Глава 9, ст. 30—42

В то время, к которому относится рассказ прочитанного евангельского отрывка, ученики Господа были еще далеко не на высоте нравственного христианского совершенства. Взятые из простой народной среды, из массы еврейства, они, по-видимому, не могли сразу уловить высокий дух Христова учения и отрешиться от национальных недостатков и предрассудков. Несомненно, как все благочестивые евреи, они с благоговением относились к закону Моисея и строго блюли его заветы, но при самом строгом исполнении Ветхий Закон не мог поднять человека до уровня христианства, и, быть может, с наибольшей наглядностью его несовершенство сравнительно с христианским учением сказывалось в одном отношении: он почти не боролся с самолюбием человека, с его гордостью, славолюбием и тщеславием – одним словом, с тем врагом человеческого спасения, который в христианстве признается самым серьезным и наиболее опасным. Ветхий Завет определял главным образом правила внешнего поведения; христианство требует по преимуществу борьбы с внутренним человеком, с его эгоистическим «я». Ученики Господа – на первых порах, по крайней мере, – необходимости этой борьбы еще не сознавали; для них еще не было вполне ясно, что сущность христианской нравственности и в то же время ее высота именно и заключается в подвиге самоотречения и в ломке личного и национального самолюбия. Правда, последовав за Христом, они отказались от всех удобств жизни, но они, по-видимому, думали вознаградить себя за это земными благами будущего мессианского царства и своего прежнего самолюбия во всех его оттенках они не потеряли. В этом отношении их еще надо было воспитать.

В этом евангельском отрывке мы находим три урока, данных Господом Своим ученикам с определенной целью: показать им тщету человеческого самолюбия и его несовместимость с принципами нового учения.

Выйдя оттуда, проходили через Галилею; и Он не хотел, чтобы кто узнал. Ибо учил Своих учеников и говорил им, что Сын Человеческий предан будет в руки человеческие и убьют Его, и, по убиении, в третий день воскреснет. Но они не разумели сих слов, а спросить Его боялись (ст. 30–32).

Понять простой, буквальный смысл слов Господа было, конечно, нетрудно, и ученики, конечно, понимали, что значит быть преданным и убитым. Но этот-то простой смысл и не укладывался в их головах. Им казалось, что Господь говорит здесь притчами, иносказательно, и хочет сказать что-то иное… Что именно – они не могли догадаться, но Его слова в их буквальном понимании казались им до такой степени чудовищными и так мало согласовывались с тем, чего они ожидали от своего Учителя и Мессии, что принять их в этом смысле было невозможно.

Сама таинственность их путешествия по Галилее, на чем настаивал Господь, вероятно, им уже не нравилась. Им хотелось идти открыто, привлекая всеобщее внимание, хотелось, чтобы толпы народа сбегались со всех сторон к их Учителю, увеличиваясь все более, чтобы их путешествие превратилось в триумфальное шествие, достойное Мессии. А дальше. Дальше им уже мерещились перспективы будущей славы, громкие победы, свержение ненавистного римского ига, царские почести, величие и могущество власти, безумные овации… И в центре всего этого блеска их Равви и они, первыми признавшие в Нем Великого Мессию, всюду и всегда с Ним, окруженные также лучами Его славы как Его ближайшие сотрудники.

Конечно, эти перспективы дразнили их славолюбие, еще не укрощенное страданиями и истинным пониманием смысла Христова учения. Несомненно, этой славы они ожидали и желали ее для себя.

И вдруг эти речи о смерти, о предательстве. Что же это значит? Или все мечты – обман воображения?

А между тем Господь намеренно разрушал их иллюзии. Намеренно окружал Свое путешествие такой таинственностью, чтобы оно походило скорее на бегство преследуемого преступника, чем на спокойно-величавое передвижение популярного равви. Намеренно говорил о Своих близких страданиях и смерти, чтобы осадить взлеты славолюбивого воображения Своих учеников и дать им понять, что их тщеславные мечты не нужны для Его дела и бессмысленны и что не земная слава, но позор и страдания ожидают и Его, и вместе с Ним Его верных последователей, что в этих страданиях и унижениях и состоит тот подвиг, на который Он их призвал.

Вот чего не могли уразуметь ученики.

