Книга: Мечи против колдовства. Сага о Фафхрде и Сером Мышелове. Книга 1
Назад: 7 Семь черных жрецов
Дальше: 9 Цена забвения

8
Когти из тьмы

Над залитым лунным светом Ланкмаром навис страх. Словно туман, вползал он на широкие улицы и в извилистые переулки и просочился даже на затейливо петляющую и похожую на щель улочку, где коптящий фонарь освещал вход в таверну «Серебряный угорь».
Это был еще неизвестный, неуловимый страх, совсем не такой, какой может внушить стоящая у ворот города неприятельская армия, или находящиеся в состоянии войны аристократы, или восставшие рабы, или обезумевший сюзерен, охваченный жаждой крови, или вражеский флот, входящий из Внутреннего моря в устье реки Хлал. Но тем не менее страх этот был могущественным. Он стискивал хрупкое горло каждой женщины, которая, щебеча, входила в низкую дверь «Серебряного угря», делая ее смех нервным и пронзительным. Он прикасался и к сопровождавшим дам кавалерам, заставляя их разговаривать громче обычного и без надобности позвякивать оружием.
Это была компания молодых аристократов, которые решили поразвлечься в кабачке, пользующемся дурной славой и порой даже опасном. Одеты все были богато и фантастично, согласно моде упадочнического ланкмарского дворянства. Но одна деталь казалась слишком уж экстравагантной даже для экзотического Ланкмара. Голова каждой из женщин была заключена в небольшую, тонкой работы серебряную клетку для птиц.
Дверь снова отворилась – на сей раз чтобы выпустить двух мужчин, которые быстро зашагали прочь. Один из них был долговяз и крепок и, казалось, прятал что-то под своим широким плащом. Второй был невысок ростом, гибок и с головы до ног одет во что-то мягкое и серое, сливавшееся с рассеянным лунным светом. На плече он нес удочку.
– Кажется, Фафхрд и Серый Мышелов что-то замышляют, – заметил завсегдатай таверны, с любопытством оглядываясь им вслед. Хозяин таверны пожал плечами. – Готов поклясться, что-нибудь скверное, – продолжал завсегдатай. – Я видел, как у Фафхрда под плащом что-то шевелилось, словно живое. Нынче в Ланкмаре все вызывает подозрения. Понимаете, что я имею в виду? И вдобавок эта удочка.
– Угомонись, – отозвался хозяин. – Они честные жулики, хотя и сидят на мели, если только то, что они задолжали мне за вино, что-то значит. И нечего их поносить.
Однако, входя назад в таверну и нетерпеливо подталкивая завсегдатая, хозяин выглядел слегка озадаченным и встревоженным.
Страх явился в Ланкмар три месяца назад и поначалу был совершенно иным, даже и не страхом вовсе. Просто гораздо чаще стали пропадать безделушки и драгоценности, главным образом у женщин. Предпочтение оказывалось ярким блестящим предметам, независимо от того, из чего они были сделаны.
Прошел слух о шайке исключительно ловких и удачливых воров, избравших своей специальностью туалетные комнаты знатных дам, однако жестокая порка горничных и служанок на предмет выявления соучастников так ничего и не дала. Потом кто-то выдвинул предположение, что это все дело рук проказников-детей, которые по молодости лет не могут правильно определить ценность похищаемых предметов.
Однако мало-помалу характер краж стал меняться. Дешевенькие побрякушки пропадали все реже. Стали исчезать действительно ценные украшения, как будто воры научились на практике отличать драгоценности от мишуры.
Горожане уже начали подозревать, что старинный и чуть ли не почтенный Цех Воров Ланкмара изобрел новую хитрость, и подумывали уже было подвергнуть пытке нескольких его наиболее одиозных главарей или же дождаться западного ветра и спалить улицу Торговцев Шелком.
Однако Цех Воров был организацией консервативной, отличавшейся узостью кругозора и приверженной традиционным методам воровства, поэтому вскоре, когда стало совершенно очевидным, что тут действуют люди невероятно находчивые и изобретательные, оказался вне подозрений.
