Александр Громов
Курильщик, или Почему у совы большие глаза

Он сидел в зале ожидания, очень хорошо наполненном всевозможным людом с чемоданами и сумками, однако пять мест справа от него, пять мест слева и целый ряд сидений напротив оставались пустыми. Не то чтобы какая-то аура, идущая от одинокого пожилого человека, отпугивала пассажиров – они просто не замечали свободных мест. Не было у этого пожилого человека – стариком я бы его не назвал, развалиной он не выглядел, – никакой зловредной ауры; ее, между нами говоря, вообще не существует.

Вылет задерживался. Где-то над Ставропольем бушевала гроза.

Я присел рядом с одиноким пассажиром, не спросив разрешения. Он покосился на меня без особой неприязни, передвинул свой баул, чтобы я мог вытянуть ноги, и, достав из кармана баллончик, зарядил себе в рот изрядную порцию спрея. Запахло «Никореттой».

– Тяжко, – посочувствовал я. – Здесь курить нельзя, а туда-сюда не набегаешься. Вы, я вижу, курильщик со стажем.

– И с немалым. – В его тоне удивительным образом сочетались гордость и сожаление, причем строго в равных долях. – А вы?

– Могу курить, могу не курить, – честно ответил я.

Он завистливо вздохнул. Через пять минут мы уже вовсю болтали. Что поделаешь, у меня очень располагающая внешность.

Звали его Глебом Петровичем, а летел он в Минводы. Оторвал бесплатную путевку. Врачи велели лечиться. Расшатанная нервная система и прочие болячки организма, особенно одна… Тут он замолчал, сообразив, как видно, что едва не сболтнул лишнее, а я и не настаивал. Заранее знал: все расскажет как на духу, не надо только мешать ему выговориться. Моему визави не нужен был собеседник – нужен был слушатель. Причем такой, который не сбежит.

Само собой, я не мешал ему, но и не поторапливал. Времени у меня было достаточно.

И он начал. Как-то вдруг, ни с того ни с сего.

Стригицефалия… что за зверь?

Глеб Петрович повертел в руках пачку сигарет. Хмыкнул. Еще раз прочитал сквозь целлофан название таинственной хворобы. Всмотрелся в рисунок – ничего не понятно. Какие-то не то кости, не то мышцы, не то жилы, и все эти анатомические детали перепутаны и перекручены так, что без медицинского диплома не разберешь, где тут что и зачем.

Хмыкнув еще раз, он вскрыл пачку, извлек сигарету, закурил. Ну… сигарета как сигарета, обыкновенная и на вид, и на вкус. Вот и ладушки…

Когда, стоит лишь потянуться за очередной порцией никотина, прямо в глаза тебе лезет изображение мозга, пораженного тяжелым инсультом, или гангренозная конечность, помещенная на аверс и реверс сигаретной пачки кем-то не в меру добрым, твое эстетическое чувство, по идее, должно жестоко страдать, если только ты не извращенец. Наверное, полагается еще пугаться, да ведь к испугу быстро привыкаешь, вот в чем дело. «Пугает, а мне не страшно», – мог бы повторить вслед за классиком Глеб Петрович Взбутотенин, презрительно фыркнув по адресу доброго дяди из Минздрава.

Всякому образованному человеку известно: одурманивать себя алкалоидами свойственно не только приматам. Тут отличились и некоторые копытные, и даже насекомые. Такова уж природа живых существ, а спорить с природой Глеб Петрович не дерзал. Он даже соглашался с тезисом, что курильщик – наркоман, хоть и не шибко опасный для общества. Во-от! Не опасный? Всего лишь неприятный? Да мало ли вокруг неприятного! Может, ваши автомобили меньше портят атмосферу выхлопом? А дымовые трубы заводов и всяческих ТЭЦ? То-то же. Ну и заткнитесь, займитесь лучше своим делом, а мне оставьте мое, я тихий пенсионер, я социально безопасен, и не старайтесь превратить меня в социально опасного, вам же хуже будет…

Сойдя с электрички, Глеб Петрович неспешно направлялся к своей даче в душевном состоянии, близком к гармонии. С плакучих берез неслышно падали желтые листья, над осенними цветами жужжали шмели, молча порхали какие-то птички, деревенская коза флегматично объедала придорожный куст, словом, тишь и умиротворение царили в природе. Опасаясь, что имеющегося запаса курева не хватит, Глеб Петрович прикупил в крошечном магазинчике возле станции еще одну пачку сигарет и немедленно пустил ее в дело. Организм требовал подзарядки. Что есть курение? Верный способ погубить свое здоровье за свои же деньги? Некурящий так и скажет. Курильщик возразит: курение табака не блажь и не роскошь, а просто способ существования белковых тел. Может, и не всех подряд белковых тел, но некоторых – определенно.

Белковое тело Глеба Петровича всего лишь вытаращило глаза, прочтя на пачке о неведомой стригицефалии, немного поломало белковую голову над вопросом, что это значит, а потом махнуло белковой рукой. Мало ли кто что выдумает!

