Глава 6
Разбудил металлический лязг засова. Мне бы волноваться и неопределённостью терзаться, но нет — продрых в камере на узких жёстких нарах до самого рассвета, и ни кошмары не мучили, ни похмелье и жажда. Отключился, будто снотворного принял. Ну а тут — проснулся.
Распахнулась дверь, в камеру шагнул Городец, и столь мрачной его скуластую физиономию я видел, пожалуй, лишь однажды: утром после похищения Платона. Но там-то не я его раздражение вызвал, а здесь…
— Переодевайся! — потребовал Георгий Иванович и с нажимом добавил: — Молча!
В коридоре маячили конвоиры, и даже так распоряжение прозвучало слишком уж резко, только это и немудрено: принёс-то мне Городец форму армейского подпоручика с шевронами ОНКОР и медальными лентами «За храбрость» и «За боевые заслуги».
Это как так? Я ж фельдфебель! Да если правда всплывёт, нам обоим не поздоровится!
Но приказ есть приказ, и я не сказал ни слова, переоделся и молча оправил китель. Ремня не выдали, двинулся вслед за Городцом с заложенными за спину руками. Сзади потопали конвоиры.
Привезли меня вчера из ресторана в комендатуру, сейчас же просто перевели из камеры предварительного заключения в актовый зал. И всё бы ничего, но в президиуме восседала особая тройка в составе подполковника и двух майоров.
Вот тут и проняло по-настоящему, вот тут ноги ватными и сделались.
Трибунал! Это трибунал! Уж сколько меня им пугали, и вот — сподобился!
Но растерянность не помешала приметить, как округлились от изумления глаза моего вчерашнего оппонента, сидевшего в компании сослуживцев по воздушному флоту: рыхлого поручика и подтянутого капитана с щегольскими усиками.
Эх, мало ему вчера врезал! Все зубы на месте, только скула фонарём светит.
Помимо представителей пострадавшей стороны, особой тройки, секретаря и стенографиста, в зале присутствовали выделенный мне армией защитник в чине штабс-капитана и обвинитель от комендатуры, коим оказался Георгий Иванович.
— Дело подпоручика Оскольского выделено в отдельное производство, — заявил секретарь. — Слушается дело подпоручика Линя!
Одутловатый поручик-летун вмиг оказался на ногах и потряс какими-то листами.
— Протестую! Обвиняемый заявил, что он фельдфебель! Это отражено в материалах дела!
Представлявший мои интересы штабс-капитан в ответ с презрительной ухмылкой бросил:
— Слова пьяного юнца — это аргумент. А заяви он, что произведён в полковники, вы бы ему честь отдавать стали?
— Протестую! — взвился поручик.
Председательствующий постучал молоточком и потребовал:
— К порядку, господа! Давайте не будем всё усложнять! Последняя реплика будет исключена из протокола.
Поручик тут же перешёл в наступление:
— Согласно приказу о привлечении студентов РИИФС в действующую армию учащимся первых трёх курсов присваивается звание младшего военного специалиста, что соответствует армейскому фельдфебелю!
Тут поднялся со своего места и мой защитник.
— Пункт второй раздела «Особые условия». В случае назначения на руководящие должности, начиная от командира взвода, студентам РИИФС временно присваивается звание кандидат-лейтенанта, что соответствует младшему военному советнику или же подпоручику. Прошу ознакомиться со справкой о назначении обвиняемого командиром взвода… — Он продемонстрировал какой-то листок председательствующему и продолжил: — Таким образом, речь не может идти об оскорблении старшего по званию словом. Пусть даже обвиняемый и сказал пострадавшему «не твоё собачье дело», что ещё не доказано, это лишь проявление невоспитанности и дурного тона. Данная реплика не может быть основанием для судебного преследования и оправданием для рукоприкладства. Случившееся следует расценивать как обоюдный конфликт со всеми вытекающими последствиями.
— Протестую! — выкрикнул представитель пострадавшего, но подполковника его мнение не заинтересовало, он обратил своё внимание на обвинителя.
— Что скажете, майор?
— У стороны обвинения нет возражений, но вместе с тем пьяная драка в ресторане — серьёзный проступок, сей прискорбный инцидент не должен остаться безнаказанным.
Подполковник кивнул.
— Несомненно. — Он посмотрел в свои записи, потом перевёл взгляд на меня: — Что можете сказать в своё оправдание, подпоручик?
Я сглотнул. Первым порывом было указать на лётчика и заявить, что это он во всём виноват, что он ударил первым, а я лишь ответил, но такое было бы уместно в кабинете у директора гимназии, а никак не на трибунале. Неспроста же защитник не стал приводить этот аргумент, да и Георгий Иванович велел помалкивать. Опять же разговор о наказании он завёл точно неспроста.
Так что я поднялся со скамьи, вздохнул и сказал, будто в прорубь ухнул:
— Моему неподобающему поведению нет оправдания. Готов искупить свой проступок на фронте.
— Искупите, — с непонятной интонацией произнёс председательствующий и перевёл свой взор на пострадавшую сторону, которая уже перестала быть таковой. — А что скажете вы, подпоручик?
Представитель моего оппонента моментально оказался на ногах.
— Протестую!..
Резкий стук молотка заставил его умолкнуть, и подполковник потребовал:
— Отвечайте!
Подпоручик нехотя поднялся на ноги и попытался будто бы через силу что-то выдавить из себя, потом резко мотнул головой и заявил:
— Виновным себя не признаю, поскольку был спровоцирован неподобающим поведением этого невежи!
На этом прения и закончились. Сначала председательствующий подозвал к себе представителей сторон и обвинителя, затем тройка удалилась в комнату для совещаний. Я краешком глаза следил за лётчиками; красавчик-капитан словно превратился в статую, он неподвижно сидел с закинутой на ногу ногой и будто бы даже не дышал вовсе, а поручик что-то шёпотом втолковывал своему разнервничавшемуся подопечному.
Да я и сам сидел как на иголках. Худшего развития событий удалось избежать, но дальше-то что? Правильно я высказался или только всё испортил?
И что получается — меня и в самом деле произвели в подпоручики? Официально?! Но — временно, так? А я ведь уже давно взводом не командую! Да и есть ли он ещё — мой четвёртый взвод? И что там вообще от всей роты осталось? А от батальона?
Совещание затянулось на полчаса, потом тройка вернулась и все встали в ожидании оглашения вердикта. Подполковник не стал затягивать процесс и сразу перешёл к резолютивной части.
— Трибунал постановляет разжаловать подпоручиков Яновского и Линя в прапорщики и перевести их в распоряжение Особого восточного корпуса. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Лётчики зашумели, но толку-то? Дальше какое-то время ушло на оформление всех необходимых бумаг, заодно мне привели в соответствии с новым званием погоны — после недолгих манипуляций на тех осталось по одной звезде. Понемногу, постепенно навалилось похмелье, и желал я сейчас лишь одного — отправиться в госпиталь, но караульный перехватил на выходе из судебного зала и отвёл в один из кабинетов на втором этаже.
Городец поднялся из-за стола и хмуро глянул на меня.
— Доволен? — спросил он, даже не пытаясь скрыть раздражения.
Я потупился.
— Ты хоть понимаешь, что лишь чудом в штрафбат не угодил? — поинтересовался Георгий Иванович.
— Ну и повоевал бы… — промямлил я в ответ.
— Дурак! — выругался Городец. — Повоевал бы он! День или два повоевал бы, а потом сдох! Спрос-то с тебя был бы как с оператора, а какой ты к чертям собачьим сейчас оператор? Я уж не говорю, что ты кортиком в бок лишь чудом не получил! Зарезали бы в пьяной драке, как забулдыгу подзаборного, вот был бы номер! Оператор! Практик! Тьфу!
Я уставился на носки своих ботинок в ожидании, когда Георгий Иванович выпустит пар, но тот разошёлся не на шутку.
— Ты хоть понимаешь, что тебя расстрелять могли и никакой финт с присвоением звания ничего не изменил бы? Ты своему другу теперь по гроб жизни обязан! Если бы Короста свидетелей не обработал и буфетчика до полусмерти не запугал, то все бы как один показали, что это ты летуна пырнул! И это ещё повезло, что именно с летунами сцепился, которых армейские и в грош не ставят! Иначе бы так легко не отделался! Ну и что ты молчишь?
— Виноват.
Городец шумно выдохнул, уселся в кресло, постучал пальцами по столешнице и заявил:
— Вот что, Петя! Теперь ты мне должен. Серьёзно должен. И будь уверен — долг придётся отработать.
Я уловил смену настроения, но приступать к расспросам не рискнул и вместо этого указал на графин.
— Разрешите?
Георгий Иванович закатил глаза.
— Пей! — буркнул он, поднялся из-за стола, подошёл к двери и выглянул в коридор, что-то сказал караульному.
Я прислушиваться к их разговору не стал, наполнил гранёный стакан водой и махом его осушил. Взялся налить следующий, но Городец меня остановил.
— Не набулькивайся! — потребовал он, возвращаясь на своё место. — Сейчас чай принесут.
И точно — почти сразу в кабинет на подносе занесли заварочник, чайник и тарелку с ещё тёплыми пирожками.
— Ешь! — распорядился Георгий Иванович. — Давай-давай! Не в долг завтракаешь, завтрак сполна отработал.
Я уже откусил от пирожка, поэтому сначала прожевал и проглотил, только после этого уточнил:
— Это как?
— Да фразочка твоя о фронте очень к месту пришлась. А то расслабились! Подмяли под себя республиканский воздушный флот и до сих пор его императорским мнят, аристократы недобитые! Но это наши внутренние дела, не бери в голову.
Я и не стал, умял пирожок, запил его чаем и спросил:
— Медаль-то мне за что дали?
— По совокупности. Ты там танк сжёг, если не ошибаюсь.
— И не один.
— Ну вот видишь!
Я вздохнул и спросил:
— А с формой что делать?
— А что с ней делать? — удивился Городец.