Ценности уже исчезали среди бела дня, даже из запертых и тщательно охраняемых помещений и садов, устроенных на крышах зданий с отвесными стенами. Некая леди, сидя у себя дома, положила браслет на недосягаемый снаружи подоконник, и вещица пропала, пока дама болтала с подругой. Дочь некоего лорда, прогуливаясь в собственном саду, почувствовала, как кто-то, спустившись с густой кроны стоявшего поблизости дерева, выдернул у нее из прически алмазную булавку; проворные слуги тут же взобрались на дерево, но никого не нашли.
В другой раз к даме прибежала служанка в совершенно истерическом состоянии и заявила, будто только что видела, как из окна вылетела большая черная птица с изумрудным кольцом в когтях.
Поначалу эта история была встречена с яростным недоверием. Все решили, что девушка сама украла кольцо. Ее запороли чуть ли не до смерти, что было встречено всеобщим одобрением.
На следующий день большая черная птица налетела на племянницу сюзерена и вырвала у нее из уха серьгу.
И тут хлынули сведения, подтверждающие правдоподобность случившегося. Люди принялись рассказывать о птицах, которых они видели в необычное время и в необычных местах. Все тотчас же сообразили, что любая из краж могла быть совершена с воздуха. Жертвы стали вспоминать подробности, которые прежде казались неуместными: биение крыл, шорох перьев, птичьи следы и помет, парящие тени и тому подобное.
Ланкмар загудел от самых невероятных гипотез. Однако горожане сочли, что теперь, когда виновники известны и необходимые меры приняты, кражи прекратятся. Разорванному уху племянницы сюзерена никто большого значения не придал. Но и то и другое оказалось ошибкой.
Два дня спустя известная куртизанка Лесния была атакована большой черной птицей, когда пересекала широкую площадь. Не растерявшись, Лесния ударила птицу золоченой тросточкой, которую несла в руке, и закричала, чтобы отогнать пернатого грабителя.
К ужасу наблюдавших за сценой, птица, увернувшись от удара, вонзила когти в белое плечо женщины и принялась яростно выклевывать ей правый глаз. Затем с ужасающим клекотом она захлопала крыльями и взмыла в небо облаком черных перьев, держа в когтях нефритовую брошку.
В течение трех следующих дней еще пять женщин подверглись ограблениям такого же рода, причем три из них были покалечены.
Ланкмар перепугался. Ни на что не похожее поведение жутких птиц рождало всяческие суеверные страхи. На крышах домов появились лучники, вооруженные трехзубыми стрелами. Более робкие из женщин сидели дома или надевали плащи с капюшонами, чтобы не было видно их драгоценностей. Несмотря на летнюю жару, ставни по ночам не открывались. Множество ни в чем не повинных голубей и чаек были застрелены или отравлены. Бесстрашные молодые дворяне, призвав на помощь своих сокольничих, выходили на охоту за грабителями.
Однако отыскать пернатых разбойников оказалось делом нелегким; в нескольких случаях, когда это удалось, соколы столкнулись с противником, который летал быстрее их и успешно отражал все атаки. Не в одном доме оплакивалась гибель любимой охотничьей птицы. Все попытки выследить крылатых воров ничего не дали.
Вся эта бурная деятельность привела к одному: теперь все ограбления стали совершаться после захода солнца.
Некая женщина, у которой было расцарапано когтями все горло, умерла, промучившись три часа, и лекари в черных мантиях заявили, что в когтях черных птиц содержится страшный яд.
Паника набирала силу, и вместе с нею на свет стали появляться самые дикие предположения. Жрецы Великого Божества утверждали, что это – кара за суетность женщин, и зловеще предрекали неминуемый бунт всего живого против грешных людей. Астрологи бросали смутные и тревожные намеки. Исступленная толпа сожгла грачовник, принадлежавший зажиточному торговцу зерном, после чего двинулась по улицам, швыряя в птиц камнями; прежде чем ее удалось разогнать, она убила трех священных черных лебедей.
