богатство? «Облечешь ли себя в многоценную одежду? Для тебя достаточно будет хитона в два локтя; прикрытие себя одной одеждой удовлетворит всем нуждам в одеянии. Но ты станешь употреблять богатство на роскошный стол? Одного хлеба довольно, чтобы наполнить чрево… Скажи мне, к какому выгоднейшему употреблению служат серебряные ложа и серебряные столы, постели и седалища из слоновой кости, между тем как ради них богатство не переходит к бедным, хотя они тысячами стоят у дверей и оглашают их всяким жалобным голосом?

А тебя не трогает страдание; ты не хочешь взойти в чувствования природы! Этого несчастного угнетает голод, а ты медлишь и смеешься, способствуя к тому, чтобы продлилось его бедствие! Он утробу свою предлагает тебе ценою за пищу, а у тебя не только не цепенеет рука, собирающая подать с таких несчастий, но даже ты еще домогаешься большего и стараешься, как бы, взяв больше, дать меньше, чтобы для этого бедняка несчастье его сделать во всех отношениях более тягостным! Ни слезы не возбуждают в тебе жалости, ни воздыхания не смягчают сердца; ты непреклонен и неприступен! Во всем видишь золото, везде представляешь золото; о нем грезишь и во сне, о нем думаешь и во время бодрствования. Как сумасшедшие в припадке бешенства не действительные видят вещи, но представляют, что производит в них болезнь, так и у тебя душа, одержимая сребролюбием, во всем видит золото, во всем видит серебро. Приятнее тебе смотреть на золото, нежели на солнце. Ты желал бы, чтобы все превратилось в золотой состав, и, как только можно, придумываешь к тому способы. Чего не приводишь в движение ради золота? Хлеб у тебя делается золотом вино сседается в золото, и шерсть обращается у тебя в золото; всякий торговый оборот, всякая выдумка приносят тебе золото. Золото само себя рождает, размножаясь чрез рост; в тебе нет сытости, не видно конца пожеланию. Детям, когда они жадны, нередко позволяем без меры есть, что они особенно любят, чтобы излишним пресыщением произвести отвращение; но не таков корыстолюбец: чем более он пресыщен, тем большего желает… К десяти талантам стараешься приложить другие десять, а когда стало двадцать, домогаешься еще двадцати; и непрестанно прилагаемое не останавливает стремления, а только разжигает желание. Как для упивающихся прибавление вина служит побуждением к тому, чтобы пить, так вновь разбогатевшие, приобретя много, желают еще большего, постоянным приращением богатства питая свою болезнь. И эта ревность не приводит их к цели, потому что не столько веселит то, что в руках, как оно ни велико, сколько печалит то, что еще не у них, и чего, по их мнению, не достает им; оттого душа их всегда снедается заботами, домогаясь большего и большего. Им надлежало бы радоваться и благодарить, что они достаточнее многих, а они недовольны и мучаются, потому что не сравнялись с тем или другим, которые их богаче… Ад не скажет: довлеет (Притч. 30, 16), и любостяжательный никогда не говорит «довольно».

Скажешь: кому делаю обиду, удерживая свою собственность? – Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес с собою в жизнь? Положим, что иной, заняв место на зрелище, стал бы потом выгонять входящих, почитая своею собственностью представляемое для общего всем употребления; таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других. Если бы каждый, взяв потребное к удовлетворению своей нужды, излишнее предоставлял нуждающемуся, никто бы не был богат, никто бы не был и скуден. А ты, захватив все в ненаполнимые недра любостяжательности, думаешь, что никого не обижаешь, лишая сего столь многих? Кто любостяжателен? Не удерживающийся в пределах умеренности. А кто хищник? Отнимающий у всякого, что ему принадлежит. Как же ты не любостяжателен, как же ты не хищник, когда обращаешь в собственность, что получил только в распоряжение. Кто обнажает одетого, того назовут грабителем, а кто не одевает нагого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого какого названия? Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному – одежда, которую сохраняешь в своих кладовых; необутому – обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся – серебро, которое зарыто у тебя. Поэтому всем тем делаешь ты обиду, кого мог бы снабдить.