Второй урок последовал немедленно за первым. Когда они пришли в Капернаум, Иисус спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собою? Они молчали; потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше. И, сев, призвал двенадцать и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою (ст. 33–35).

Гордость учеников проявилась здесь в наивном споре: кто из них больше или лучше? Несомненно, это детское хвастовство связывалось при этом с другим вопросом: кто из них будет занимать первое место в будущем царстве Мессии? Они все еще не могли отказаться от своих предрассудков.

Снова Господу приходится преподать ученикам Своим урок смирения. Снова Он указывает им, что в Его царстве властолюбие – такой же порок, как и славолюбие, что обычные понятия о величии должны быть изменены коренным образом и заменены совершенно противоположными и что нравственная высота и духовная близость к Нему зависят не от значительности занимаемого внешнего положения, а от готовности смиренно склониться пред всеми и служить всем. Таков идеал христианина, совершенно противоположный надменному типу языческой или фарисейской души.

Наконец, третьим Своим уроком Господь искореняет самолюбие учеников там, где оно было всего опаснее: в самом деле их будущего апостольского служения, которое должно быть бескорыстным и стоять вне всякого влияния личного самолюбия, могущего принести здесь вред непоправимый.

Иоанн сказал: Учитель! мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, а не ходит за нами; и запретили ему, потому что не ходит за нами. Иисус сказал: не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас (ст. 38–40).

Ученики запрещают неизвестному для них человеку изгонять бесов именем Господа только потому, что он не принадлежит к их тесному кружку. Они не говорят, что он – человек неверующий или ведет позорную, недостойную жизнь. Их не останавливает то обстоятельство, что бесы повинуются ему и он может изгонять их именем Христа, что ясно свидетельствует о его вере и высокой нравственности, ибо в противном случае он не имел бы такой силы. Но они негодуют на то, что он пользуется именем их Учителя, не будучи Его учеником, и таким образом как бы предвосхищает их права. Им хотелось бы, чтобы честь распространения дела Христова принадлежала только им, и на неожиданного незнакомца они смотрят как на досадного конкурента.

Таким образом, в этом нетерпеливом запрещении сказывается все то же самолюбие в новой его форме честолюбия.

Если бы ученики преданы были вполне и исключительно делу Господа, то, конечно, они должны были только радоваться тому, что это дело находит еще новых работников, содействующих ему по мере сил своих, подобно тому, как радовался апостол Павел, слыша, что другие продолжают его дело: Как бы ни проповедали Христа, – пишет он, – притворно или искренно, я и тому радуюсь и буду радоваться (Флп. 1, 18).

В конце концов, искреннему, идейному работнику совершенно безразлично, выдвинется ли он сам и отдадут ли ему должную часть за его деятельность; ему важно и нужно лишь одно: чтобы то дело, которому он посвятил себя, его дело процветало. Ученики до этой высоты еще не дошли. В них еще слишком сильно честолюбие, и свои лавры и ожидаемую честь будущего царствования они ни с кем не хотят делить.

Господь немедленно останавливает этот взлет честолюбия, принявшего форму нетерпеливой раздражительности, и дает понять, что в служении Его делу честолюбие недопустимо.

Не запрещайте ему, – говорит Он, – ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас. Не беда, что этот человек не ходит за вами и не принадлежит к вашему кружку. Если он творит чудеса именем Моим, то он делает то же, что и вы: укрепляет веру в Меня. Он – ваш союзник, и запрещать ему его деятельность так, как вы это делаете, – значит вредить делу ради личного честолюбия.

Этим Господь затрагивает чрезвычайно важный практический вопрос: как относиться к людям так называемым инакомыслящим, к тем, которые не принадлежат к нашей Церкви или к нашей общинной организации. Вопрос для нас важный ввиду большого количества людей, стоящих в настоящее время вне церковной ограды, с которыми приходится так или иначе сталкиваться в жизни. Неумение ввести в отношения к ним правильный христианский взгляд часто ведет к взаимной вражде и ненужному озлоблению.

Прежде всего из ответа Господа ученикам ясно, что ни в каком случае к этим отношениям не должно примешиваться самолюбие или честолюбие, которое часто препятствует людям даже понять друг друга. Оно-то и является обыкновенно причиной церковных раздоров и разделений.