А нападения продолжались. И Ланкмар, с присущей ему способностью восстанавливать душевное равновесие, начал как-то приспосабливаться к этой странной и необъяснимой осаде с неба. Богатые женщины сделали из страха моду и придумали носить на голове серебряные клетки. Остроумцы шутили, что в этом перевернутом вверх тормашками мире птицы летают на свободе, а женщины заточены в клетки. Куртизанка Лесния заказала своему ювелиру новый глаз из дутого золота, который, по мнению мужчин, только подчеркивал ее экзотическую красоту.
И тут в Ланкмаре появились Фафхрд и Серый Мышелов. Мало кому приходило в голову задаться вопросом, откуда прибыли громадный северянин и его низкорослый и ловкий спутник или почему они вернулись именно теперь. Друзья же с объяснениями не спешили.
Они тут же принялись за расспросы – как в «Серебряном угре», так и в других местах, поглощая при этом в больших количествах вино, однако избегая потасовок. Окольными путями Мышелову удалось узнать, что сказочно богатый, но не принятый в обществе ростовщик по имени Муулш купил у Царя Востока – тому срочно понадобились наличные – его знаменитый рубин и собирается подарить камень своей супруге. После этого Мышелов и Фафхрд, разузнав еще кое-что и сделав кое-какие тайные приготовления, вышли из «Серебряного угря» в лунную ночь, неся с собою непонятные предметы, возбудившие тревогу и подозрения хозяина таверны и ее посетителей.
Никто не отрицал, что предмет, который Фафхрд нес под своим широким плащом, двигался как живой и имел размеры крупной птицы.
Лунный свет нимало не смягчил резкие очертания каменного дома, принадлежавшего ростовщику Муулшу. Прямоугольный, трехэтажный, с плоской крышей и узенькими окошками, он, словно пария, стоял в некотором отдалении от таких же домов торговцев зерном.
Неподалеку катил свои воды Хлал, сердито пенясь в этой части города. Над самой водой высилась темная башня – один из проклятых и заброшенных ланкмарских храмов, который давным-давно был закрыт по причинам, известным лишь нескольким жрецам и некромантам.
По другую сторону дома чернели здания складов, стоявших впритык друг к другу. Дом Муулша оставлял впечатление молчаливой мощи, а значит, надежно охраняемых богатств и секретов.
Однако Серый Мышелов, заглянувший через обычное для ланкмарских домов окно на крыше в будуар жены Муулша, увидел совершенно другого ростовщика. Известный своею черствостью процентщик, спасовавший в супружеской перепалке, напоминал сейчас не то ластящуюся к ногам хозяйки собачонку, не то встревоженную и заботливую наседку.
– Ты – червяк! Слизень! Жирная, толстая скотина! – напевно честила Муулша его стройная и юная жена. – Своей вонючей алчностью ты загубил мне всю жизнь! Ни одной благородной даме и в голову не придет заговорить со мной. Ни один лорд или даже купец не осмеливается ухаживать за мной. Меня изгнали из общества. И все потому, что твои мерзкие пальцы грязны от вечного пересчитывания монет!
– Но, Атья, – робко пробормотал супруг, – я думал, у тебя есть друзья, которых ты навещаешь. Почти каждый день ты пропадаешь на долгие часы и никогда не говоришь мне, куда идешь.
– Чурбан бесчувственный! – завопила Атья. – Что удивительного в том, что я ускользаю в какой-нибудь укромный уголок, чтобы поплакать и попытаться найти горькое утешение в уединении? Тебе никогда не понять моих чувств. И зачем только я вышла за тебя? В жизни бы этого не сделала, можешь быть уверен, если бы мой бедный отец не оказался на мели и ты не вынудил бы его отдать меня в жены. Ты купил меня! Только так ты и умеешь добиваться своего! А когда мой бедный отец умер, у тебя хватило наглости купить и этот дом – его дом, дом, в котором я родилась. Ты сделал это, чтобы довершить мое унижение. Тут ведь все вокруг меня знают, и любой может сказать: «Вот идет жена этого скряги-ростовщика!» – если, конечно, он употребит вежливое слово «жена». Тебе нужно лишь мучить и унижать меня, чтобы я скатилась до твоего уровня, ниже которого некуда. Гнусная свинья, вот ты кто!