— Ну как же? Звание присваивается временно, а я уже не взводный…
— Формально с должности тебя никто не снимал. Им там в Белом Камне сейчас не до бюрократической писанины. А когда снимут… — Георгий Иванович пожал плечами. — Ты больше не младший военный советник, ты старший военспец. И звание тебе присвоено не по известному приказу, а решением трибунала. С должностью взводного оно теперь никак не связано. Такая вот дыра в правилах.
— О-о-о! — протянул я, сообразив, что по возвращении в институт перескочу через сержанта и стану сразу старшиной. — Получается, меня повысили?
— Получается, что так, — подтвердил Городец и поморщился. — Чертовски досадно, что телесные наказания в армии отменены. Влепить бы тебе десяток горячих! Но нет, так нет. По-другому отработаешь.
— Это как?
— Доставишь кое-кого кое-куда и вернёшь обратно в целости и сохранности. Вернёшь, как бы паршиво ни пошли дела и как бы ни хотелось вернуться одному.
Я немного оскорбился даже.
— Да что же я не понимаю, что ли?
Городец подался вперёд и подтвердил:
— Не понимаешь, Петя. Пока ещё не понимаешь. Но я тебе так скажу: оправданий не выполнить приказ ты сможешь придумать превеликое множество. И наверняка испытаешь такой соблазн. Вот тогда-то и вспомни о том, что ты мне должен. Вернёшь человека обратно — будем в расчёте. Не вернёшь, я с тебя так спрошу, что небо с овчинку покажется.
— Ну что вы заладили? — возмутился я да так и замер с открытым ртом.
Аж морозом всего продрало и дыхание перехватило, потроха стянуло узлом, а в голове безумно быстрым пульсом забилось: «доставишь и вернёшь», «доставишь и вернёшь», «доставишь и вернёшь»!
Но ведь это, это ведь…
Такой смеси эмоций я не испытывал даже во время трибунала. Ужас и восторг. Ужасный восторг. Восторженный ужас. Желание забиться в угол, зажать голову руками и заорать в голос: «да, да, да!». И всё это — мелко нарубленное и вперемешку, одно от другого не отделить, нечто целое не вычленить.
— Ну вот до тебя и дошло, — с удовлетворением произнёс Георгий Иванович и поднялся из-за стола. — Перекусил? Вот и чудненько. Пойдём-ка прогуляемся.
На выходе из комендатуры мне вручили одежду, убранную в бумажный пакет, а Городец дал знак водителю служебного автомобиля следовать за нами и двинулся вдоль по улице. Я шёл, будто пьяный, словно вчерашний коньяк снова в голову дал. В душе — полнейший раздрай. Но начинать разговор с чего-то было нужно, приноровился к быстрому шагу спутника и спросил:
— Уже знаете, да?
— Работа такая — всё знать, — заявил Георгий Иванович. — Что сдержался и скандал не закатил или кулаками махать не стал — молодец, хвалю. А вот попытку утопить печали в бутылке категорически не одобряю.
— У меня день рождения вчера был!
Городец остановился и развернулся ко мне, потом спросил:
— И на фронт ты не из-за разбитого сердца попросился?
— Ну…
— Баранки гну!
Мы двинулись дальше, я не утерпел и спросил:
— А это вообще обязательно?
— Что именно? Посетить источник в Джунго или взять с собой Герасима Сутолоку?
Я тяжко вздохнул. Попасть в источник-девять я должен был любой ценой — на кону стояла моя будущность в качестве оператора. Я не откажусь, у меня приоритеты. Но иметь дело с этим, с этим…
— Второе, — коротко сказал я.
— Обязательно. Если не можешь ручаться за себя — скажи, уж лучше мы сейчас всё отменим. Не придётся на себя ответственность брать и бояться, что у тебя вдруг ретивое взыграет.
— Вы же знаете, что я не откажусь. Хотя… — Я замер, поражённый неожиданной мыслью. — Два месяца, Георгий Иванович! Вплоть до достижения нижней суперпозиции операторы должны посещать источник раз в два месяца. Это что же — нам придётся постоянно туда-обратно мотаться?
— Не придётся, — уверил меня Городец. — Вы всё же не сопливые соискатели, какой-никакой суперпозиции и тот, и другой уже достигли. У перенастройки на другой источник немного иные правила, не пропадут твои способности, не бойся. Но пахать придётся каждый день. Готов работать над собой?
— Всегда готов! — ответил я девизом скаутов.
— И Герасима обратно привезёшь?
Я досадливо поморщился и сказал:
— Привезу.
— Обещаешь?
— Да обещаю я! Обещаю! Почему нет-то? Это ведь не он Лию отбил, она сама к нему ушла!
Георгий Иванович хмыкнул:
— А чего ж тебя воротит так от одного его имени тогда, рассудительный ты наш?
— А я не обязан испытывать к нему тёплых чувств!
— Вот и я о том же. А тебе, на минуточку, придётся поучаствовать в его карьерном росте и оказать содействие в возвращении сверхспособностей. Если ещё лелеешь надежду отбить подружку, тебе это как острый нож в сердце.
— Не надо о ножах, — поморщился я. — Я ведь и сам способности вернуть хочу. И вообще — что вы все носитесь с этим Герасимом? Чем он так ценен, что целую операцию под него готовите да ещё меня через колено ломаете?
Георгий Иванович ухмыльнулся едва заметно, одним лишь уголком рта, чем зародил подозрение, что всё далеко не столь просто, как преподносится мне сейчас, но отмалчиваться не стал и пояснил:
— Герасим Сутолока — это как ты с Мишей Поповичем вместе взятые. Теоретик и практик в одном флаконе. В подробности я не посвящён, знаю только, что ему какая-то серьёзная роль в одной из наших операций отводилась. Он с младых ногтей в «Синей птице» воспитывался, по нашему профилю его чуть ли не со школьной скамьи натаскивать начали.
«Синей птицей» именовался интернат при РИИФС для малолетних вундеркиндов, коих готовили в операторы, но меня заявление собеседника ни в чём не убедило.
— Незаменимых нет! — отрезал я.
— Нет, — с тяжёлым вздохом признал Георгий Иванович. — Но одни люди незаменимей других.
— В самом деле?
Городец вздохнул.
— Петя, ты ведь понимаешь, что всё это не предназначено для разглашения?
— Да уж не маленький.
— Девичья фамилия матери Герасима — Серебрянец. Он племянник полковника Серебрянца, нашего с тобой патрона.
Нашего — это не в плане контрольно-ревизионного дивизиона, нашего — это всего Отдельного научного корпуса разом.
— А-а-а! — протянул я. — О-о-о! Клановость и кумовство?
— Герасим чертовски хорошо годился на роль молодого блестящего учёного, самую малость без царя в голове. У него даже с первоначальной инициацией не всё так плохо было, просто решили довести образ до идеала. На том и погорели. Перфекционисты, чтоб их! Во время настройки на айлийский источник Герасим полностью утратил способности к оперированию сверхэнергией, и куратору его подготовительной программы выписали волчий билет. — Георгий Иванович смерил меня тяжёлым взглядом. — Мало того, что Василия Дичка отстранили от реальной работы и сослали на военную кафедру без всяких перспектив на повышение, так ещё дочку его, умницу и красавицу, с инициацией на седьмом витке и полным гимназическим образованием в институт не взяли. Пришлось к нам в комендатуру пристраивать.
— Так Марина Дичок — дочь Василия Архиповича?! Думал, просто однофамильцы.
— Это самое важное, что ты почерпнул из моих слов? — нахмурился Городец.
— Просто удивился.
— Теперь ты немного представляешь, какие ставки на кону. А это лишь самая-самая вершина айсберга. И я гарантировал результат операции. Я! Если что-то пойдёт не так, второго шанса мне никто не даст.
— Так стоит ли рисковать?
Георгий Иванович ответил волчьей ухмылкой.
— Стоит, не сомневайся даже. Это всё в кровных интересах республики. Вот только есть в этой схеме одно слабое звено…
— Я?
— Ваш любовный треугольник!
— Да нет…
— Послушай меня, Петя! Просто притащи его обратно. Хорошо?
— Да на кой чёрт он вообще там сдался?! — не выдержал я. — Почему его снова в Айлу не пошлют?
— Если бы это сработало, не сомневайся — послали бы, — заявил Городец и нацелил на меня указательный палец. — Так ты притащишь его?
Я тяжко вздохнул и нехотя пообещал:
— Притащу, сказал же! Заладили, будто пластинку заело! И с чего вы вообще взяли, что это именно мне придётся его тащить? Почему не ему меня?
Георгий Иванович фыркнул в усы.
— Действительно не видишь разницы между первоначальной настройкой и очередной подстройкой?
— Ну, допустим, — пробурчал я. — А попадём мы туда как? Правильно ведь понимаю, что на захват источника уповать не стоит? Какая-то спецоперация проводиться будет?
— Всё ты понимаешь правильно, а теперь беги переодевайся, я тебя тут подожду.
Надо же! А я и не заметил за разговором, как мы до госпиталя дошли!
Городец направился к газетному киоску, а я миновал пропускной пункт и чуть ли не вприпрыжку припустил к своему корпусу, лавируя между неспешно прогуливавшимися по территории ранеными. В душе царили ужас и восторг, восторг и ужас. И портила эту упоительную смесь лишь маленькая ложечка досады.
Придётся работать с Сутолокой, чёрт бы его побрал!
Когда я уже в штатском вышел из ворот госпиталя, Георгий Иванович сложил газету и кинул её на заднее сиденье служебного автомобиля — не полноприводного вездехода, а самой обычной легковушки, не слишком-то и презентабельной, зато неброской.
— Поехали!
Справляться о пункте назначения, как и заводить разговор о цели нашей поездки при водителе я не стал, молча забрался внутрь, молча ехал всю дорогу. Очевидно, номер и марка автомобиля были доведены до всех постов, в городе нас не останавливали, предъявлять документы пришлось лишь раз — при въезде на территорию военного аэродрома, обнесённую несколькими рядами колючей проволоки и с караульными вышками, что неприятно напомнило лагерь в Джунго.