В самом деле, откуда это бесконечное дробление христиан на католиков, православных, протестантов, баптистов, лютеран, пресвитериан и т. д. и т. д.?» Откуда эти бесчисленные секты? Ведь истина Христова одна, и потому должно быть едино стадо и един Пастырь (Ин. 10, 16). Между тем этого нет.

Главная причина этого дробления заключается в том, что к чистой истине Христовой примешалось человеческое самолюбие и плотский элемент внесен в организацию единой Христовой Церкви. Когда возникало какое-либо богословское мнение, несогласное с общепринятым церковным, его сторонники непременно хотели добиться для него преобладания, как это мы видим в истории ересей; иногда к этому примешивалось еще политическое честолюбие и желание власти, как это было при отделении Западной Церкви от Восточной; иногда гордость, самомнение, кичливая надменность ума, слишком уверенного в себе и мнящего себя выше других, мешали примирению богословских течений и успокоению церковной болезни. Но во всех этих разделениях был один основной грех: забыта заповедь о любви.

И в результате получилось нечто невероятное: там, где началось разделение и родилась самолюбивая ревность, там началась вражда – вражда во имя Евангелия, ненависть к «инакомыслящим» ради соблюдения чистого учения Христа, учившего о любви и отдавшего жизнь во имя любви. Вражда перешла в страшное ожесточение. Полились потоки крови… Это была какая-то чудовищная, адская ирония, извратившая христианство.

Нация шла против нации. Католическая Испания – против протестантской Англии. Верующие против верующих. Католики против протестантов. Во Франции вспыхивало и разгоралось преследование гугенотов. В Германии религиозная Тридцатилетняя война унесла весь цвет населения, оставив в живых едва одну десятую часть. В Испании и Нидерландах свирепствовала инквизиция, сжигавшая еретиков на кострах ad majorem Dei gloriam, то есть для вящей славы Божией. В России преследовали раскольников-старообрядцев и главарей их отправляли в ссылку, в заточение. Прямо невероятно, как во имя Бога люди проливали столько крови и так яростно и страстно ненавидели друг друга, не зная границ своего озлобления и жестокости.

Теперь условия борьбы, правда, изменились. Нет более религиозных войн, потухли костры инквизиции, не льется человеческая кровь ad majorem Dei gloriam. Религиозная борьба приняла более культурную форму диспутов и богословских споров. Но и теперь еще демон тщеславия и самолюбия шутит свою злую шутку над защитниками Христовой истины, и эти диспуты часто кончаются взаимными проклятиями и озлоблением. Расколы и секты не уничтожаются и даже не уменьшаются в числе, но пропасть между различными оттенками христианских вероисповеданий становится глубже и непроходимее. Эти споры не приводят ни к каким результатам еще потому, что все время вращаются в области теоретических или догматических вопросов, тогда как корни разделения лежат не здесь, но во взаимных антипатиях религиозных обществ, вызванных различными историческими условиями. Следовательно, не теоретические споры, а только любовь может сблизить людей разных вероисповеданий. Споры же с их желанием победы вызывают только так называемую odium theologicum, то есть богословскую ненависть, несомненно, худшую из всех существующих ересей. Религия тогда служит только маской для обмана, ибо кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин. 4, 20).

В этом духе любви действовали и этою любовью побеждали все препятствия великие миссионеры всех веков.

Около 1050 года в Ростовской земле, населенной в то время полудикими и жестокими язычниками, проповедовал слово Божие святитель Леонтий. Изгнавшие до Леонтия с побоями и мучениями двух епископов, эти варвары недружелюбно встретили и его. Они стали всячески оскорблять и поносить нового святителя и проповедника христианства и наконец изгнали и его. Но Леонтий не падал духом и не оскорблялся этим; он знал и видел, что и у этих варваров в глубине души скрыта искра Божественного огня, которую надо только суметь бережно вскрыть и возжечь.

Леонтию советовали оставить дикарей.

– Смотри, какие они упорные язычники, – говорили ему.

– Не отступлю я от этих язычников, – отвечал Леонтий, – они делают нам зло, а мы будем отыскивать в них добро, и этим добром скоро победим зло.