До сих пор было просто: машина на фабрике шлепала пугалки из скудного перечня. Пародонтоз – ну да, это явно не то, о чем мечтает каждый. Инсульт – просто унизительная гадость. Валяться бревном, мычать и ходить под себя… бр-р! Инфаркт и то лучше. Мертворождение? Недоношенность? Глеб Петрович криво ухмыльнулся: это точно не про него. Гангрена, слепота, рак горла, новообразования? Кто только додумался пугать курильщиков тем, что подстерегает и некурящих! Рак легкого? Вот это уже интереснее: одного, значит, легкого, а второе, выходит, в безопасности… хе-хе. Мучительная смерть? Гм, а не будет ли обидно помирать, если как следует не помучишься и не увидишь в смерти избавление? Еще неясно, что на самом деле горше. Что там еще в перечне – импотенция? Она страшна в двадцать-тридцать-сорок лет, а после шестидесяти это просто обыденная неприятность. Особенно для холостяка. Да и нельзя сказать, что она уже победила…

«Не расстанусь с “Беломором”, буду вечно молодым», – пропел про себя Глеб Петрович, в молодости и впрямь превративший в пепел и дым тонну папирос. Позднее он отказался от них в пользу трубки, а от нее перешел к сигаретам, поскольку возня с трубкой и сам процесс курения оной требуют вдумчивой неторопливости, непосильной для холерика. Равно и сигары, не говоря уже о кальяне, изобретенном вечно алчущими неги бездельниками с Востока и вызывающем у желчного непоседы ассоциацию с замысловато устроенным клистиром. А последний как-то не очень соотносится с негой.

Непонятная стригицефалия была забыта еще до того, как на Глеба Петровича навалились дачные заботы. Тщательно выбрить газон и мульчировать на зиму грядки травяным крошевом, поправить покосившийся забор, срезать с яблонь сухие ветки и обмазать срезы садовым варом, починить задвижку в сортире, сжечь в железной бочке мусор и еще успеть в лес – проверить, не пошла ли вторая волна опят. Не пошла, зато набрал волнушек на засол. День кончился.

Пачка сигарет – тоже. Прежде чем отправить ее в огненное хайло буржуйки, Глеб Петрович еще раз прочитал пугалку, хотел было хмыкнуть, но вместо этого бурно раскашлялся. Вот же гадость… Все-таки табак – зло. Ну и пугали бы бронхиальной астмой, это хоть понятный недуг!

Гм, «цефалия» – это, по идее, что-то насчет кочана головы. А что такое «стриги»? Вряд ли имеется в виду стригущий лишай…

В латыни наш курильщик разбирался примерно так же, как бедуин в мореплавании, а потому вторично удалил непонятное слово из черепной коробки. Однако назавтра по пути на станцию он вновь заглянул в крошечный магазинчик и – надо же случиться такому совпадению – опять получил пачку со стригицефалией. Причем мрачная толстая тетка, стоявшая за прилавком с видом страдалицы за неправое дело, определенно не думала над ним насмехаться и вообще вряд ли смогла бы прочесть такое мудреное слово.

Опустевшую назавтра пачку Глеб Петрович выбросил в мусоропровод вместе с другим мусором. Туда ей и дорога. Тотчас щелкнул замок в квартире напротив, и в приоткрывшейся щели любознательно заблестел глаз соседки, чьим именем-отчеством Глеб Петрович никогда не интересовался, а фамилию поневоле знал: Фуфайко. Именно эта фамилия стояла под каждодневными заявлениями в полицию на соседей, а пуще всего на него, Глеба Петровича: и весь-де подъезд он прокурил анашой, и торгует дурью, и притон у себя в квартире устроил, и навел порчу на волнистого попугайчика заявительницы, и многое другое. В полиции вздыхали и регистрировали заявления. Приходил участковый. Глеб Петрович поил его чаем, угощал сигареткой и выслушивал жалобы на сумасшедших. По классификации лейтенанта они делились на три разновидности: тихие, буйные и писучие. Что делать с последними, никто не знал.

На щелчок замка в Фуфайкиной двери Глеб Петрович невольно повернул голову, и сейчас же в шее что-то внятно щелкнуло и кольнуло. Н-да. Старость, как известно, не радость. Хорошо бы забыть о том, да мослы не дают.

Потирая шею, Глеб Петрович вернулся в свою квартиру, включил телевизор. Показывали народные волнения и стихийные бедствия, что, в общем, одно и то же, потому что народ – тоже стихия. Открыл форточку, закурил. Поразмыслил над тем, является ли Фуфайко частью народной стихии или ее следует рассматривать как стихию самостоятельную, и ни к какому выводу не пришел. Тут на экране замелькали отвратные рожи бандюков из очередного криминального сериала и не сильно отличающиеся от них лица оперов. Глеб Петрович скрипнул зубами и выключил телевизор, сделав пультом выпад, будто шпагой. Чересчур поспешно, увы. Задетая локтем дымящаяся сигарета, уронив наросший столбик пепла, упала с борта пепельницы на столик, а оттуда скатилась на ковер.

Вскочить, подобрать, пока не прожгло дыру, – от силы секунды две даже для человека в возрасте. Плевое дело. Но инстинкт, инстинкт!.. Именно он, негодяй, заставил вскакивающего с кресла Глеба Петровича стремительно повернуть голову к месту предполагаемой дислокации окурка.

Ковер был спасен – но вновь в шее тихонько хрустнуло. Что за черт?..

Медленно и осторожно Глеб Петрович повернул голову вправо, затем влево, боясь: а вдруг стрельнет острой болью? Обошлось. Да ведь и невозможно свернуть себе шею простым поворотом головы! Кажется, еще никому это не удавалось.

И все-таки с шеей что-то было не так. Но что – пока неясно.

Прошло время. Кончился золотой октябрь, нестерпимо медленно протащился мерзкий слякотный ноябрь, а декабрь выдался удивительный: снежный и умеренно морозный, как в старину. Глеб Петрович достал с антресолей старенькие лыжи. Кто сказал, что убежденный курильщик не хочет иногда подышать свежим воздухом на лыжне? Нельзя зацикливаться на чем-то одном. Само собой, он давно уже и думать забыл о шее, ибо незачем думать о том, что не мешает течению жизни.