На воротах дежурили военспецы; не заметил никого в форме воздушного флота я и на территории, а все аэропланы несли на себе символику ОНКОР. Инструктор тоже оказался из наших. Лысоватый мужик в лётном комбинезоне поздоровался с Городцом, после протянул руку мне и спросил:
— Опыт пилотирования есть?
— Только прыжков с парашютом.
— Да уж… — протянул дядька и озадаченно поскрёб затылок. — А с опытом никого нет? — обратился он после этого к Георгию Ивановичу.
— Нет, — коротко ответил тот.
— И натаскать его нужно за две недели?
— Две недели — это самое большее.
— Дела-а-а!
Я мог бы даже загордиться из-за собственной незаменимости да только прекрасно представлял, откуда у неё ноги растут. Настроенным на Эпицентр операторам на подлёте к вторичному источнику непременно поплохеет — не успеют они к специфичному характеру излучения приспособиться, а у простых людей и вовсе мозги запекутся. Герасим сейчас ни то, ни сё, но едва ли стоит уповать на то, что двойственность его положения поможет остаться в сознании и совершить посадку. А уж поднять самолёт в воздух он не сможет совершенно точно. Ему бы ещё настройку пройти…
К слову, а с чего я взял, что возникнет нужда приземляться? Лично мне будет достаточно и просто над энергетической аномалией пролететь. Хотя…
Я покачал головой. Нет, не выгорит. Слишком серьёзно интенсивность излучения скакать станет, вышибет меня из резонанса, как пить дать вышибет. Могу не успеть связь с источником закрепить.
— Ладно, — вздохнул инструктор. — Будем работать с тем, что есть.
— Вот это правильно!
Георгий Иванович раскрыл портфель и протянул мне авторучку и очередную стопку обязательств о неразглашении, а когда я поставил подписи во всех нужных местах, вручил пропуск на перемещение по городу и отдельное разрешение на посещение территории аэродрома.
— Обратно на дежурной машине вернёшься, — сказал он, прежде чем забраться в автомобиль и уехать.
Ну а я вслед за инструктором потопал на лётное поле.
— Ты, так понимаю, за штурмана будешь? — уточнил дядька на ходу.
— Угу, — подтвердил я. — Но взлетать — садиться тоже уметь должен.
— Да это понятно! — отмахнулся инструктор с нескрываемой досадой и вздохнул. — Две недели! Эхма…
Подвёл он меня к странного вида аэроплану, кардинально отличавшемуся от всех виденных мной ранее самолётов как небольшими размерами, так и широкими крыльями, слегка даже направленными вперёд. При этом летательный аппарат обладал двумя застеклёнными фонарями кабин, которые располагались один чуть выше другого, что улучшало обзор второго пилота. В длину машина достигала метров восьми, размах крыльев был в два раза больше.
Инструктор указал на аэроплан и скороговоркой произнёс:
— Сие изделие есть двухместный учебно-транспортный мотопланер с обратной стреловидностью крыла. Изначально комплектуется экспериментальной силовой установкой, которую запитывает непосредственно оператор, но под ваши задачи поставили бензиновый двигатель. Пришлось слегка изменить балансировку, больше ничего принципиально не меняли. Полезной нагрузки способен нести немногим больше четырёх центнеров. Взлетать может и самостоятельно, и на сцепке с самолётом. Но с тобой отрабатывать будем только первый вариант.
Я кивнул. Бензиновый движок — это хорошо. Если вдруг со сверхспособностями затык случится, хоть в воздух подняться сможем. И почему планер задействовать решили, тоже понятно: у нас вся надежда на скрытность, а шум авиационного двигателя только глухой не услышит. Засекут на подлёте к источнику — и абзац. Вот только планер особого доверия мне отнюдь не внушал. Не игрушка, конечно, но и на серьёзный агрегат он не тянул.
— Извините, — обратился я к мужичку, — а как вас по имени отчеству?
— А вот не надо этого! — поморщился тот. — Я — инструктор, ты — курсант. Чего не знаешь, того и не разболтаешь. А то с вашим ведомством чуть что не так и сразу за ушко да на солнышко!
Я пожал плечами.
— Как скажете, инструктор.
— Так и скажу. — Он легонько похлопал ладонью по фюзеляжу. — А ещё скажу, что тут всё просто как коровье мычание и разбиться на этой крохе специально постараться надо. Вот только ночные вылеты — это отдельная история, а времени у нас в обрез, поэтому займёмся-ка мы с тобой, курсант, делом. Начнём с теоретической подготовки…
И — начали. К концу занятия у меня от всяких «лонжеронов» и «рулей высоты» просто опухла голова, тем более что одной только теорией дело не ограничилось, пришлось лезть в кабину, устраиваться там и выполнять команды. А вот записей мне делать не позволили.
— В полёте конспектики почитывать собираешься? В штопоре? — скривился инструктор. — Запоминай! — Он постучал себя пальцем по виску. — Вот где у тебя все конспекты быть должны!
В госпиталь я вернулся разбитым, голодным и с раскалывающейся от боли головой. На ужин опоздал, но касательно меня поступило особое распоряжение, покормили отдельно. В комнате застал Василя, тот стоял у открытого окна и задумчиво вертел в руках папиросу.
— О, Петя! Отпустили уже?
— Ага, — подтвердил я. — Трибунал с утра провели.
— Прям трибунал? И что там? — с интересом спросил мой товарищ.
— Разжаловали.
Василь указал на мою койку, где был разложен мундир и уточнил:
— В прапорщики?
— Ну да.
— Из фельдфебелей?
— Ага.
Василь заржал в голос.
— Вот ты, Петя, даёшь! Да ты никак в рубашке родился!
Я махнул рукой.
— Да я сам не знал, что в подпоручики временно произведён. Ерунда, в общем. Легко отделался. Спасибо огромное, что прикрыл. За мной должок.
— Ой, брось! — отмахнулся Василь. — Там всех дел на пять минут было.
—Да ладно!
— Серьёзно! Одним сказал, что ты не штатский, а фельдфебель, просто в госпитале лежишь. Другим намекнул, что не сдуру в драку полез, а монархистов на дух не переносишь. Ну а третьим о контузии шепнул, мол, никакой ты не пьяный, а после ранения не отошёл. Так и повлиял на общественное мнение. Дело техники.
Я покачал головой.
— А с буфетчиком что не так? Говорят, ты его крепко припугнул.
— Это было, — подтвердил Василь. — Один летун паршивцу втихаря денег сунул, чтобы он показал, будто ты кортик выхватил и потерпевшего пырнул. Ну я и объяснил доступно, что господами офицерами в военной комендатуре займутся, а вот ему серьёзного разговора с дознавателями Республиканского идеологического комиссариата никак не избежать. Мигом на попятную пошёл!
— Да ты меня просто спас! Буду должен.
— Брось! Я своё уже получил.
— Это как?
— Да все инциденты с операторами комиссариат на свой контроль в обязательном порядке берёт, вот туда к шапочному разбору Зимник и подъехал. Просмотрел показания, пальчиком мне погрозил и дал срок до конца года на пик румба выйти. Ему перевод в столицу светит, будет в «пятнашке» службу нести. В «Секции 15-С», в смысле. Если уложусь, он меня с собой взять пообещал.
— Ого! И ты что?
— Согласился, конечно! Только сказал, что без Машки не поеду. Вроде тоже реально.
— Ну здорово же! — порадовался я за товарища. — Поздравляю!
— Да пока не с чем, — усмехнулся Василь, поглядел на папиросу и выкинул её в окно.
— Ты чего? — удивился я.
— Рашид Рашидович пристал как банный лист — брось да брось! — пояснил сосед по комнате и тяжко вздохнул. — Не слышал ещё эту его присказку? Вдыхая ядовитый дым, недолго будешь молодым! Ладно, не проблема. Я пока неходячим был, почти отвык уже. Расскажи лучше, что на трибунале было.
Я убрал мундир в шкаф, плюхнулся на кровать и в красках расписал постигшее представителей воздушного флота фиаско.
Утро выдалось насыщенным. Под присмотром Рашида Рашидовича я размялся, под контролем Федоры Васильевны отработал комплекс медитативных упражнений, а после она меня ещё и размяла хорошенько. Перед визитом к Лизавете Наумовне я успел заскочить в столовую и наскоро позавтракать, вот там-то меня и окликнули.
— Петя!
Внутри всё так и обмерло, но растерянности не выказал, убрал на стойку поднос с грязной посудой и лишь после этого обернулся к Лии.
— Петя, нам надо поговорить! — прямо заявила та.
Наверное, стоило бы сослаться на сильную занятость и отсутствие времени, но дал слабину, указал на выход.
— Идём.
А только мы вышли на улицу, и Лия уткнулась лицом в мою грудь, зашмыгала носом.
— Петя, ну что со мной не так? Почему я вечно всё порчу?
Я подавил тяжкий вздох, приобнял барышню одной рукой и заметил:
— Так понимаю, ты решила, что любишь Герасима…
Лия, не отлипая от меня, закивала.
— И ты ему об этом сказала?
Ответом стала новая серия кивков.
— И что он? — спросил я через силу.
Барышня задрала заплаканное лицо и сказала:
— И он меня тоже…
Тут уж я совсем запутался.
— Погоди, а что ты тогда испортила?
— Так ты ведь у него занимался! А теперь как же? Я всем только хуже сделала!
Припомнился застольный разговор с Василем, и я рассудительно заметил:
— Слушай, Лия, ну ты чего? Мы не женаты, детей нет, и в вечной любви ты не клялась. Полюбила другого, так что ж теперь — всю жизнь мучиться?
— Я так тебе обязана и получается — подвела!
— Брось!