И несмотря на грозившую ему опасность, он остался жить близ Ростова, около потока. К нему из любопытства заходили сперва дети язычников, а потом и взрослые. Леонтий принимал их ласково и любовно и дарил им, что мог, причем, улучив минутку, рассказывал своим гостям о Боге, Который все сотворил и обо всем промышляет, Который любит всех людей, особенно добрых и мирных; рассказывал об Иисусе Христе, Сыне Божием, приходившем в мир, чтобы научить людей любить Бога и друг друга. Такая кроткая, незлобивая проповедь скоро привлекла к нему много язычников, и они стали приходить к нему тысячами. Об этом узнали самие завзятые и закоренелые язычники. Они во главе со жрецами явились к святителю с дрекольями и луками, чтобы умертвить его. Но Леонтий бесстрашно вышел к ним навстречу и стал похвалять их ревность, с какой они защищают свою веру.

– За это я вас люблю, – сказал святитель, – и молюсь за вас Богу, чтобы Он скорее просветил вас светом истинной веры.

Видя такую кротость и незлобие, разъяренные язычники скоро успокоились и тоже стали слушать проповедника. С тех пор влияние святителя Леонтия становилось все более и более неотразимым. А к концу жизни святителя (ок. 1073 г.) этот край считался уже в числе просвещенных светом Христова учения.

Эту любовь и кротость в отношениях к разномыслящим Православная Церковь определенно предписывает 77-м правилом Карфагенского Собора, который по поводу раскола Донатистов издал следующее постановление: «По дознании и исследовании всего, пользе церковной споспешествовать могущего, по мановению и внушению Духа Божия, мы избрали за лучшее, поступать с вышеупомянутыми людьми кротко и мирно, хотя они беспокойным своим разномыслием и весьма удаляются от единства Тела Господня… Может быть тогда, как мы с кротостью собираем разномыслящих, по слову апостола, даст им Бог покаяние в разум истины: и возникнут от диавольской сети, быв уловлены от него в свою его волю (2 Тим. 2, 25–26)».

Таков любящий голос Православной Церкви.

Итак, не забудем главного и основного в законе Христовом: не забудем любви даже по отношению к разномыслящим.

Однажды к великому старцу пустыни пришли три брата и стали говорить о своих подвигах.

– Я изучил весь Новый Завет на память, – сказал один.

– Ты наполнил воздух словами, – возразил старец.

– А я переписал на пергаменте все книги Ветхого и Нового Завета, – перебил другой.

– Ты закрыл кожами окна, – последовал ответ.

– А я никогда не ем вареного и не развожу огня, – похвалился третий, – у меня трава выросла на очаге.

– И тебе не будет от того никакой пользы, – заметил старец. – Все вы забыли страннолюбие. Имейте любовь к ближним – это самое главное! Без любви же ничто не пользует.

И это правда. Даже религиозная ревность без любви не может считаться добродетелью, а религиозная ревность, соединенная с ненавистью, – прямой грех.

Там, где взаимная любовь верующих настолько сильна, что единение духа между ними не нарушается известным разнообразием мнений, последнее вполне допустимо. Уже в древности в Иерусалимской Церкви существовали различные богословские школы, различавшиеся между собою оттенками мысли, но это нисколько не мешало им «блюсти единение духа в союзе мира» и составлять одну Церковь. Русская Православная Церковь недавно сняла клятву со старообрядцев Австрийского согласия, отличающихся от нее лишь обрядовыми особенностями богослужения, а так называемых единоверцев с их дониконовским ритуалом признает вполне равноправными своими членами. По поводу различия мнений апостол Павел так пишет коринфским христианам: слышу, что когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные (1 Кор. 11, 18–19). Он заповедует здесь лишь одно: чтобы все было благопристойно и чинно (1 Кор. 14, 40).

Но и разномыслие должно иметь свои пределы. Там, где оно нарушает единение духа и любви и грозит распадом Церкви, там тот же апостол Павел спешит его прекратить и призвать свою паству к единомыслию. Умоляю вас, братия, – пишет он, – именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях. Ибо от домашних Хлоиных сделалось мн известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов». Разве разделился Христос? разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились? (1 Кор. 1, 1(0-13).