Свитер, куртка, теплые штаны, вязаная шапочка и палки в руки. За плечами – рюкзачок с термосом и бутербродами. Поскрипывал снег, сверкал иней. Мешали гуляющие, вообразившие себе, что зимний лесопарк существует только для них, хотя, по правде говоря, они больше мешали не пенсионерам, держащимся лыжни, а спортивной молодежи, со свистом проносящейся по пешеходным дорожкам коньковым ходом. Одолев без передышки половину лесопарка, запыхавшийся Глеб Петрович выкатился к пруду. Тут визжала ребятня, сваливаясь с раскатанных до ледяного блеска снежных горок на санках, ледянках, бубликах и даже ветхих картонках. Нестерпимо захотелось вспомнить детство и тоже лихо скатиться с горки. Конечно, это глупость в таком возрасте, и все же… А, была не была! Посмеиваясь про себя, Глеб Петрович взобрался наверх, выбрал примерную траекторию, решительно выдохнул, оттолкнулся палками…

Тут уж стало не до смеха. На середине спуска лыжи разъехались, и тому, кто смотрел со стороны, наверное, стало весело. Не каждый ведь день увидишь, как нелепый старикан мельнично размахивает руками и пытается извиваться негнущимся телом, тщась устоять на ногах. Ежу ведь понятно, что не устоит, так уж лучше бы сразу падал…

Глеб Петрович упал в самом низу, да так неудачно, что свету невзвидел. Удар о наст был силен. Пискнув придавленным котенком, шея внезапно повернулась на недозволенный угол.

Охи, ахи, чей-то злорадный гогот – все посторонние звуки прошли мимо внимания пострадавшего, потому что – о, чудо! – почти сразу шея вернулась в нормальное положение. Что-то внутри нее щелкнуло, но и только, а какой-нибудь особой боли Глеб Петрович не ощутил. И неудивительно: ну какую добавку к боли во всех ушибленных мышцах и суставах могла дать шея? Самую малую.

Кряхтя, Глеб Петрович кое-как принял вертикальное положение и обнаружил поблизости двух подростков – рты до ушей.

– Что, дедуля, о песок запнулся?

– Какой еще песок?

– А который с тебя сыплется.

Обругав молокососов, Глеб Петрович захромал прочь. Добраться домой стоило адских трудов. И только вечером осенило: никто из зевак, по-видимому, не заметил, как свернулась его шея, а если и заметил, то решил, что показалось.

Вот и ладно.

А как оно на самом деле?.. Медленно, как башню танка «Тигр», Глеб Петрович повернул голову вправо, каждое мгновение ожидая вспышки нестерпимой боли. И – ничего. Голова спокойно повернулась на 90 градусов, где и уперлась в естественный, установленный природой предел. Уже чисто для проформы Глеб Петрович осторожно напряг мышцы, силясь повернуть голову дальше…

И щелкнуло! И повернулась голова! Боль оказалась не особенно сильной. Терпя ее, Глеб Петрович скосил глаза книзу, в немом изумлении обозревая собственную спину. Вдруг испугавшись, вернул голову в исходное положение, даже руками помог. Ох… что же это?

Одиночество старого холостяка хуже одиночества вдовца – тот может жить хотя бы воспоминаниями разной степени сладости, а если есть дети, то и ощущать порой, что жизнь прожита не совсем зря. Тому, кто один на свете, остается лишь лелеять свои болячки. Пьянице легче, он может забыться. Глеб Петрович был непьющим.

Болели мослы, ныли суставы, обширные синяки, там и сям расплывшиеся по коже, смахивали на очертания океанов. Как ни странно, меньше всего беспокоила шея, словно приглашая повторить эксперимент, но Глеб Петрович страшился таких опытов над собой. Кое-как дохромать до продмага, запастись провизией дня на три, приготовить на плите нехитрую снедь, включить телевизор, попасть на отечественную мелодраму, зарычать, найти в интернете ролик о выращивании сельдерея на дачной грядке, осмыслить, обозвать автора придурком – и, главное, курить, курить в форточку… У белковых тел бывают и такие способы существования.

Заходил участковый, настроенный юмористически.

– Так это вы, значит, вызвали у гражданки Фуфайко диарею?

– Как?

– С помощью телепатии.

Глеб Петрович тяжко вздохнул:

– Если б я только мог…

– Да и я бы, – признался участковый. – Кстати, вы смотрите сериалы?

– Почти нет.

– Ваше счастье. В заявлении также указано, что вы еще и сериальный маньяк-убийца.

– Может, серийный?

– Это ваши домыслы. – Лейтенант изо всех сил старался не заржать. – А мы реагируем только на то, что написано. Я был просто обязан спросить о сериалах.

– А неплохо было бы поубивать тех, кто их клепает, – кровожадно заявил Глеб Петрович, морщась и оглаживая болящий бок. – Ежели не всех, так хоть половину…

– А потом вас разорвут домохозяйки.

– Н-да. Чаю хотите?

Лейтенант не отказался. Если Глеб Петрович в чем-то и преуспел в жизни, так это в искусстве заваривать чай. Казалось бы, чего проще? И какой такой вкус чая может оценить злостный курильщик с навсегда контуженным обонянием и вялыми вкусовыми пупырышками? Ан нет, мастерство не прокуришь, его даже полиция ценит.

Отвернувшись, он колдовал над заварочным чайником, в то время как восседающая на табурете за кухонным столом полиция крутила носом:

– А и накурено же у вас…

– Где? – удивился Глеб Петрович. Последнюю сигарету он выкурил полчаса назад, и форточка была приоткрыта. Где же накурено? – Разве…

Он хотел сказать: «Разве это накурено?» – и не окончил, внезапно осознав, что повернут к лейтенанту анфас, но одной лишь головой; туловище же по-прежнему демонстрировало полиции сутулую спину. Осознал и лейтенант. Моргнул. Его челюсть начала медленно отваливаться.