— Нет, в самом деле! Я ведь знаю, как для тебя важно развить сверхспособности! А Гера — прекрасный наставник. И, получается, из-за меня…
Барышня продолжала прижиматься грудью, и эта близость вкупе с невозможностью чего-то большего причиняла мне едва ли не физический дискомфорт, вот я и отстранил Лию от себя, строго произнёс:
— Ну-ка, успокойся! Нечего тут сырость разводить! То, что было между нами, — это наше, ты Герасима сюда не впутывай. Не могу сказать, будто совсем уж на него не злюсь, но обещал ведь не ревность, так? У меня к нему претензий нет, буду заниматься под его руководством, как и раньше.
Лия вроде бы даже лицом просветлела.
— Правда?
— Правда. И мы с тобой непременно останемся друзьями. Только дай мне немного времени в себя прийти и с мыслями собраться. Хорошо?
— Спасибо, Петя! — Барышня приподнялась, поцеловала меня и повторила: — Спасибо!
Дальше она, вытирая на ходу платочком глаза, поспешила прочь, а я покивал головой.
— Да-да, я настоящий друг. Знаю, знаю.
И вроде какое-то облегчение разговор должен был принести, а на иглотерапию к Лизавете Наумовне я пришёл взвинченным до крайности. И конечно же сие обстоятельство незамеченным не осталось.
— Всё в порядке, Петя? Выглядишь расстроенным.
— Устал, — отмахнулся я, не желая откровенничать.
Рассказать о разрыве с девушкой мне и в голову не пришло. Это прозвучало бы жалко, а жалким в глаза Лизаветы Наумовны я выглядеть отнюдь не хотел.
—Альберт Павлович просил привет передать, — сказала тогда Лизавета Наумовна.
— О! — оживился я. — Он в Зимске?
— Нет, звонил из Новинска. Проходи, раздевайся.
Я так и поступил, улёгся на кушетку и постарался расслабиться, но не тут-то было.
— Ну и что с тобой сегодня такое? — услышал я уже после третьего укола иглой.
— А что со мной такое?
— Петя, не юли! Быстро говори, что случилось!
— Да всё нормально!
Лизавета Наумовна фыркнула и спросила:
— Ты ведь понимаешь, что в любом случае мне всё расскажешь?
Нельзя сказать, будто следующий укол оказался таким уж болезненным, но и приятных ощущений он вовсе не доставил.
— А как же клятва… — попытался я перевести всё в шутку, — как там этого…
— А это всё для твоего же блага! Ты же один сплошной комок нервов, работать невозможно!
Я вздохнул и сказал:
— Это личное.
— С девушкой поругался?
— Никто ни с кем не ругался, — пошёл я в отказ, вновь вздохнул и раскрыл одну из причин дурного настроения: — Просто придётся работать с человеком, с которым я не хочу иметь ничего общего.
— Так откажись, — посоветовала Лизавета Наумовна, — и не мотай себе нервы.
— Не могу, — признался я. — Мне это не менее важно. И он мне ничего плохого не сделал, если разобраться. Просто личные неприязненные отношения, насквозь иррациональные.
— Если доведёшь себя до нервного срыва, лучше от этого никому не будет.
— Не доведу, — пообещал я. — Вот сейчас помедитирую и успокоюсь…
Но после иглотерапии настал черёд силовой тренировки и вышибал — так вымотался, что едва до обеда дотянул. Впрочем, назначенные реабилитологом нагрузки прочистили мозги лучше всякого медитативного транса, все дурные мысли как рукой сняло. Пусть лишь на время, но порадовало и это.
После тренировки Рашид Рашидович отправил меня едва живого в банный комплекс, там я напился травяного чаю и следующие полчаса проторчал в парной с избыточным уровнем сверхэнергии в пространстве. До нихонской душегубки ей, разумеется, было далеко, но и так наружу еле выполз и под душем не стоял даже, а сидел, дожидаясь, когда отступит слабость.
Впрочем, особо рассиживаться мне не дали, велели освобождать помещение. Пусть и работали в бане шапочно знакомые лаборанты и младшие научные сотрудники РИИФС, но время посещения у них было расписано буквально по минутам, любая заминка грозила сбить весь график, вот и выставили в раздевалку.
Там я скоренько собрался, вышел на улицу и присел на лавочку, сделал глубокий вдох свежего осеннего воздуха. Погрузился в лёгкий транс, попытался уравновесить внутреннюю энергетику — точнее, зачатки оной, — и очень скоро ощутил прилив сил, а головокружение отступило без следа. Не сказать, будто заново родившимся себя ощутил, но некий душевный подъём определённо почувствовал. Правда, местами сыпью покрылся, но это пустяки.
После столовой я поспешил к воротам, где меня и подхватила дежурная машина. На аэродроме инструктор первым делом вручил лётный комбинезон и шлем, потом поспрашивал вчерашний материал, где-то поправил, где-то разъяснил детали, после велел лезть в мотопланер. И — полетели.
Не могу сказать, будто мне совсем уж не понравилось. Некое очарование в процессе, несомненно, имелось. Вот только в полной мере прочувствовать его мешало то простое обстоятельство, что занимался я сейчас отнюдь не для собственного удовольствия, а по делу. Наслаждаться же полётом на эдакой табуретке с мыслью о том, что в самом скором времени придётся проделать всё то же самое во вражеском тылу, едва ли способен даже человек с самыми крепкими нервами. Ну а когда вдруг смолкло стрекотание движка, меня по первой и вовсе едва удар не хватил.
«Падаем!» — мелькнуло в голове, но нет, не упали. Даже особо резкого падения высоты не стали, началось планирование.
Органы управление в планере дублировалось в обеих кабинах, и мне пришлось выполнять поступающие по переговорной трубке команды. Было страшно напортачить и сорваться в пике, нисколько не утешало даже наличие парашюта, но все огрехи вовремя исправлялись инструктором, обошлось без последствий. Хорошо хоть он мне посадку доверять не стал, вот тогда бы я непременно и планер, и нас вместе с ним угробил.
Так неделя и пролетела. С утра восстанавливал физическую форму и отточенность рефлексов с Рашидом Рашидовичем, потом пил кофе в компании Василя и шёл на иглотерапию. Манипуляции Лизаветы Наумовны приятных ощущений не доставляли, а вот беседовал с ней, напротив, с превеликим удовольствием. Вроде и трепались о всяких пустяках, но невесть с чего легче становилось. Без этого общения точно бы сорвался, не сумел бы нервозность обуздать, неопределённость-то о-го-го как давила! Куда там могильной плите! Засыпал и просыпался с одной только мыслью: «меня забросят в тыл нихонцам».
Меня забросят в тыл нихонцам. Меня забросят в тыл. Меня забросят!
А если что-то не так пойдёт? Если снова в плен захватят?
Ну уж нет! Тогда — последний патрон себе. Так-то я бессмертен, с кем-кем, а со мной ничего дурного ни в жисть не случится, но патрон стоит приберечь. А лучше — гранату. Чтобы наверняка.
Такие вот дурные мысли в голове вертелись, а как поговорим во время сеанса на отстранённые темы, все страхи будто рукой снимает. Что же касается разрыва с Лией, об этом — нет, и словом не обмолвился. Ни к чему это. Не нужно.
От Лизаветы Наумовны я неизменно шёл на приём к Федоре Васильевне, и та пыталась привести мой организм в некое равновесное состояние, идеальное для восприятия сверхсилы. Об эффективности этих процедур сказать затрудняюсь, но чувствовал себя с каждым днём всё лучше и лучше, даже шаровые молнии научился дистанционно развеивать. Гасить не получалось, а вот разметать на ворох энергетических помех — это запросто. В остальном же подвижек не было, я так и оставался недо-оператором.
Остаток первой половины дня я традиционно тратил на всевозможные процедуры, а после обеда и до самого позднего вечера летал на планере, взяв за правило всякий раз перед облачением в лётный комбинезон посещать кабинку уличного туалета. С каждым новым днём инструктор давал мне всё больше свободы действий, а в субботу даже позволил самостоятельно подняться в воздух.
— Пора посадку начинать отрабатывать, — заявил он по окончании того занятия и вручил брошюру с процедурой обслуживания и ремонта установленного на мотопланер двигателя. — Раздел неисправностей зазубри наизусть. Завтра спрошу.
— Завтра тоже занимаемся? Воскресенье же! Выходной!
— И что с того? — нахмурился инструктор. — У вас же горит!
Пришлось выкраивать время ещё и на ознакомление с устройством движка. С Василем мы почти что и не общались, разве что кофе пили и в комнате отдыха о всякой ерунде изредка трепались. И то больше перед отбоем просто радио слушали да газеты в поисках сводок с фронта пролистывали.
По словам поступавших к нам с востока раненых, ситуация там складывалась совсем уж безрадостная: патронов и в особенности артиллерийских снарядов катастрофически не хватало, авиацию повыбили, и всё могло рухнуть решительно в любой момент. Газетные статьи и радиосводки на этот счёт оптимизмом тоже не лучились, но и уныния отнюдь не вызывали. Пусть в Джунго продвижение на юг частей Особого восточного корпуса окончательно застопорилось, зато удалось отбросить врага от Белого Камня.
Последнее нашло своё отражение в серии фоторепортажей, и на одном из газетных снимков я углядел размахивавшего республиканским флагом Демида Битка, исхудавшего и чумазого, но счастливого до невозможности. Ну ещё бы ему таким не быть — город-то с землёй сровняли, камня на камне не осталось.
— О, глянь! — сунул я газету товарищу. — Из моего взвода паршивец.
— Почему паршивец? — удивился Василь.
— Активист «Правого легиона».
— А! Тогда да, тогда — паршивец.
— Но добровольцем пошёл.
— Это ему в плюс.
— У меня ещё из скаутов была пара добровольцев. А Февральский союз молодёжи, слышал, целую бригаду сформировал.
— Скаутов много в добровольцы пошло, — заметил Василь, поднялся с диванчика и встал ровно, расставив руки в стороны. — Меня на следующей неделе выписать обещают. Отправят в Новинск восстанавливаться.
— Здорово же!