Апостол Иоанн, апостол любви, тот самый, который получил от Господа урок о снисходительном отношении к «инакомыслящим», однако впоследствии, будучи в Ефесе, не решился войти в баню, где мылся еретик Керинф, учивший, что Сын Божий есть творение, хотя наилучшее. «Бежим отсюда, – сказал апостол своим спутникам, – баня может загореться, ибо в ней нечестивый человек».

Что это значит? Разве это не ненависть? И почему такое различие в отношениях к разным «инакомыслящим»?

Нет, это не ненависть. Любовь вовсе не должна быть слепой и закрывать глаза на язвы человеческой души. Любовь вовсе не требует обязательного внешнего общения с человеком, от которого можно духовно пострадать, не принеся ему ни малейшей пользы. Любовь и на расстоянии может проявляться в других формах, преимущественно в формах молитвы и доброделания.

Заповедь о любви остается всегда обязательной по отношению ко всем разномыслящим без исключения, как бы далеко ни ушли они от Христовой истины. Но внешнее отношение к ним может быть действительно различно в зависимости от того, что эти люди собой представляют.

Возвратимся к евангельской повести.

Нет никакого основания предполагать, как думают некоторые, что словами не запрещайте ему Господь разрешает одинаковую свободу всем формам разномыслия без исключения и удерживает от противодействия им Своих учеников и последователей. Это граничило бы с полным религиозным безразличием и равнодушием, и, наконец, этого не могло быть. Очевидно, в том человеке, которого Господь взял под Свое покровительство, и в его деятельности были особые черты, снискавшие ему благоволение Спасителя. В самом деле, каков был этот человек по евангельскому сказанию?

Во-первых, он творил чудеса именем Господним; во-вторых, он не злословил Господа; в-третьих, он не был против тесного кружка учеников Христовых.

Последние два условия Спаситель выдвигает как основание Своего ответа. Если б этот человек злословил и был против Его учеников, то есть мешал их делу, ответ был бы другой. Господь, наверное, согласился бы с запрещением учеников и оставил бы его в силе.

Отсюда мы можем извлечь для себя руководственное правило: к «инакомыслящим», которые не злословят Христа и не идут против Церкви Православной, необходима самая широкая терпимость. Там, где налицо имеются противоположные признаки, то есть злословие и вражда против Церкви, там допустимы меры духовного противодействия, а прекращение церковно-молитвенного общения неизбежно, ибо этого требуют канонические правила Вселенских Соборов Православной Церкви.

Пользуясь этим общим принципиальным правилом, можно легко определить свои отношения к любой из существующих ныне сект.

Нам приходится сталкиваться главным образом с двумя формами религиозного разномыслия: с баптизмом и старообрядчеством.

Основной грех баптизма заключается в том, что, отвергнув Священное Предание, они вместе с тем отвергли и всю церковную дисциплину религиознонравственного воспитания человека. Имея определенный идеал святости, данный жизнью и учением Господа, Церковь Христова уже с первых веков своего существования стала вырабатывать особую систему воспитания, которая вела бы человека к этому идеалу, облегчала бы его путь и предохраняла от неизбежных ошибок и падений. Особенно много было сделано для этого начиная с IV–V веков, когда Церковь стала пользоваться свободой и могла выделить лучшие свои силы не для борьбы с внешними препятствиями и стеснениями, а для развития и устройства своей внутренней жизни. Сотни великих подвижников, удалившись в пустыню, не развлекаемые ничем в ее величавом безмолвии, сосредоточив все свое внимание на внутренней духовной жизни, проверяли личным опытом с необычайной добросовестностью средства и методы духовного совершенствования. Мы знаем, что многие из них достигли поразительных успехов и такой высоты святости, что приобрели даже силу подчинять себе природу.

В течение веков накопился громадный, тщательно проверенный опыт, определивший с возможной точностью так называемый аскетизм, то есть духовные упражнения, которые помогают человеку в борьбе с грехом и страстями. Этот опыт и лег в основу аскетической дисциплины Церкви.

Баптисты отвергают эту дисциплину, а вместе с тем и Таинства – те благодатные средства, которыми Церковь пользуется для укрепления слабеющего человека и силу которых мы постоянно испытываем на себе в жизни. Неудивительно, что среди баптистов нет людей высокого духовного совершенства, святость которых объективно была бы засвидетельствована силою чудотворений и которых так много в Православной Церкви, особенно в ее прошлом.