С этими словами девушка забарабанила золочеными каблучками по сверкающему паркету. Одетая в желтую шелковую тунику и шальвары, она выглядела хрупкой и очень хорошенькой. Ее головка с крошечным подбородком и яркими глазами, увенчанная копною блестящих и гладких черных волос, была необычайно привлекательна. Быстрые движения оставляли впечатление непрерывного трепетания. В этот миг каждый ее жест был полон гнева и невыносимого раздражения, однако в них чувствовалась и привычная непринужденность, благодаря чему Мышелов, наслаждавшийся уморительным зрелищем, сделал вывод, что подобная сцена разыгрывается далеко не впервые.
Комната с шелковыми драпировками и изящной мебелью была под стать хозяйке. Многочисленные низенькие столики были заставлены баночками с косметикой, бонбоньерками и всяческими безделушками. Пламя длинных свечей чуть колыхалось от теплого ветерка, проникавшего через открытое окно.
С потолка на тонких цепочках свисала дюжина клеток с канарейками, соловьями, попугайчиками и другими певчими птичками, из которых одни дремали, другие сонно чирикали. На полу тут и там лежали маленькие пушистые коврики. Словом, довольно уютное и мягкое гнездышко для каменного Ланкмара.
Муулш был примерно таким, каким изобразила его жена, – жирным, уродливым и лет на двадцать старше ее. Кричащих расцветок туника висела на нем как мешок. В его глазах, устремленных на жену, была забавная смесь страха и желания.
– Ну, Атья, голубка моя, не надо на меня сердиться. Я ведь стараюсь угодить тебе изо всех сил, я так тебя люблю! – возопил он, пытаясь накрыть ладонью ее руку.
Она ускользнула. Он неуклюже бросился за ней и тут же налетел на низко висевшую клетку. Супруга с гневом набросилась на него:
– Не смей трогать моих птичек, скотина! Ну-ну, мои миленькие, не бойтесь, это просто старая слониха.
– Да чтоб их разорвало, этих твоих птичек! – держась за лоб, порывисто воскликнул ростовщик, но сразу же опомнился и стал отступать назад, словно боясь, что схлопочет туфлей по физиономии.
– Ах вот как? Тебе мало прежних оскорблений, ты теперь хочешь, чтобы нас разорвало? – проговорила Атья, тон которой внезапно сделался ледяным.
– Ну что ты, возлюбленная моя Атья! Я забылся. Я очень тебя люблю и твоих пернатых крошек тоже. Я не имел в виду ничего плохого.
– Как же, ничего плохого! Ты лишь хочешь замучить нас до смерти. Хочешь унизить и…
– Но, Атья, – умиротворяюще произнес ростовщик, – по-моему, я вовсе тебя не унизил. Вспомни-ка: даже до нашей свадьбы твоя семья не водилась с ланкмарским обществом.
Мышелов, едва сдерживая смех, понял, что последнее замечание было ошибкой. Дошло это и до Муулша: когда Атья, побледнев, потянулась за тяжелой хрустальной бутылкой, он отступил назад и закричал:
– Я принес тебе подарок!
– Могу себе представить, – презрительно скривилась женщина, которая немного успокоилась, но все еще держала бутылку наготове. – Должно быть, какая-нибудь дешевка, какую приличная дама подарила бы своей горничной. Или кричащие тряпки, годные разве что для публичной девки.
– О нет, дорогая, это подарок, достойный императрицы.
– Я тебе не верю. В Ланкмаре меня не принимают только из-за твоего скверного вкуса и дурных манер. – Тонкие и безвольные губки избалованной женщины надулись, ее прелестная грудь продолжала вздыматься от гнева. – «Она сожительница ростовщика Муулша», – говорят люди и хихикают надо мной. Хихикают, ты понимаешь это?