— Ага! По Машке соскучился — сил никаких нет.
Я вздохнул и ничего говорить не стал. О разрыве с Лией старался не думать и это вроде бы даже получалось, обычно просто не до того было. Но как вспомню ненароком, так будто в сердце острый нож.
Впрочем, на досужие раздумья времени почти не оставалось, занят был постоянно. Ещё и ассистент доцента Звонаря как-то отыскал и зазвал в выделенную ему на пару с Нюрой каморку, вручил там для ознакомления методичку на тему ускоренной адаптации к особенностям излучения вторичных источников. Разработана та была для подготовки наших операторов к поездке в Айлу, но заодно к ней прилагалась стопка листов со свежими расчётами для энергетической аномалии в Джунго.
Разумеется, панацеей эта методика не была и лишь ускоряла и упрощала процесс адаптации, зато мне удалось почерпнуть из неё несколько принципиальных моментов, до которых не сумел додуматься самостоятельно. И всё бы ничего, но проведение обратных вычислений, пусть даже с ними и помогла Нюра, отняло кучу времени, и далеко не сразу удалось приступить к отработке этой техники на практике.
Зато после результаты не заставили себя ждать. Если прежде всякий раз после посещения парной с повышенным энергетическим фоном, грязелечения и прочих процедур, направленных на принудительное насыщение организма сверхсилой, дурнота отпускала лишь после получасовых медитаций, то с помощью адаптивных упражнений я перешёл от пассивного поглощения энергии к попыткам её осознанного втягивания с одновременной подгонкой под себя по принципу, схожему с работы алхимической печи. Я будто трансформатор внутри запускал, только изменял не напряжение тока, с этим как раз был полный порядок, а его частоту. И мало того, что процедуры заметно легче переносить стал и общее самочувствие улучшилось, так ещё и аллергические высыпания сошли и больше уже не беспокоили.
В понедельник меня ни с того ни с сего взялся отвезти на аэродром Георгий Иванович. В машине мы и словом не перемолвились, только когда уже выбрались из салона, Городец многозначительно произнёс:
— Помнишь, что ты мне обещал?
— Угу, — протянул я.
— Сейчас ещё можешь развернуться и уйти. Но как только подпишешь последние бумаги, придётся идти до конца.
Я взглянул на собеседника и поморщился.
— Вы же знаете, что я не откажусь.
Георгий Иванович ткнул меня в грудь указательным пальцем.
— Ты обещал.
В ангаре на сей раз меня помимо инструктора встретил ещё и Герасим Сутолока, мало походивший в лётном комбинезоне и с зачёсанными назад волосами на себя прежнего. Плюс никакой обычной импульсивности и разбросанности в движениях, он был собран и уверен в себе.
Герасим протянул мне руку, я её пожал.
И даже перебарывать себя не пришлось, заранее знал, что так будет, успел настроиться. Мелькнула, правда, мыслишка, как бы проблемы с возвращением не возникли у меня самого, но выкинул её из головы. Слишком уж маловероятным представилось подобное развитие событий. Нет, теперь мы крепенько друг с другом повязаны да и предприятие рискованней некуда. Либо оба выберемся, либо там и сгинем.
Накатила неуверенность, и я замешкался, приняв у Георгия Ивановича авторучку, не стал вот так сразу бумаги подписывать. Задумался о том, стоит ли овчинка выделки. Попытался решить, так ли мне нужны сверхспособности, чтобы из-за их восстановления головой рисковать. Есть ведь, наверное, и обходные пути? А если и нет — я даже сейчас куда ближе к операторам, нежели к обычным людям. Точно смогу по пути закалки тела пойти, если на то пошло. Да уже по нему иду!
Только вот… Точил меня червячок сомнения, что всё так просто, как это представляет Георгий Иванович. И ещё покоя не давала его фраза «это всё в кровных интересах республики». Пусть за последний год я утратил превеликое множество иллюзий, но не мог поверить, что операцию подобного рода провернут исключительно ради устройства судьбы племянника главы ОНКОР.
Да — источник в Айле для него закрыт, но можно ведь в Танилию поездку организовать! Пусть в этом случае мощность получится на треть меньше по сравнению с источником-девять, зато не придётся линию фронта пересекать. Никакого риска! Никакого!
А раз так, дело не только в Герасиме и у этой операции имеется второе дно. И что тут думать тогда?
Я отбросил сомнения и принялся расписываться во всех нужных местах.
Приоритеты! Приоритеты и здравомыслие — дело было именно в них.
Я желал вернуть сверхспособности и хотел сослужить службу республике. Да и не дадут мне пойти на попятную вне зависимости от того, поставлю сейчас свои подписи на бумагах или нет. Сейчас я незаменим, сейчас без меня — никак.
— Я бы в любом случае не смог отказаться? — спросил я, когда Герасим подписал свой пакет документов и вслед за инструктором вышел на улицу.
Георгий Иванович усмехнулся в усы и ничего отвечать не стал, лишь покачал головой. А когда я переоделся в лётный комбинезон и поспешил на поле, он покидать аэродром не стал, постоял, посмотрел на планер, натянул кожаные перчатки, закурил.
— Они готовы? — спросил он у инструктора.
— Тот-то и раньше всё умел. — Дядька кивнул на Герасима. — А этого ещё натаскивать и натаскивать.
Городец вслед за инструктором посмотрел на меня, пыхнул дымом и фыркнул:
— Да не сложнее мотоцикла, поди!
— Ну это как сказать…
Как я и предполагал, на сей раз в полёт меня отправили на пару с Герасимом, и это обстоятельство доставило немало неприятных минут. Как сразу после отрыва от земли внутри засосало, так дальше и не отпускало уже. Ну а как иначе? Инструктор-то — оператор! Ему планер в воздухе удержать силой воли — раз плюнуть. А вот мы и грохнуться можем.
Но не грохнулись, и пусть при маневрировании на высоте я чувствовал себя не столь уверенно, как обычно, при отработке посадок не напортачил ни разу, всё сделал верно. А сесть и взлететь для нас — самое главное. От истребителей уйти никакие фигуры высшего пилотажа не помогут, наше дело — сесть и взлететь.
Доцент Звонарь выкроил время на общение со мной лишь единожды. Вызвал к себе в кабинет, наскоро просмотрел медицинские записи, поморщился, похмыкал. Потом сказал:
— Как ты и сам знаешь, первая подстройка на источник чрезвычайно важна. Совет тут может быть только один: не пытайся продержаться в резонансе дольше необходимого. Сможешь улучшить текущую длительность на пару секунд — хорошо, не сможешь — лучше досрочно из транса выйди, нежели тебя из него выбьет. Главное ощути связь с источником, ощути и закрепи.
— А как же база для дальнейшего развития? — усомнился я в совете собеседника.
Макар Демидович, осунувшийся и усталый, помассировал виски и качнул головой.
— Не имеет значения. Не в твоём случае. С учётом сопротивляемости организма и многочисленных девиаций больше секунды в месяц к продолжительности резонанса тебе прибавлять никак нельзя.
— А разве настройка на другой источник не выправила все отклонения?
— А разве выправила? — вопросом на вопрос ответил доцент. — Ты снова вошёл в первый резонанс вне источника, снова оперировал в нём сверхэнергией в противофазе, разве нет? Проходи настройка по всем правилам, ты либо вернулся бы к норме, либо сделался чистым негативом, но всё получилось так, как получилось. И это нельзя не принимать в расчёт. Повышение мощности осложнениями скорее всего не грозит, но резонанс — другое дело. Наращивать станешь секунду в месяц, не больше. И пока не достигнешь суперпозиции, ни в коем случае не входи в транс в зоне активного излучения Эпицентра. Это ясно?
— Нет, но я вас понял.
— Надеюсь, ещё пообщаемся на эту тему. Но мало ли как всё обернуться может? Мотай на ус!
— Учту, — пообещал я, решив, что увеличения продолжительности резонанса на секунду в месяц — это очень даже неплохо.
У счастливчиков с золотого румба темпы развития способностей ничуть не выше. И пусть мне с ними не сравняться, пусть за три года я доползу лишь до пика пятого витка, но и это много лучше моих прежних параметров. Мощность смогу поднять чуть ли не в три раза, а предел потенциала — в двенадцать с половиной! Плохо разве?
Вот тут и припомнилась поговорка: «не говори гоп, пока не перепрыгнешь».
Надо слетать и вернуться. Всё остальное потом. Всё остальное сейчас не важно.
Слетать и вернуться.
В обычном режиме тренировки шли до двадцать первого сентября. За это время мы с Герасимом худо-бедно притёрлись друг к другу, и пусть прежняя лёгкость отношений не вернулась, но нам и не нужно было становиться лучшими друзьями — не глядели волком друг на друга, и то хлеб.
А уже в четверг из госпиталя меня вновь забрал Георгий Иванович. Я как увидел его, курящего у ворот, так сердце и ёкнуло. Знал, что время вот-вот придёт, и даже ждал этого момента, но в итоге к наступлению часа икс оказался откровенно не готов.
— Вылетаем? — уточнил я, не здороваясь.
— Завтра. Сегодня финальный прогон, — ответил Городец и протянул газету с вопросом: — Читал?
Я покачал головой.
— По дороге почитаешь.
Медлить я не стал, забрался на заднее сидение и взглянул на передовицу «Февральского марша»; тот гласил: «Прекращение огня в Джунго!». Ниже чуть меньшим кеглем набрали: «Худой мир лучше доброй ссоры?». Никаких подробностей начавшихся мирных переговоров в статье не приводилось, значение имел сам факт ведения оных. Если наши части вернутся в места постоянной дислокации и перестанут отвлекать на себя основные силы нихонского оккупационного корпуса, достичь энергетической аномалии станет несравненно сложнее.
Я озадаченно хмыкнул, сложил газету и кинул её рядом с собой. Подумал-подумал и спросил:
— Георгий Иванович, а о Белом Камне что слышно?
Информация такого рода точно не относилась к разряду секретной, и Городец отмалчиваться не стал.