Возвращать голову на место пришлось руками. Глеб Петрович внутренне сжался и похолодел. Наверное, такое же зябкое ощущение испытывает разоблаченный шпион или пойманный с поличным упырь: одному мерещится пыточная камера, другому – осиновый кол.

– Как вы это делаете? – донесся из-за спины растерянный голос.

Оставив ненужную уже возню с чайником, Глеб Петрович медленно повернулся всем туловищем.

– Что именно?

– Ну… это… с головой. В смысле, с шеей. – Участковый сделал руками движение, как будто закручивал вентиль большого газопровода.

– А что с шеей? – ненатурально изобразил удивление Глеб Петрович. Не помогло: лейтенант профессионально не велся на уловки тех, кто включает дурака.

– Как давно это у вас?

– Недавно, – раскололся Глеб Петрович. – Оно, знаете ли, не нарочно, оно само собой…

– А что врачи говорят?

Что могут говорить врачи о больном, который к ним не обращался? В ответ на неопределенное пожатие плечами лейтенант сообщил:

– Есть у меня один знакомый медик. Специалист без дураков, из настоящих. Хотите устрою вам встречу? Ему будет интересно.

«А мне?» – подумал Глеб Петрович. Без этой фразы о чьем-то чужом интересе он мог бы, пожалуй, согласиться предъявить себя эскулапу – но только, чур, без огласки! Не хватало еще прослыть диковиной, чтобы о тебе писали статьи в умные журналы! Да если бы только в умные! Разнюхает пресса – нипочем не даст спокойно жить. Будет тогда Фуфайко строчить кляузы о том, что ее сосед режет репортеров и расчленяет их в ванне, в то время как еще не расчлененные выстраиваются в очередь на площадке…

– А чего я буду лечить то, что не беспокоит?

– Я не сказал «лечить». Он судмедэксперт.

– Тогда тем более, – отрезал Глеб Петрович. – Пусть на ком другом защищает диссертацию, а я пас.

Участковый пил чай, жевал тульский пряник и таращился во все глаза, а перед уходом попросил Глеба Петровича вновь показать поворот шеи на 180 градусов и получил категорический отказ. Может, и не стоило огорчать блюстителя порядка, неплохого в общем-то мужика, да злость взяла. Экспонат я вам, да? Музей вам тут? Перебьетесь.

Глеб Петрович засел за теорию. Довольно скоро он узнал, что не является уникумом: еще век назад на цирковых подмостках подвизался некий Мартин Лаурелло, он же «человек-сова», с легкостью проделывавший тот же трюк с шеей. Были и другие клоуны в том же роде, а некоторые здравствовали и поныне. С одной стороны, это радовало, с другой – злило. Всю жизнь мечтал потешать публику на старости лет!

Во время сбора информации что-то вроде мелькнуло и сразу же забылось. Осталось лишь подозрение: упустил нечто важное. С упорством пенсионера, коему, по общему мнению, некуда девать время, Глеб Петрович прошерстил источники вторично.

И вот оно: совиная голова Лаурелло! Сова по-латыни – strix, совиный – strigis. Пришлось на всякий случай свериться с латинским словарем. Пазл сложился. Значит, таинственная стригицефалия есть не что иное, как синдром «совиной головы»!..

Однако!

Покупаемые сигареты привычно страшили гангреной, слепотой и раком, но не стригицефалией. Интернет молчал о ней, как партизан на допросе. Зачем, ну зачем выбросил те пустые пачки… Автора! Автора!

Ехать. Немедля. В тот поганый магазинчик, чтоб его… Если понадобится, линчевать толстую мрачную продавщицу, но допытаться у нее, кто поставщик тех сигарет. Выяснить через последнего, кто изготовитель, и… что дальше? Вчинить ему иск?

Там видно будет.

Вырвавшись из городской слякоти, электричка пронзила белоснежные поля. Оскальзываясь на замерзших лужах, Глеб Петрович одолел невеликое расстояние между станцией и магазинчиком, а одолев, пробормотал ругательство. Магазинчик был закрыт, и, судя по снятой вывеске, навсегда. Входная дверь при ближайшем рассмотрении оказалась заколоченной толстыми гвоздями. Вот оно как… Ну да, все правильно, где уж мелкой торговлишке конкурировать аж с тремя сетевыми магазинами, что торчат по ту сторону железной дороги! У мелких и летом-то, наверное, не было никакой рентабельности…

Восторжествовала экономическая теория, но не Глеб Петрович. Он вернулся домой в самом паскудном настроении.

Что хорошего в хандре? Только одно: она не вечна.

Вновь потекла жизнь и даже стала интереснее. Жертва стригицефалии упорнее налегла на теорию. Переплетение мышц шеи на анатомических картинках вызывало оторопь. Сначала Глеб Петрович искренне жалел студентов-медиков, вынужденных зазубривать, какая мышца как называется, куда крепится и для чего служит, но спустя месяц уже сам мог бы сдать этот раздел анатомии на троечку. Всякий, кто может запомнить и без запинки протараторить хотя бы словосочетание «грудино-ключично-сосцевидная мышца», уже не совсем безнадежен.

Что-то все-таки не сходилось. Например, Мартин Лаурелло почти не мог дышать, обозревая тыл, а Глеб Петрович мог. Лаурелло страдал, по-видимому, врожденной патологией, а не приобретенной. Хотя тоже курил и, кстати, мог курить с вывернутой шеей. Попробовать, что ли?

Сказано – сделано. Получилось.

К этому времени Глеб Петрович уже мог возвращать шею в исходное положение без помощи рук. От частых упражнений шея начинала ныть, но боль не была серьезной и быстро уходила. Прекратились и пугающие щелчки, из чего последовал вывод, что какой-то костный отросток позвоночника то ли отодвинулся от сухожилия, то ли вовсе сточился. Воистину терпение и труд все перетрут!