Но этого мало. В отношениях баптизма к Православной Церкви ясно сквозит дух вражды. Достаточно побывать на диспутах сектантов с православными, послушать речи вожаков баптизма, когда они говорят о Православной Церкви и ее священниках, чтобы понять, сколько здесь таится глухой, непримиримой ненависти. Что особенно обличает в них эту непримиримость – это их постоянное стремление совращать в свою секту именно православных. Поле христианской работы сейчас широко открыто для всех. Один развивающийся атеизм может поглотить все силы работников на Божьей ниве. Жатвы много, а делателей мало (Лк. 10, 2). В этом море разливающегося неверия можно иметь такой богатый улов, и, кроме того, что может быть благороднее этой задачи – спасать гибнущих в бездне отрицания, приводить неверующих ко Христу! Но деятели баптизма туда почти не идут и все свои усилия прилагают лишь к тому, чтобы привлечь к себе наиболее верующих из православных. Эта тактика была бы совершенно необъяснима, если б они руководились лишь искреннею ревностью о Боге, о деле Христовом, о расширении круга верующих. Но она вполне понятна, если в Православной Церкви баптисты видят врага. При таких условиях сойтись с ними трудно.

Нет недостатка здесь и в злословии, и нередко в бреду неразумной ревности это злословие, направленное против верований Православной Церкви, поражает косвенно и предмет этих верований – Господа нашего Иисуса Христа.

Нам известен такой случай.

Одна из православно верующих проходила мимо дома знакомого баптистского семейства, совращенного в сектантство сравнительно недавно.

Хозяйка дома стояла на пороге.

– Поди-ка сюда, – сказала она, обменявшись приветствиями, – я что тебе покажу…

Прохожая вошла.

– Смотри-ка, – продолжала хозяйка-баптистка, – я вашими богами кринки покрываю.

На длинной скамейке стоял ряд кринок, покрытых иконами. Особенно бросалась в глаза новая, прекрасного письма икона Спасителя. Невыразимо больно стало посетительнице от этого рассчитанного кощунства, и молча она ушла.

Конечно, не всякий баптист способен на такую выходку, но для сектантства она типична, хотя ничем оправдана быть не может.

Во-первых, если ты веришь по-иному, то зачем это оскорбление, это намеренное глумление над тем, что нам свято и дорого? Зачем делать человеку больно? Разве этого требует любовь Христова?

Во-вторых, подобная выходка – оскорбление Бога, который изображен на иконах, – Господа Иисуса Христа.

Бесчестя изображение Спасителя, человек выражает свое презрительное отношение к живому оригиналу изображения – к Господу. Кто действительно любит своего Спасителя и благоговеет перед Ним, тот никогда не посмеет так обращаться с Его изображением, хотя бы для себя лично и не видел в нем нужды. Это уже почти то злословие Бога, о котором мы говорили выше и которое затрудняет сближение православно верующих с баптистами.

Что касается раскола – старообрядчества, то здесь единение более возможно, особенно с тем его течением, которое носит название «Австрийского согласия» и от которого Православие отличается сравнительно немного обрядовыми особенностями богослужебного чина. В какой форме возможно здесь церковное единение – сказать сейчас трудно, но оно, вероятно, осуществится рано или поздно, так как сейчас устранены исторические причины разделения. К сожалению, в настоящий момент почва для такого сближения еще недостаточно созрела. Фанатизм старообрядчества, его исключительность и нетерпимость, его неуступчивая привязанность к букве и к внешней форме обряда, отголоски прежней вражды – все это еще стоит между нами трудно переходимым барьером. Но есть все основания надеяться, что этот барьер постепенно будет осыпаться все более и более и когда-нибудь сгладится совершенно.

Дай Бог!

Во всяком случае, от всех нас – христиан – теперь требуется как можно больше истинной любви и терпеливой снисходительности друг к другу, чтобы сделать возможным взаимное понимание и приблизить то время, когда будет едино стадо и един Пастырь.

Грешно тратить силы во взаимной борьбе. У нас есть общий враг: неверие.

Ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя. Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом (Гал. 5, 14–15).