— Город полностью зачищен ещё неделю назад. Нихонцев выдавливают к границе.
— Это я знаю! С нашими что?
— Все в Новинске давно, — сообщил Георгий Иванович, но сразу же поправился: — Все, кто выжил.
— Большие потери?
— Не располагаю информацией на этот счёт, — сухо ответил Городец.
Тогда я решил зайти с другой стороны.
— А по персоналиям располагаете? Дичок, Мельник — они как?
Георгий Иванович встопорщил усы, потом сказал:
— Дичок назначен военным комендантом Белого Камня. Мельник с некоторым числом добровольцем отбыл в распоряжение командования Особого восточного корпуса.
Я порадовался за старших товарищей и усмехнулся.
— Вот же Вениамин неугомонный!
— Далеко пойдёт, — хмыкнул Городец и потребовал: — Документы к проверке приготовь.
Если охрана аэродрома и прежде казалась слишком уж серьёзной даже для столь важного объекта, то сейчас её и вовсе усилили взводом броневиков и парой танков на колёсном ходу, а обычных военспецов сменили куда как более хваткие бойцы с автоматами. Не иначе опекать нас взялся особый дивизион.
Но проверка документов много времени не заняла, караульные не столько изучали наши документы, сколько всматривались в лица, явно ориентируясь то ли на доведённые до них фотографии, то ли на словесные портреты. Служебный автомобиль в ворота проезжать не стал и укатил прочь, мы с Георгием Ивановичем двинулись к ангару пешком. На краю лётного поля обнаружился транспортный самолёт, коего тут раньше никогда не видел, а у ангара дымила полевая кухня.
Герасим уже был на месте, и как только я переоделся, сразу дали команду на взлёт. Упражнялись в пилотировании мы до позднего вечера, а после захода солнца как обычно приступили к отработке взлётов и посадок в тёмное время суток. Закончили глубокой ночью, тогда техники подкатили планер к транспортнику и начали возиться со сцепкой, а нам выдали по миске перловой каши, щедро сдобренной тушёнкой.
— Ночевать здесь будем, — предупредил нас Городец. — Завтра с самого утра вылетаем во Всеблагое.
Для Герасима это известие новостью точно не стало, воспринял он его как должное. Ещё и присел рядом, предложил:
— Поговорим?
— О чём? — уточнил я, не спеша отправлять в рот ложку каши.
— О Лии, — ожидаемо прозвучало в ответ.
Я покачал головой и отрезал:
— О Лии мы говорить не будем. — Помолчал немного и добавил: — Потом, когда всё закончится, мы с тобой можем и выпить даже. Но не сейчас. И не об этом.
— Как скажешь.
Герасим кивнул и пересел на другой край стола. Дальше ели молча, а после ужина меня взял в оборот Георгий Иванович, все кишки вымотал расспросами об Отто Риттере. Я поначалу решил, что он таким незамысловатым образом от дурных мыслей отвлекает, но очень скоро своё мнение на этот счёт переменил.
— Вы что-то о нём узнали? — позволил я себе проявить любопытство. — Какая-то важная шишка?
— В том-то и дело, что ничего не узнали, — вздохнул Георгий Иванович. — Когда наши части к лагерю вышли, от него одно пепелище осталось. Выживших нет.
Я не стал интересоваться судьбой тех, кто сорвался в побег, спросил о другом:
— Как думаете, этот Риттер — кто он? На кого работает?
Городец пожал плечами.
— Есть подозрение, что на оксонскую разведку, — заявил он и похлопал меня по колену. — Всё, Петя, не забивай себе этим голову. Отбой!
Утром подняли нас только в восемь часов, дали выспаться. После завтрака вручили вдобавок к комбинезонам и шлемам тёплое нижнее бельё, перчатки, сапоги и лётные куртки, а сухой паёк на два дня и воду сразу загрузили в планер. Без инструмента и оружия тоже не обошлось, помимо всего прочего каждому досталось по стропорезу, ножу разведчика, электрическому фонарику, ТТ и автомату. Снаряжать магазины не пришлось — выдали уже набитые патронами.
— А где бы их пристрелять? — поинтересовался я.
Георгий Иванович покачал головой.
— Всё пристреляно.
— А гранаты?
Городец смерил меня тяжёлым взглядом и отрезал:
— Лишний вес.
Я и не подумал пойти на попятную.
— Сейчас два круга вокруг лётного поля сделаю, и полкило скину.
— Не дури.
— Да я серьёзен как никогда. Без гранаты не полечу.
Георгий Иванович постучал меня по груди указательным пальцем, поиграл желваками, потом сказал:
— Будет тебе граната. Выдам перед вылетом.
Примерно через час засуетились техники, начали предполётную подготовку самолётов, а потом нас позвали на посадку. Управлять планером взялся инструктор, меня и Герасима разместили в транспортнике вместе с двумя десятками бойцов особого дивизиона. Переодевшийся в простой рабочий комбинезон Георгий Иванович отправился на вылет вместе с нами.
— Сейчас летим до Всеблагого, — пояснил он мне. — Там пробудем до вечера.
Я кивнул и уставился в иллюминатор.
Сначала в воздух поднялись два истребителя, вслед за ними взлетел и наш самолёт. А только набрали высоту, и по левому борту замаячили точки идущих сходящимся курсом самолётов. Я забеспокоился было, но это оказались два наших транспортника в сопровождении трёх звеньев прикрытия. Дальше летели вместе.
После недолгих раздумий на сей счёт я пришёл к выводу, что ради пущей безопасности нас прикрепили к идущим на фронт машинам, и пребывал в этом заблуждении все шесть часов полёта вплоть до посадки на военный аэродром где-то в окрестностях Всеблагого.
Нас тут же отправили в ангар, оцепленный бойцами особого дивизиона, туда же в скором времени загнали и мотопланер, а следом заявились пассажиры транспортников. Все они были в синих рабочих комбинезонах, но на обычных техников эта публика нисколько не походила. Биться бы об заклад не стал, но одной части этой публики куда больше подошли бы белые лабораторные халаты, а другой определённо полагалась форма с двумя просветами на погонах.
С первыми начал здороваться Герасим, ко вторым отошёл Георгий Иванович, что моей догадке нисколько не противоречило, и вовсе даже наоборот — послужило её несомненным подтверждением.
Сочтя этот момент разрешённым, я обратил своё внимание на металлический ящик, который условные научные работники прикатили с собой на тележке.
Это ещё что такое?
Заложило уши, будто от перепада давления, и проблеск ясновидения подсказал, что внутренние помещения ангара прикрыли звуковым экраном.
— Прошу внимания! — заявил после этого высокий господин с сединой на висках, отнесённый мной в категорию офицеров. — Подходите к столу!
Один из его спутников не столь солидной наружности расстегнул офицерский кожаный планшет и принялся расстилать карту, а я замешкался, не понимая, касается ли приглашение меня, поскольку научная команда за единственным исключением никакого интереса к словам седого господина не проявила и сгруппировалась вокруг таинственного контейнера.
Я вопросительно взглянул на Георгия Ивановича, тот кивком указал на стол и шепнул:
— Слушай и молчи, все вопросы потом.
Сам он тоже в стороне оставаться не стал, подошёл вслед за остальными.
— Прикрытием для акции станет массированный ночной налёт на позиции нихонцев. Часть предварительно отобранных и подготовленных экипажей непосредственно перед общим вылетом получит пакеты с координатами Отряда семисот тридцать один. Тот факт, что цель расположена непосредственно в зоне активного излучения источника-девять, существенным образом ограничит эффективность атаки, но в любом случае она послужит отвлечению внимания противника.
Седой оторвался от карты и пригласил нас с Герасимом:
— Подходите, господа. — Он ткнул указкой в карту куда-то между Харабой и окружностью энергетической аномалии. — На место вас отбуксируют, отцеп произойдёт в пятнадцати километрах от внешней границы источника. Вам надлежит проследовать прежним курсом до железной дороги, а после использовать её в качестве ориентира и совершить посадку в непосредственной близости от железнодорожного кольца.
Я пока что ровным счётом ничего не понимал, но нисколько не сомневался в своей способности ощутить направление на центр энергетической аномалии, поэтому от вопросов воздержался.
— Разрешите? — попросил слова единственный оставшийся у стола господин, условно отнесённый мной к научным сотрудникам. После благосклонного кивка седого он заявил: — Обращаю внимание, что задействование во время полёта сверхспособностей или двигателя чревато демаскировкой. Дистанцию надлежит преодолеть исключительно с помощью планирования, а осуществить посадку следует не ранее двухсот и не далее пятисот метров от окончания железнодорожной ветки. Недолёт не столь критичен, в этом случае потребуется осуществить транспортировку чёрного ящика в указанные пределы, а вот перелёт чреват самыми непредсказуемыми последствиями.
У меня внутри всё так и заледенело, инструктаж по обратному маршруту слушал вполуха, в голове так и мельтешило:
Перелёт. Недолёт. Чёрный ящик. Непредсказуемые последствия.
На затылке шевелились успевшие отрасти волосы.
— Прошу! — позвал нас научный работник к металлическому коробу на тележке, с которого уже сорвали пломбы.
Извлечённый из его отделанного свинцовыми пластинами нутра ящик оказался и в самом деле чёрным, внешним видом он нисколько не походил на пресловутый «объект», который пытались доставить в Эпицентр пошедшие по кривой дорожке измены десантники, но на виске у меня болезненно забилась жилка.
Объект. Объект. Объект!
Я не выдержал и в упор посмотрел на Георгия Ивановича, тот указал на взявшего слово научного сотрудника, который явно полагал, что все присутствующие уже введены в курс дела, а поэтому в подробности вдаваться не стал.
— Нами были внесены принципиальные изменения в оригинальную конструкцию, что позволило вдвое увеличить массу обогащённого радиоактивного вещества и одновременно исключить всякий риск самопроизвольного начала реакции. Заряд разделён на две части, его соединение в единое целое с превышением критической массы будет осуществлено с помощью часового механизма.