– Они не должны так делать. Я ведь могу купить их всех вместе! Посмотрим, что они запоют, когда ты наденешь мой подарок. Да за такую драгоценность жена сюзерена отдаст что угодно!
Когда прозвучало слово «драгоценность», Мышелов буквально почувствовал, как по комнате пробежала дрожь предвкушения. Более того, он заметил, что одна из шелковых драпировок колыхнулась, причем это сделал явно не ленивый ветерок.
Осторожно продвинувшись вперед, Мышелов изогнул шею и заглянул вниз, в промежуток между драпировками и стеной. На его некрупном и задорном лице появилось выражение ехидного веселья.
За драпировкой, освещенные янтарным светом, просачивающимся сквозь желтую материю, скрючились два сухопарых человека, единственную одежду которых составляли набедренные повязки. У каждого в руках был мешок, достаточно большой, чтобы его можно было накинуть кому-нибудь на голову. Из мешков доносился запах какого-то сонного зелья, который Мышелов уловил еще раньше, но никак не мог определить, откуда он исходит.
Улыбка Мышелова сделалась шире. Он бесшумно пододвинул к себе удочку и еще раз проверил леску, на конце которой вместо крючка были привязаны когти, намазанные чем-то липким.
– Ну, показывай свой подарок! – велела Атья.
– Сейчас, дорогая, – ответил Муулш. – Но, по-моему, прежде нам надо закрыть все окна, включая и то, что выходит на крышу.
– Вот еще! – возмутилась Атья. – Стану я задыхаться только из-за того, что какие-то старухи навыдумывали всяких глупых страхов!
– Но, голубка моя, это вовсе не глупые страхи. Весь Ланкмар трепещет, и не без оснований.
Он собрался было кликнуть раба, но Атья капризно топнула ножкой:
– Не смей, жирный трус! Я не хочу поддаваться детским испугам. И не верю ни в одну из этих фантастических историй, какие бы знатные дамы их ни рассказывали, выдавая за чистую правду. И не вздумай затворять окна. Немедленно показывай подарок, а не то… а не то я никогда больше не буду с тобою мила.
Казалось, женщина вот-вот забьется в истерике. Муулш вздохнул и сдался:
– Как скажешь, моя прелесть.
Неуклюже подныривая под птичьи клетки, он подошел к стоявшему у двери инкрустированному столу и принялся шарить в небольшом ларце. Четыре пары глаз внимательно следили за ним. Когда он подошел к жене, в руке у него было что-то сверкающее. Он положил предмет на середину стола и, отойдя назад, проговорил:
– Вот он. Я говорил, что подарок достоин императрицы, и так оно и есть.
На какое-то мгновение все в комнате затаили дыхание. Воры за драпировкой, мягко ступая по натертому полу босыми ногами, подались вперед и принялись развязывать шнурки, которыми были стянуты мешки.
Мышелов просунул тонкое удилище в окно и стал опускать его, стараясь не задеть серебряные цепочки клеток, пока когти на конце лески не оказались над центром стола, словно паук, приготовившийся упасть на ничего не подозревающего большого красного жука.
Атья смотрела на рубин завороженным взглядом. В выражении лица Муулша появился оттенок достоинства и самоуважения. Рубин сиял, словно жирная, прозрачная и чуть дрожащая капля крови.
Оба вора приготовились к прыжку. Мышелов чуть тряхнул удочкой, чтобы получше прицелиться перед броском. Нетерпеливо вытянув руку, Атья устремилась к столу.
Но все эти действия были прерваны в самом зародыше.
Раздалось хлопанье и свист могучих крыльев. Черная птица размером чуть больше вороны, влетев в отворенное окно, устремилась в комнату, похожая на вырванный из ночи кусок мрака. Приземлившись на стол, она проехалась по нему когтями и оставила царапины в локоть длиной. Затем, выгнув шею, она страшно заклекотала и бросилась на Атью.
В комнате все завертелось. Намазанные клеем когти застыли, не долетев до стола. Воры неуклюже барахтались, пытаясь удержать равновесие и не быть увиденными. Муулш, размахивая руками, завопил:
– Кыш! Кыш!