Теперь уже приходилось следить за собой, чтобы на улице или в магазине ненароком не повернуть голову дальше, чем следует. Обмороки пугливых женщин и гогот жлобов – не то, чего хочет нормальный человек.

Одинокий непьющий пенсионер всегда найдет себе забаву. Не успела прийти весна, как Глеб Петрович перешел к следующему этапу. Он уже пытался повернуть голову дальше, чем на пи радиан, посрамив тем самым Мартина Лаурелло. Темнело в глазах, перехватывало дыхание. Бодрила мысль, что медицинские эксперименты над собой – самые благородные. Пугало, что кто-нибудь когда-нибудь найдет в его квартире хладный труп со свернутой шеей и высунутым языком. Следаки озадачатся, участковый подтвердит феномен, а что придумает Фуфайко, о том и гадать противно.

Какой смысл в подобных опытах, Глеб Петрович и сам не понимал. Просто было интересно. Говорят, будто старики впадают в детство. Это так и не так: располагая временем, старики лишь пытаются доиграть в то, во что не успели доиграть мальчишками, а люди среднего возраста не делают это просто потому, что им недосуг, да и что о них знакомые скажут? Особенно начальство. А у стариков начальства нет, и в том их счастье.

Влево до упора. И еще усилие. Помочь руками. Нет, дальше не идет… Теперь вправо…

Новый щелчок отозвался столь резкой болью, что брызнули слезы. Сквозь них на мгновение проступило нечто страшное – и тут же исчезло. Глеб Петрович не на шутку испугался. Судорожным движением вернув шею на место, он дышал, как марафонец после забега, ничего не видя и не слыша. Потом принялся осторожно массировать шею. Боль не спешила уходить. Вот тебе! Доигрался! Не-ет, отныне никаких экспериментов! Только конченому идиоту могла забраться в голову мысль превзойти Мартина Лаурелло.

Но ведь превзошел! Никакому Лаурелло не удалось бы повернуть голову на двести градусов, предел того циркача – сто восемьдесят…

Боль в шее прошла через два дня, и еще неделя понадобилась Глебу Петровичу, чтобы успокоиться. А когда неприятность немного подзабылась, возникла странная мысль: клин клином вышибают. Или, как говорил Конфуций, чтобы выпрямить кривое, надо перегнуть его в другую сторону. Иными словами, попробовать запредельно вывернуть шею уже не вправо, а влево…

Обозвав себя недоумком, Глеб Петрович сердито набросился на эту мысль и стал гнать ее вон. Она не уходила. Металась, уворачивалась, отступала на время, затаивалась и вновь начинала донимать. Ну что ты будешь делать! Оставалось плюнуть и терпеть.

Терпения хватило на месяц. За это время Глеб Петрович выяснил, что из всех нелетающих позвоночных выворачивать голову по-совиному умеют только долгопяты, а что такое долгопят? Мелкая пучеглазая ночная зверушка, уже не лемур, но еще не обезьяна, питается насекомыми и уж точно не курит…

Глеб Петрович не питался насекомыми. Он также не испытывал пристрастия к ловле мышей и мелких пичуг, а если и летал без всяких приспособлений, то только во сне, очень давно, крайне невысоко и уж точно не парил бесшумно в ночном лесу, как сова. Где связь?

Ничего не понятно!

Новый цикл упражнений озадачил и обрадовал. Обрадовал потому, что поворот шеи на сто восемьдесят градусов уже не сопровождался даже малым намеком на боль, а озадачил по причине одной странности. Стоило повернуть голову чуть дальше – и сразу начинало мерещиться что-то отменно нехорошее. Пугающее.

Разобрать, что это такое, было трудно.

И страшно.

Поворот по часовой стрелке или против нее – без разницы. В любом случае Глеб Петрович задыхался от ужаса и спешил прекратить эксперимент. Но проходило небольшое время – и вновь тянуло прикоснуться к жути.

Мало неприятностей было в жизни?

Не насмотрелся ужастиков?

Похоже на то.

Лишь благополучному обывателю жуть может показаться сладостной. Глеб Петрович таким и был.

К повороту головы на двести семьдесят градусов он шел долго, малыми шажками. Мешала анатомия, не приспособившая шейные мышцы к подобным выкрутасам. Связки, по-видимому, уже растянулись на необходимую длину, а вот мышцы… Поворачивать голову, а потом возвращать ее на место приходилось обеими руками. В припадках сарказма думалось о гаечном ключе, да только никому еще не пришло на ум изобрести ключ для головы. Бездельники эти изобретатели, прокисшие мозги: если нет резьбы, так уже и ключ не нужен, да?

Абстрактная жуть обретала зримость и смысл. Видимый мир размывался и ускользал, проваливаясь в темноту, и сейчас же из черного ничто всплывали новые картины. Неведомое становилось доступным, невидимое превращалось в видимое.

Лучше бы его не видеть!

Еще доворот на долю градуса… Глеб Петрович внезапно узрел себя со стороны – и не сразу узнал. Его взгляд парил над больничной койкой, занятой страшно худым человеком с ввалившимися щеками, лысой головой, туго обтянутой пергаментной кожей, и глазами снулой рыбы. Тощая желтая лапка, похожая на птичью, истыканная по сгибу следами от игл капельниц, бессильно лежала поверх больничного одеяла и куда нагляднее, чем тусклые глаза, давала понять: человек умирает. Он умирает, он сам, а не кто-нибудь иной! Глеб Петрович!

Сердце бешено застучало. Значит, так это будет? Так?