Один из коллег седого недовольно откашлялся.
— Получается, этот ваш… чёрный ящик на какое-то время останется без присмотра? А если его успеют обнаружить нихонцы?
Научный сотрудник и бровью не повёл.
— После запуска часового механизма любое изменение высоты или попытка транспортировки чёрного ящика, равно как и его вскрытие, обернётся немедленной активацией заряда. Направленное воздействие сверхэнергией с высокой степенью вероятности приведёт к тому же результату. Использование обычной взрывчатки теоретически может повредить устройство, поэтому полагаем необходимым закопать его для исключения всякого риска случайного обнаружения.
— На какое время установлен часовой механизм? — уточнил Герасим Сутолока.
— Как и было оговорено, рассчитывайте на двадцать минут. За это время вам следует покинуть зону поражения. Рекомендуем удалиться на пятнадцать — двадцать километров. И ещё раз напоминаю о запрете задействовать сверхспособности до момента активации часового механизма. Нам доподлинно известно, что нихонцы отслеживают состояние энергетического поля, по его возмущению они немедленно определят присутствие в зоне аномалии чужаков и вышлют поисковую группу.
— И к чему такие сложности? Почему просто не сбросить этот ваш ящик на парашюте? — задал очередной вопрос всё тот же скептик.
— Это привнесёт в эксперимент элемент непредсказуемости, — ответил ему научный сотрудник, — а на текущем этапе исследований требуется предельная контролируемость условий.
Тут меня понемногу начало отпускать. Я мало что понимал в реакции расщепления ядра, но часовой механизм и разделение заряда на две части выглядели вполне разумными мерами предосторожностями. Не было ровным счётом никаких оснований полагать, что нас задействуют в качестве одноразового средства доставки бомбы.
Инструктаж об активации часового механизма много времени не занял, после этого техники приступили к размещению чёрного ящика в грузовом отсеке нашего мотопланера, а на столе разложили сухой паёк, разлили по железным кружкам чай. Никто не заходил в ангар и не покидал его, оставался активированным и звуковой экран.
Мы ждали, ждали и ждали. И эта тягостность и невозможность хотя бы даже просто с кем-нибудь поговорить, действовала на меня просто-напросто угнетающе. Раз только подошёл Георгий Иванович, вручил металлическую трубку-пенал с откручивающейся крышкой.
— Внутри шприц со спецпрепаратом. Звонарь рассчитал дозу оптимальную для облегчения подстройки. Вколи за пару минут до входа в резонанс.
Я поблагодарил Городца и убрал пенал в нагрудный карман, потом выразительно откашлялся. Георгий Иванович огляделся по сторонам и сунул мне чугунную чушку осколочной гранаты, в другую руку вложил запал.
— Спрячь! — распорядился он.
Я так и поступил, ну а дальше всё как-то неожиданно завертелось, и в себя пришёл уже в задней кабине планера. Навалилась какая-то совершенно иррациональная неуверенность, показалось даже, будто разом позабыл, как управлять летательным аппаратом. И без того к воздушным асам себя не относил, а тут и вовсе в ступор впал. Уже и стемнело, ничего толком не видать…
Но загудели пропеллеры, взявший нас на сцепку самолёт начал разбег, и меня как-то разом отпустило, тем более что пилотирование осуществлял Герасим. Оторвались от земли, чуть просели, но лишь самую малость и продолжили набор высоты. Следом начали взлетать истребители.
Ну, понеслась!
До линии фронта добирались немногим больше часа, пересекли её, не столкнувшись с нихонской авиацией, лишь заметили сверкавшие в ночи разрывы. Вот тогда у меня и засосало в животе, но стиснул зубы, переборол мимолётную слабость.
Всё будет хорошо. У нас — да, у них — нет.
Это соображение и решило дело. Я прекрасно осознавал, что ничего уже не переиграть и дело вовсе не в моих приоритетах, но рациональные доводы оказались не в силах совладать с подсознательными страхами. С иррациональным могло справиться лишь нечто ещё более безумное, и я вдруг поймал себя на том, что не улыбаюсь даже, а радостно скалюсь, будто псих какой.
Мы ведь тащим с собой чёрный ящик отнюдь не из одного лишь научного интереса. Это не эксперимент в чистом виде, это — диверсия. Я не забыл объяснений Альберта Павловича о колоссальном по силе взрыве, который мог отбросить нашу программу инициации соискателей на многие годы назад, а тут вес действующего вещества увеличили вдвое!
Взрыв! Излучение! Радиоактивное заражение!
Одни умрут, другие позавидует мёртвым.
Кто-то завтра вспорет себе брюхо, а кто-то не станет оператором уже никогда.
И всё это — благодаря мне!
Ну а потом и вовсе стало не до пустого беспокойства — я уловил излучение источника. Ещё минут через пятнадцать мы отцепились, сразу резко просели, но Герасим удержал планер от срыва в штопор и прокричал в переговорную трубку:
— Курс!
Я велел повернуть на пару румбов правее, а стоило только различить призрачное сияние, при взгляде на которое начинало печь глаза, скомандовал:
— Держи направление!
И ещё подумал: неужто он сам не чувствует всей этой колоссальной мощи источника?
Краешком глаза я уловил вспышку в темноте, посмотрел налево и разглядел всполохи взрывов и зарево далёкого пожара. Полюбовался бы даже этим зрелищем, но сейчас требовалось высмотреть железнодорожную ветку, вот и велел Герасиму чуть снизиться, а потом в тусклых отсветах растущего месяца приметил на земле тёмную полосу, слишком прямую, чтобы оказаться банальным оврагом.
— Смотри!
— Вижу! — отозвался Герасим, и планер вновь вильнул, а затем понёсся напрямик к энергетической аномалии, начал снижаться.
Резко пошла вверх интенсивность излучения, но на сей раз оно не жгло и не рвало мою нервную систему, лишь согревало. Я будто зашёл с холода в тёплый дом.
Хорошо, хорошо, хорошо… Я приближался к правильному месту и сам становился правильным, избавлялся от дефектов и девиаций, делался цельным, превращался в неотъемлемую часть окружающей действительности.
Из эйфории вырвал крик в переговорную трубку:
— Принимай управление! Держи курс и контролируй скорость снижения!
Чего?! Мы так не договаривались!
Но я вовремя опомнился, сообразив, что и понятия не имею, каким образом сказывается приближение к источнику сверхсилы на операторе с заблокированными способностями.
— Принял! — гаркнул я в ответ, а потом интенсивность излучения превысила критический порог, и меня ударило о внешнюю границу энергетической аномалии, которую ещё не так давно полагал не более чем умозрительной расчётной величиной.
Голова мотнулась, будто прямой в нос влепили, враз начал захлёбываться кровью. Так показалось в первый миг, но на деле захлестнуло сверхсилой. Насыщенное ею пространство сделалось каким-то совсем уж неподатливым, планер начало кидать из стороны в сторону, но техника адаптации к перенасыщенной энергией среде позволила переломить ситуацию, взять себя в руки и не позволить нашему летательному аппарату ни изменить курс, ни свалиться в пике. А только унялось лихорадочное сердцебиение, и я осознал вдруг, что энергетические помехи расходятся от нас, будто кильватерная волна от быстроходного катера.
И не от нас даже — от Герасима!
Я аж выматерился в сердцах. Вся незаметность псу под хвост, вся маскировка насмарку! Неужто его подготовить нормально не могли? Он же фонит так, что аналитики нихонцев уже на ушах стоят! Вся надежда на то, что им просто сейчас не до того. Вся надежда на сыплющиеся с неба авиабомбы!
Каким-то совсем уж запредельным усилием воли я заставил себя успокоиться и продолжил снижение, ориентируясь на показания альтиметра, рельсы и насыпь. Голова буквально пухла от вдолблённых в неё лётных премудростей, а руки действовали едва ли не самостоятельно. Скорость была в пределах нормы, но земля неслась навстречу с пугающей стремительностью, мелькнуло и осталось позади железнодорожное кольцо, резануло душу ясное понимание, что залетел слишком далеко. А в следующий миг планер коснулся земли, подпрыгнул и вновь взлетел, но сразу опустился и заскакал по неровной степи.
«Только бы не перевернуться, только бы ни на что не налететь», — заполошно билось в голове и — не налетели и не перевернулись. Остановились.
— Слава тебе, Господи! — выдохнул я и принялся расстёгивать ремни.
Ноги затекли, но как-то выбрался из планера, откинул колпак первой кабины. Герасим бился там, притянутый ремнями к сиденью, на его губах пузырилась пена, голова колотилась затылком о подголовник, когда же я придержал его и посветил в лицо, то обнаружил, что глаза закатились, а из носа и ушей сочится кровь.
Да чтоб тебя!
Я решил вытянуть Герасима наружу, начал возиться с ремнями и вдруг заметил цилиндрический футляр, такой же как вручили мне. А ещё обнаружил раздавленный шприц и, судя по утопленному поршню, раздавлен он оказался уже после использования.
У меня внутри так и закипело.
Ах ты сволочь! Ты ж нас под монастырь подвёл!
Обычная подстройка существенным образом уступала по эффективности экспериментальной технике, которую испробовали на мне, вот Герасим и решил рискнуть. Получил доступ к расчётам, подогнал их под себя, откорректировал скорость и траекторию движения мотопланера, сделал инъекцию спецпрепарата и… И что-то у него пошло не так.
Да и чёрт бы с ним, пусть хоть сдохнет, но он своим экспериментом до такой степени энергетический фон взбаламутил, что дальше просто некуда!
Как долго мы спускались? Четыре минуты? Пять? Или все шесть?
А сколько времени понадобится поисковым группам нихонцев, чтобы выдвинуться на местность и прихватить нас на горячем?
Я обежал планер, распахнул грузовой отсек и за ручки вытянул из него чёрный ящик, потом схватился за лопату, но сразу откинул её в сторону.
Не успеть! Никак не успеть!