Атья рухнула на пол.
Пронесшись над нею, черная птица, задевая крыльями клетки, вылетела в ночь.
И снова в комнате на секунду воцарилось молчание. Нежные певчие птички замолкли, ошеломленные вторжением своего хищного собрата. Удочка исчезла в верхнем окне. Воры за драпировкой бесшумно продвигались к двери. Изумление и испуг на их лицах уступили место разочарованию профессионалов.
Атья поднялась на колени, прижимая изящные ладони к лицу. По мясистой шее Муулша пробежала судорога, и он двинулся к ней:
– Она… она не сделала тебе больно? Она ударила тебя по лицу?!
Атья опустила руки: лицо ее было цело и невредимо. Она уставилась на мужа, и через секунду взгляд ее засверкал – так, как внезапно закипает висящий над огнем горшок.
– Толстая, никому не нужная курица! – завопила она. – Еще немного, и она выклевала бы мне глаза! Почему ты ничего не сделал? Вопил только свое «кыш», пока она на меня налетала! А камень испарился! Каплун несчастный!
Она встала на ноги и с отчаянной решимостью сняла туфлю. Муулш обратился в бегство и мгновенно запутался в птичьих клетках.
* * *
Небрежно брошенный плащ Фафхрда еще лежал на том месте, где Мышелов расстался с приятелем. Подбежав к краю крыши, он различил массивную фигуру Фафхрда, который был уже довольно далеко, на кровле одного из складов. Варвар стоял, глядя в залитое лунным светом небо. Мышелов поднял его плащ, перескочил на соседнюю крышу и направился к другу.
Когда Мышелов подошел, Фафхрд довольно ухмылялся, обнажив свои крупные белые зубы. Размеры его гибкого мускулистого тела, а также обилие украшений из кожи, которые он носил на кистях и талии, резали глаз в цивилизованном Ланкмаре точно так же, как и его длинные волосы цвета меди и красивое, но грубоватое лицо с бледной кожей уроженца севера, призрачно светившейся в лунном свете. Крепко вцепившись когтями в охотничью перчатку, на руке у него сидел белоголовый орел; когда Мышелов подошел, он взъерошил перья и издал неприятный горловой звук.
– Попробуй теперь скажи, что я не умею ходить в полнолуние на орлиную охоту! – радостно воскликнул северянин. – Я не знаю, что произошло в комнате и улыбнулась ли тебе удача, но что касается черной птицы, которая туда залетала… Смотри, вот она!
С этими словами он пнул ногой лежавшую рядом кучку черных перьев.
Свистящим шепотом Мышелов перечислил имена нескольких богов и спросил:
– А камень?
– Понятия не имею, – отозвался Фафхрд, не желая обсуждать этот вопрос. – Но видел бы ты, малыш, что это была за битва! – В голосе гиганта вновь зазвучал восторг. – Та птица летела быстро и замысловато, но мой Кускра взмыл в небо, словно северный ветер над перевалом. На какое-то время я потерял их из виду. Они, по-видимому, сцепились, а потом Кускра принес соперника к моим ногам.
Встав на колени, Мышелов тщательно осмотрел добычу Кускры. Затем достал из-за пояса небольшой кинжал.
– Подумать только! – продолжал Фафхрд, надевая на голову орлу кожаный мешочек. – А мне ведь говорили, что это не то демоны, не то свирепые фантомы тьмы. Тьфу! Это ж просто неуклюжие ночные вороны!
– Ты говоришь слишком громко, – предупредил Мышелов, глядя снизу вверх на друга. – Но спору нет: сегодня орел превзошел удочку. Гляди-ка, что я нашел у птицы в глотке. Она так и не отдала его.
Свободной рукой Фафхрд выхватил у Мышелова рубин и протянул к луне ладонь с лежащим на ней камнем.
– Вот это куш! – воскликнул он. – Мышелов, наше будущее обеспечено! Я знаю, как мы сделаем. Станем выслеживать этих пернатых грабителей, а потом Кускра будет отнимать у них добычу.
Фафхрд расхохотался.