Неизвестно откуда явилась уверенность: да, это будет с ним именно так. Еще не завтра, но и не в какой-то смутной дали. Четыре года – вот сколько ему отпущено. Нет, чуть больше: пожалуй, четыре с половиной. Потом – смерть. От рака. Господи ты боже мой, не от инфаркта и не от инсульта, как пугал Минздрав, – от рака прямой кишки! Унизительно. Мучительно.

Вернув голову в исходное положение, Глеб Петрович с треском рванул на себе воротник и выдавил сквозь зубы страдальческое «ы-ы-ы». Затем накапал себе валерьянки. Не помогло. Тогда принялся убеждать себя: чепуха, не может это быть правдой, откуда шея может знать, что случится в будущем? Нет у нее такой функции, она не Ванга и не девица Ленорман, она просто шея, штатив для головы…

Значит, глюк? Несомненно.

Мало-помалу пулеметный стук сердца перестал отдаваться во всем теле. Успокоившись, выкурив три сигареты подряд и поразмыслив, Глеб Петрович решил отнестись к дурному видению юмористически. Даже хихикнул через силу. Но все же прошло изрядное время, прежде чем он отважился повторить опыт. Что привидится на сей раз – купание в золоте? А может, семейное счастье, которого никогда не было? Жизненный успех детей? Лепет внуков?

Привиделся тот же самый кошмар: умирающий старик в онкологическом отделении больницы. Даже более того: агония, морг, скудные похороны за государственный счет и судебная тяжба за освободившуюся жилплощадь между двоюродной племянницей, которую Глеб Петрович не видел много лет, и почему-то соседкой. При чем тут кляузная дура Фуфайко? Впрочем, было бы удивительно, если бы в этом деле обошлось без нее…

Поскрипев зубами, Глеб Петрович не стал ждать. Теперь следовало повернуть голову в другую сторону на тот же самый угол. Если привидится что-нибудь другое или вообще ничего не привидится – плюнуть и забыть. Но если выйдет то же самое, это что-то значит…

Потому что всем известно: один раз – случайность, два – совпадение, но три – уже закономерность.

Закономерность восторжествовала. То же самое! С одним лишь дополнением: по результатам квартирной тяжбы Фуфайке ничего не достанется, кроме новой персоны для сочинения на нее кляуз…

Слабое утешение!

Ни к селу ни к городу вспомнились совы и долгопяты. Так вот почему у них огромные глаза – от ужаса! Началось это у них со стригицефалии, с дефекта, по сути, а всякая там адаптация к ночному образу жизни, наверное, вторична. Плевать, что совы не курят, – ведь любую болезнь из числа тех, что перечислены на сигаретных пачках, можно приобрести и без курения!

Знакомая кассирша в ближайшем магазине сильно удивилась, когда непьющий Глеб Петрович приобрел бутылку дешевого коньяка. Сначала он подливал коньяк в чай, затем решил, что чай не нужен.

Назавтра зашел лейтенант.

– Это вы всю ночь мучили собаку?

Глеб Петрович пожал плечами, о чем тотчас пожалел: движение отдалось тупой болью в и без того разламывающейся голове.

– У меня и собаки-то нет, – выдавил он, морщась.

– Ну, может, дворовую псину поймали, – предположил участковый, обшаривая профессиональным взглядом кухню. Не обнаружив кровавых пятен и клочьев шерсти, он узрел бутылку из-под коньяка. – Хм, а вот это вы зря…

– Знаю.

Он знал и то, кто накатал жалобу. Однако немного ошибся.

– Ваши соседи показывают, что ночью слышали собачий вой. По-видимому, из вашей квартиры.

Следовательно, не только Фуфайко… Беда в том, что Глеб Петрович ничего не понимал. Не было никакой собаки. Что было – не вспомнить, но псины точно не было.

Кажется, он отключился ближе к ночи… или уже ночью? Правильнее сказать, отключился мозг, а лишенное контроля тело, возможно, совершало какие-то действия. Неужели… выло?

– Соседям почудилось. Садист я разве? Чаю хотите?

Лейтенант ушел, а Глеб Петрович немедленно выбросил пустую бутылку в мусоропровод. Вот ведь дрянь… Неужели это он выл ночью? Только какая такая собака? Волк! Серый хищник, угодивший лапой в капкан. Тоскливый волчий вой – вот что могли произвести лишенные управления голосовые связки после всего увиденного…

Нет, все-таки то был простой глюк! Проверить! Немедленно проверить! Наплевать на больную голову. Так даже лучше: вряд ли похмельный увидит то же самое, что здоровый…

Надежды рассыпались в прах, чуть только голова повернулась на страшный угол. Опять умирающий старик! Господи, ну за что?!

Отчаянным рывком Глеб Петрович провернул голову дальше. Он сам не понимал, чего хочет: то ли просто перестать видеть страшное, то ли добиться того же, свернув наконец себе шею. От резкой боли перехватило дыхание, почернело в глазах. И в этой черноте медленно, как изображение на фотобумаге, начало проступать будущее.

Не личное будущее Глеба Петровича, совсем нет. Кто он такой в масштабах мироздания? Пылинка, человеческая монада, вдобавок порядком изношенная, не стоящая внимания, тьфу на нее. Проступило в нескольких картинках будущее страны.

Не сказать, что оно оказалось плохим в обозримой перспективе. В общем-то сносным. Но потом, потом… Нет, только не это!

Балансируя на краю мрачной бездны, Глеб Петрович все же нашел в себе решимость сделать шаг не вперед, а назад. Как только голова вернулась в исходное положение, он вновь обрел способность дышать, но еще долго сидел на полу с дико выпученными глазами и разинутым ртом. Как и когда сполз с табурета на пол – не заметил, да и не важно это! Неужели… такое будущее ждет всех нас, кто доживет?

Быть того не может! Привиделся кошмар, ну так что же? Шутки сознания или, может, подсознания, плевать чьи. Сейчас повторим и убедимся!