И я свинтил крышечку со своей трубки-пенала, выудил из неё шприц, закатал рукав комбинезона и вколол себе спецпрепарат. После глянул на бившегося в судорогах Герасима и выругался.
Проще всего было ничего не предпринимать и привезти обратно хладное тело или полутруп с запредельным количеством неподдающихся излечению девиаций. Герасим точно заслужил подобный исход, но даже ещё прежде, чем я вспомнил о долге перед Георгием Ивановичем, в голове проскочила простая и ясная мысль: «так нельзя».
Ну нельзя так, и всё! Пусть и зол на него, пусть готов морду набить, но своих нельзя бросать, а нас тут на несколько километров лишь двое против всего нихонского оккупационного корпуса!
И ещё у меня в запасе в любом случае оставалась пара минут, а вернуть племянника главы ОНКОР живым гораздо лучше, нежели привезти его мёртвым. И я дал слово Георгию Ивановичу. Дал слово! Пообещал!
Ну да, да! Хотелось верить, что мной руководили холодный расчёт и банальный здравый смысл, пусть даже это и было не совсем так. Или совсем не так.
Просто представил глаза Лии, когда стану рассказывать ей о том, что ничего нельзя было поделать, а то и вовсе никогда о случившемся не заикнусь даже, и чуть не вырвало. Хотя это от спецпрепарата, не столь уж я впечатлительный, в самом-то деле…
Я сделал глубокий вдох и положил ладони на плечи продолжавшего конвульсивно подёргиваться Герасима. Потенциал моего спутника бился не в такт окружающей действительности, требовалось повлиять на него и привести внутреннюю энергетику в гармонию с внешней средой. И вроде бы ничего сложного в этом не было, но осуществить столь тонкое и хирургически точное воздействие оказалось несравненно сложнее, нежели придать требуемые свойства собственному потенциалу.
Тончайшая паутина чужой энергетики рвалась и сминалась, а я просто не мог позволить себе всю эту возню, вот страх и заставил надавить сильнее, позабыв об опасениях своим вмешательством лишь навредить.
Пан или пропал!
Заблаговременно вколотый спецпрепарат вывел восприимчивость на пик, и скользнуть в резонанс не составило никакого труда. Да меня в него попросту затянуло!
Вспыхнули эффектом стробоскопа девять призрачных светил, и я даже сам не понял, каким образом сумел поделиться с Герасимом накатившей на меня гармонией кристальной чистоты. Он дёрнулся и обмяк в кресле, но не умер, размеренно задышал, а в меня обжигающим потоком хлынула энергия. Всё быстрее, быстрее, и быстрее.
Бушевавший в крови адреналин вкупе с ясностью, дарованной трансом, сделал окружающую действительность простой и понятной, я контролировал процесс течения резонанса от и до, вцепился мёртвой хваткой в соединившую меня с источником сверхсилы гармонию и уже её не отпускал, выжигал в своей нервной системе, чтобы никогда не забыть.
Это было просто. Столь просто, что мои прежние потуги казались смешными. Да я и смеялся! Смеялся в голос!
Но вот взвинченность эмоций в итоге и стала порождать отклонения, грозящие извратить гармонию и разрушить моё единение с источником. Тут уж я не стал медлить, вышел из резонанса столь же чисто, сколь легко в него вошёл. Ну а дальше сказочному герою уподобился, коего по колено в землю вколотили. Не провалился, разумеется, но набранный потенциал обрушился тяжким грузом, едва удержал.
Вырыть яму в полметра глубиной, вынув песчаную почву четырьмя сходящимися в одной точке под прямым углом плоскостями давления оказалось проще простого — технологию эту продумал, ещё когда рыли окопы. Дальше я спихнул в яму чёрный ящик, приподнял крышку и повернул единственный переключатель, а после засыпал адскую машину землёй, только небольшой холмик и остался.
Всё! Дело сделано! Пора убираться отсюда!
Меня всего так и распирало от сверхсилы в противофазе, а удачная подстройка к источнику наделила единением с окружающей действительностью, именно поэтому приближение операторов удалось ощутить ещё раньше, чем резанули по глазам лучи автомобильных фар. Я загодя уловил искажение энергетического фона и долго не колебался, выплеснул из себя две трети набранного потенциала и не просто выплеснул, а закрутил волчком, превратил в сыпанувший электрическими разрядами вихрь, а ещё дополнительно напитал его раскалённой плазмой и направил в сторону автоколонны.
Горите в аду, твари!
Унёсшаяся прочь энергетическая структура не отличалась стабильностью, но сейчас это лишь сыграло мне на руку. В ночи рвануло, полыхнул грузовик, за ним взлетел на воздух другой, а после и сам вихрь окутался чем-то вроде протуберанцев и — взорвался, да так что меня ощутимо толкнуло ударной волной, а над землёй расплескалось огненное облако.
Часовой механизм чёрного ящика продолжал отсчитывать секунды, и я не стал любоваться заревом, шагнул к мотопланеру. Шагнул — и сразу ощутил некую неправильность за спиной. Крутанулся на месте, и обострившееся до предела восприятие выхватило из теней фигуру старика в заношенной хламиде.
Зловредный дед сорвался с места и взмыл в воздух, выставив перед собой ноги в невероятно длинном прыжке, только метил он не в меня, метил он в крыло мотопланера!
Этот непонятный тип точно был способен рассадить любой мой энергетический экран, и я даже не попытался его остановить, вместо этого кинетическим импульсом сдвинул, уведя из-под удара, наш летательный аппарат. Старик извернулся в невероятном кульбите, но повторить атаку не успел: с помощью техники «Медузы» я отправил в него полудюжину шаровых молний.
С неуловимой глазу стремительностью дед серией ударов рассеял все сгустки энергии до одного, вот только я делал ставку совсем на другое.
Напряжение! Ионизация! Нагрев! Давление!
Управляющие энергетические пуповины враз полыхнули алым, превратились в плазменные жгуты, оплели моего противника, будто змеи одного античного персонажа. Запахло палёной плотью, и старик завертелся будто уж на сковородке, начал выпутываться, но я успел подступить и шибанул его раскрытой ладонью в грудь. Не попытался раздробить рёбра с помощью техники открытой руки, лишь передал искажённую гармонию, восстановив по памяти несоответствующее внешнему фону биение внутренней энергетики Герасима.
К противнику я едва прикоснулся, но плазменные жгуты разлетелись пылающими брызгами, а старика отшвырнуло метров на пять и покатило по земле. Он в один миг вскочил, но сразу упал на одно колено и затряс головой, пытаясь обуздать колебания, корёжившие его внутренний потенциал. И непременно обуздал бы, вот только я уже выдернул из кобуры пистолет.
Выстрел! Выстрел! Выстрел!
Метил я в голову и не промахнулся ни разу, но магазина не хватило, чтобы разнести череп на куски, пришлось отстрелять запасной. И — бежать!
Аккуратным воздействием я развернул мотопланер носом к внешней границе аномалии, захлопнул фонарь первой кабины, а сам забрался во вторую, опустил застеклённый колпак и утопил кнопку пускового устройства ещё даже прежде, чем застегнул ремни. Затарахтел маломощный движок, стал раскручиваться пропеллер, и понемногу-понемногу наш летательный аппарат стал брать разбег, а там и от земли оторвался, начался набор высоты.
Тогда-то меня и захлестнул самый настоящий восторг.
Всё! Ушли!
И я — оператор! Я снова оператор! Да ещё какой! Пусть и не сразу, пусть только через несколько лет, зато смогу потягаться с пиком пятого витка!
Плохо разве? Да вот ещё!
И вместе с тем я прекрасно отдавал себе отчёт, что до своих ещё нужно добраться, а при столкновении с нихонскими истребителями вся моя бравада не будет стоить и выеденного яйца. Да — я оператор, но мало-мальски опытный лётчик запросто превратит в решето нашу тихоходную табуретку, даже заметить его не успею. Вся надежда на ночную темень!
Планер уже набрал предельную высоту и нёсся на северо-северо-восток, когда эта самая ночная темень на миг сгинула, будто за спиной солнце взошло; мне даже зажмуриться пришлось из-за отблесков на застеклённом фонаре кабины. Следом нагнала ударная волна, и планер затрясло, а воздушные потоки пришли в совершеннейший беспорядок — непременно бы с небес на землю сверзились, если б не размеренно тарахтевший движок. Необычайно мощная судорога сверхэнергетических помех ударила в спину и разом вышибла из меня весь набранный потенциал, даже крылья планера изморозью покрылись. На несколько безумно длинных мгновений мою внутреннюю энергетику скрутил спазм, но я всё же обуздал дисгармонию и вернул контроль над сверхспособностями, заставил себя задышать.
После оглянулся и едва рот от изумления не разинул при виде гигантского грибовидного облака, выросшего до небес, разбухшего и вывернувшего наизнанку своё пламенное нутро. Ничего более грандиозного в жизни видеть ещё не доводилось; любой пирокинетик, окажись он здесь и сейчас, непременно удавился бы от осознания собственной никчёмности. А следом пришло понимание, что в моих приоритетах только что случился воистину тектонический сдвиг.
Личное могущество — это здорово, но передовые достижения науки способны усилить их стократно. Оперативная работа враз перестала казаться тем, на что действительно стоит тратить своё время, зато очень-очень захотелось ознакомиться с исследованиями профессора Чекана.
Пожалуй, я отчасти даже проникся идеями пацифизма. Едва ли мир во всём мире наступит, если уничтожить отдельно взятый город. Но вот если пустить на дно морское остров или сразу четыре… Тут действительно было о чём подумать!
Излишне радикально и совершенно бесчеловечно?
Пожалуй, что и так. Но всё же не столь бесчеловечно, как рутинные исследования и эксперименты, проводившиеся в Отряде семьсот тридцать один.
Впрочем — не важно. Пока слишком рано загадывать, чем займусь после окончания войны. До этого светлого мига ещё нужно дожить, а пока — дотянуть бы до своих…