Всмотрись, человек, в природу богатства, Что тебя удивляет так в золоте? Золото – камень, серебро – камень, жемчуг – камень, камень и всякий из камней: хризолит, аквамарин, агат, яхонт, аметист, яшма. Это цветы богатства, и часть их кладешь ты в скрытность, а часть носишь на себе, тщеславясь блеском сих драгоценностей. Скажи: какая тебе польза вертеть руку, блещущую камнями?.. Какой любитель нарядов мог прибавить хотя один день своей жизни? Щадила ли кого смерть ради богатства? Миновала ли кого болезнь ради денег? Долго ли золоту быть силками для души, удою смерти, приманкою греха? Долго ли богатству служить предлогом к войнам, ковать оружие, изощрять мечи? Ради его родные не знают естественных уз, братья смотрят друг на друга убийством. Ради богатства пустыни питают в себе убийц, море – разбойников, города – ябедников. Кто отец лжи? Кто виновник ложных подписей? Кто породил клятвопреступление? Не богатство ли?.. Что с вами делается, люди?.. Имение дано вам в пособие жизни, а не в напутие к злу, на искупление души, а не в повод к погибели…

Желал бы я, чтобы отдохнул ты немного от дел неправды, дал время своему рассудку размыслить, к какому концу стремится попечение об этом. Есть у тебя такое-то число десятин обработанной земли, и еще такое же число земли, заросшей лесом, горы, равнины, овраги, реки, луга? Что ж после этого? Не всего ли три локтя земли самого ожидают тебя? Не достаточно ли будет тяжести немногих камней, чтобы охранять жалкую плоть? Для чего трудишься? Для чего поступаешь беззаконно?.. Отрезвишься ли когда-нибудь от сего упоения? Будешь ли иметь здравый рассудок? Придешь ли в себя самого? Представишь ли пред своими очами Христово судилище? Чем оправдишься, когда обиженные станут вокруг тебя и возопиют на тебя Праведному Судии? Что тогда будешь делать? Каких наймешь себе ходатаев? Каких представишь свидетелей? Как уверишь Судию, не поддающегося никакому обману?.. Предстанешь один без друзей, один без помощников, не защищаемый, не оправдываемый, постыжденный, печальный, унылый, всеми оставленный, не смеющий отверсть уст. Все восстанет против тебя; лукавый сонм злых твоих деяний окружит тебя. Ибо как за телом тень, так за душою следуют грехи, явственно изображающие ее дела».

В этих своих заключениях великий святитель совершенно верно отметил ту громадную роль, которую играет богатство и погоня за ним во всех отрицательных, бурных явлениях нашей жизни. Если присмотришься внимательно к жизни человечества, не только современной, но и к жизни прошлых веков, то нетрудно убедиться, что алчность, преклонение перед золотым тельцом, страсть к наживе являются в громадном большинстве случаев основной причиной наших бедствий и зол как в частной, так, особенно, в общественной жизни. Грабежи, разбои, убийства, воровство, обман и плутовство всякого рода, бесчестность и эксплуатация человека человеком и т. п. – разве все это не есть результат основного мотива современной жизни – устроить свое материальное благополучие какими бы то ни было средствами? Невольно приходится согласиться с апостолом, что корень всех зол есть сребролюбие (1 Тим. 6, 10).

В заключение припомним одну из дивных притчей Спасителя, говорящую о тщете богатства и о том, как неразумно и недостойно человека стремление к нему делать единственной целью своей жизни.

У одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих? И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое, и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет (Лк. 12, 16–21).

Смотрите, берегитесь любостяжания, – сказал Господь, – ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения (Лк. 12, 15).