Нетерпение было столь велико, что в промежутке между опытами Глеб Петрович испепелил всего лишь одну сигарету, да и ту наскоро. Картину с умирающим стариком он миновал со всей возможной угловой скоростью и, не обращая внимания на боль, довернул голову до будущего страны в отчаянной надежде увидеть нечто иное, не столь пугающее…

Надежда рухнула вся сразу, как аккуратно заминированный расчетливыми подрывниками дом, предназначенный на снос. Даже быстрее.

Глеб Петрович издал писк, тотчас заглохший в перекрученном горле. Ничего не соображая, спеша лишь убежать от кошмара, он двинул голову руками – увы, не в ту сторону.

Слабый, но грозный хруст… Вспышка боли… И новая картина открылась внутреннему зрению: стремительно летящий к Земле астероид. Даже хуже, чем астероид: истекающее мутным газом сорокакилометровое ядро кометы, невесть зачем явившееся из облака Оорта, нацелилось ударить Землю не вдогон, как сделал бы порядочный астероид, а на встречных курсах. Глеб Петрович наблюдал неудачную попытку перехвата. Она привела лишь к отклонению траектории космического снаряда на какую-то тысячу километров.

Потом – чудовищный удар. И неисчислимые последствия удара. И всего-то полтора миллиарда людей, уцелевших после многолетней войны всех со всеми за право выжить той стране, а не этой, за место в убежище, за кусок пищи, за крохи тех благ, которые еще недавно казались такими естественными… полтора миллиарда из восьми… эти полтора миллиарда, отсидевшись в укрытиях, начнут заново если не все, то очень многое, и точно так же будут разобщены, и новый виток истории окажется очень близок к старому…

В другое время Глеб Петрович порадовался бы тому, что не имеет детей, а значит, у него не будет ни внуков, ни правнуков, которым придется увидеть то, что он видит сейчас. Но время не позволяло, и с яростной обреченностью он крутанул голову дальше.

Какие там двести семьдесят градусов! Лишь сторонний наблюдатель мог бы сказать, на какой приблизительно угол повернулась голова сумасшедшего пенсионера. Может, и не на полный оборот, но близко к тому. Но неоткуда было взяться стороннему наблюдателю, а если и был бы, то кто ему поверит? Люди не узнают, что их ждет, и в том их счастье.

Новый угол поворота принес новое знание. Картинка вышла смазанная и какая-то невразумительная, можно было лишь догадаться, что изображена часть Галактики с фрагментом спирального рукава, кляксами светлых и темных туманностей, слабыми искорками ярчайших звезд, и все это астрономическое хозяйство было густо опутано некими белесыми нитями, не то силовыми линиями неведомых полей, не то искусственными непонятными связями. И скорее второе: в хитросплетении нитей угадывалось нечто рукотворное, хотя и нечеловеческое.

На сей раз ужас не набросился и не схватил – то ли потому, что Глеб Петрович устал пугаться, то ли оттого, что где мы, а где Галактика? Да, мы обитаем в ней, с этим никто не спорит, однако устрицу вовсе не интересуют размеры океана и наличие в нем китов. У нее совсем другие заботы.

Доворот головы на долю градуса – и картинка стала яснее. Как будто пальцы чуть повернули резьбу окуляра, добиваясь резкости изображения. Теперь стало видно, что в каждом узле, куда сбегались нити, сидит некое высшее существо, ни капельки не похожее на человека, настолько совершеннее его, насколько человек совершеннее мокрицы, существо мудрое, деловитое и абсолютно безжалостное по человеческим понятиям. Существо, добросовестно выполняющее свою работу, и только.

Привлекла внимание одна из нитей. Она тянулась к клочковатому отростку спирального рукава, к третьей планете невзрачного желтого светила. Внезапно само собой прибавилось увеличение, и стало видно, что нить дрожит и пульсирует. Значит, что-то не в порядке, догадался Глеб Петрович. А что? Ага, высшее существо, отвечающее за земную цивилизацию, слегка зависло в процессе принятия решения: что делать с человечеством – безболезненно уничтожить за агрессивность и неразумие, как были до него обнулены многие дефектные цивилизации, или предоставить людям унасекомить себя самостоятельно?

Глеб Петрович скрипнул зубами, а пугаться не стал. Эка невидаль – жизнь на вулкане! Давно так живем, привыкли. Удивляла лишь реальность картинки и абсолютная уверенность: это не мираж, не дурная галлюцинация, а просто голый факт. Вот и живи с ним как хочешь.

Ясновидец с перекрученной шеей – ну не смешно ли?

Смеяться не хотелось. Плакать, впрочем, тоже. Не слишком интересовала и сама сущность феномена – пусть нейрофизиологи, если им охота, ломают головы над тем, как такое вообще возможно и какие еще сюрпризы и резервы таит в себе нервная система человека. Но как не попытаться хотя бы на старости лет понять, в каком на самом деле мире ты живешь?

Новый – уже совсем маленький, но до последнего предела – доворот дался через страшное «не могу», через хруст, боль и слезы. Быть может, вскрыв квартиру через несколько дней, участковый обнаружит в ней протухший труп сумасшедшего старика, самоубившегося диковинным способом, пусть этот способ посмешит циников и войдет в курьезы судебной медицины – наплевать. Не на такие еще риски шли отважные натуралисты в поисках знания!

Сразу куда-то пропало высшее существо, решающее судьбу Земли, исчез кусок Галактики со спиральным рукавом, а сама Галактика съежилась в туманное пятнышко, затем превратилась в малоприметную точку и затерялась среди великого множества ей подобных. Глеб Петрович увидел Вселенную – раздувающийся неведомо зачем пузырь, где галактик не меньше, чем микробов в океане, сложную, но на диво стройную новую систему связей и верховного координатора Вселенной, по сравнению с могуществом которого давешнее высшее существо тоже не более чем микроб…

А потом (должно быть, Глеб Петрович умудрился с серьезным риском для жизни повернуть голову еще на одну угловую секунду) пузырь Вселенной съежился до размеров апельсина, и тогда внутреннему взору открылось великое множество подобных пузырей, свободно парящих в совсем ином пространстве, если только его вообще можно было назвать пространством. Одни пузыри росли, другие сжимались, третьи медленно пульсировали. Пролетел странный пузырь в виде бублика. Некоторые особенно невезучие пузыри-вселенные сталкивались и, едва соприкоснувшись, беззвучно лопались, обращаясь в ничто. А некоторым кто-то помогал лопнуть.

– Бу-бу-бу… – издавало звуки непонятное существо. – Бу-у. Ы-ы… Гу-гу.

Бесформенное, невообразимо громадное, намного превышающее размерами самый крупный пузырь, схожее повадками с младенцем, едва-едва научившимся сидеть, оно то и дело неловко тянулось отростком к тому или иному пузырю, касалось его – и пузырь лопался. Малыша это забавляло.

– Угу-гу, – тянул он. – Бу-бу-у… Га. Бу-бу…

Пузырь нашей Вселенной медленно дрейфовал, счастливо избегая столкновений с другими пузырями, но дрейфовал в сторону страшного младенца и уже, пожалуй, находился в пределах его досягаемости.

Глеба Петровича уже ничто не могло испугать. Да и ясно же: тут жутко ускоренный масштаб. Когда чудовищное дитя из той сверхвселенной дотянется до нашего пузыря? Через миллиард лет?

По правде сказать, личные перспективы тревожили Глеба Петровича гораздо сильнее. О чем он и поведал мне, несколько конфузясь.

– Не беспокойтесь, – сказал я, – вы уже сообщили мне все, что я хотел знать. Однако долг платежом красен. Сколько, вы говорите, вам осталось жить? Четыре года?

– С половиной.

– Вы проживете еще минимум тридцать лет, – щедро пообещал я, – причем не заведете знакомство ни с Паркинсоном, ни с Альцгеймером. Более того, вас уже никогда не будет беспокоить стригицефалия. Вы о ней даже не вспомните. Вы и меня забудете, потому что незачем вам обо мне помнить. Через минуту объявят регистрацию на ваш рейс, и вы улетите. Полет будет проходить спокойно, грозовой фронт рассеялся. За его создание я прошу у вас прощения. Приятного отдыха.

Он дико посмотрел на меня и молча пересел на другое сиденье. Я улыбнулся, встал и пошел прочь, не сочтя возможным просто исчезнуть на глазах людей. Выходя на вольный воздух, я услышал объявление о посадке на рейс до Минвод. Надеюсь, его слышал и Глеб Петрович, потому что в эту самую минуту я производил обещанные вмешательства в его внутренние органы и память, а такие вмешательства при всей их благотворности оглушают не хуже удара дубиной по макушке. Впрочем, это обычно не длится более одной-двух минут. Ничего с ним не сделается, подумал я, и улетит он, и будет вдыхать на курорте свежий воздух, и пить нарзан, и принимать минеральные ванны, в которых ему уже нет никакой надобности, и всячески радоваться жизни, а курить станет меньше. Я отблагодарил его – за эту привычку меня то и дело ругает начальство, – и больше он не был мне интересен. Отработанный материал.

Но каков! Не в каждом поколении и даже не в каждом столетии на Земле рождается хотя бы один индивид, способный посрамить Мартина Лаурелло. Да если бы только в этом было дело! Непосредственная, пусть и кривая связь с такими сферами, о которых ни я, простой служащий, ни мое непосредственное начальство, ни контролер этой довольно большой, но в целом заурядной галактики, ни даже Его Совершенство Главный инженер Вселенной – никто из нас не имеет точных сведений. То, что эти сферы существуют, вполне очевидно, но мы пока не можем пробиться туда, куда сумел заглянуть Глеб Петрович. Настоящий самородок! Мне пришлось лишь немного подыграть ему, выдумав дурацкую стригицефалию, – все остальное он сделал сам. Все-таки люди – необычная раса. Очень молодая, очень несовершенная, но как раз эта несовершенность приводит к большому разбросу биологических параметров каждого отдельного индивида и внезапному появлению феноменальных особей. Не то что старые благополучные расы, как будто подстриженные под одну гребенку. Курировать их куда проще, но и чудес от них не жди.

Не такая уж и скучная у меня работа.

Теперь я думал над отчетом. Если я что-нибудь понимаю, отчет выйдет не рядовым, очень даже не рядовым! Собственно, будет странно, если он не дойдет до самых верхов и с ним не ознакомится сам Его Совершенство. Мы ведь знаем, что есть кто-то и над нами, хотя наше понимание данного вопроса больше похоже на ряд догадок.

И вот – новая информация, проливающая некоторый свет. Ничего не стоит выяснить, прав ли Глеб Петрович в том, что он увидел не галлюцинацию, а истину. Я уже выяснил это: прав. Но пусть проверяют, я не против, я понимаю: вопрос важнейший.

Одно ясно уже сейчас: нельзя спешить с уничтожением цивилизации, способной порождать таких уникумов. Возможно, ее, непутевую, даже следует обезопасить от шальных случайностей вроде столкновения с кометным ядром – решать, конечно, не мне, но свое мнение по данному вопросу я выражу в отчете непременно.

А я-то собирался просить о переводе в другую часть Галактики! Ну уж нет, теперь ни за что! Если меня повысят, возражать, естественно, не стану, но попрошу, чтобы меня оставили в этом секторе. Здесь интересно.