На этот раз ничто не предвещало беды – не было ни хлопанья крыльев, ни свиста рассекаемого воздуха. Стремительная тень лишь чиркнула Фафхрда по поднятой ладони и бесшумно скользнула прочь. Чуть задержавшись на краю крыши, она стремительно взмыла в небо.
– Клянусь кровью Коса! – взревел Фафхрд, очнувшись от охватившего его столбняка. – Мышелов, она утащила рубин! – Мгновенно сдернув мешочек с головы орла, северянин рявкнул: – Взять ее, Кускра! Взять!
Однако друзья с первого взгляда поняли: что-то пошло не так. Орел махал крыльями как-то вяло и, казалось, с трудом набирал высоту. Тем не менее ему удалось постепенно нагнать добычу. Черная птица внезапно сделала вираж, нырнула, потом снова взмыла вверх. Орел следовал за нею по пятам, хотя и летел все так же неуверенно.
Фафхрд и Мышелов молча наблюдали за тем, как птицы подлетают к высокой, массивной башне заброшенного храма; вскоре они стали четко видны на фоне древних светлых камней.
Казалось, к Кускре вернулись силы. Он планировал над противником, а тот отчаянно метался и кружился, пытаясь спастись. И тут Кускра камнем рухнул на свою добычу.
– Взял, клянусь Косом! – выдохнул Фафхрд и ударил кулаком по колену.
Но он ошибся. Удар Кускры пришелся по воздуху. В последний миг черная птица увернулась и скрылась в одном из верхних окон башни.
И вот тут стало совершенно ясно, что с Кускрой что-то неблагополучно. Он попытался проникнуть в отверстие, где скрылся его противник, но лишь потерял высоту. Затем внезапно развернулся и полетел прочь от стены. Его крылья двигались судорожно, с трудом. Фафхрд в тревоге сжал плечо Мышелова.
Оказавшись над головами друзей, Кускра издал дикий крик, разрезавший нежную ланкмарскую ночь, и стал падать, кружа, как опавший лист. Он еще раз попытался совладать с крыльями, но тщетно.
Орел тяжело приземлился на крышу неподалеку от приятелей. Когда Фафхрд добежал до него, Кускра был уже мертв.
Варвар опустился на колени и, рассеянно поглаживая перья птицы, уставился на башню. Недоумение, гнев и печаль исказили его лицо.
– Лети на север, птица, – хрипло прошептал он. – Лети в никуда, Кускра. – Затем обратился к Мышелову: – Но он не был ранен. Могу поклясться, что в этот раз никто до него даже не дотронулся.
– Это случилось, когда он принес свою предыдущую добычу, – мрачно ответил Мышелов. – Ты тогда не обратил внимания на когти той мерзкой птицы. Они были вымазаны чем-то зеленым. И через какую-то крошечную царапину это зелье проникло в Кускру. Смерть уже находилась в нем, когда он сидел у тебя на руке, а его полет за черной птицей лишь ускорил дело.
Фафхрд кивнул, не отрывая глаз от башни.
– Сегодня мы потеряли целое состояние и верного охотника. Однако ночь еще не кончилась. Меня очень заинтересовали эти смертоносные тени.
– Что ты хочешь сказать? – удивился Мышелов.
– Что за угол этой башни нетрудно зацепить кошку с привязанной к ней веревкой, и как раз такая веревка обмотана у меня вокруг пояса. С ее помощью мы поднялись на крышу Муулша, и я хочу опять ею воспользоваться. Не трать лишних слов, малыш. Муулш? Нам нечего его опасаться. Он видел, что камень унесла птица. Зачем же ему посылать стражников, чтобы те обыскали крышу? Я знаю, что при моем появлении птица улетит. Но она может уронить камень, или тебе удастся сбить ее пращой. К тому же у меня свое мнение насчет всех этих дел. Отравленные когти? На мне будут перчатки и плащ с капюшоном, а в руке кинжал. Вот что, малыш, не спорь. Нам подойдет вон тот угол башни, на противоположной стороне от дома Муулша и реки. Вон тот, с маленьким обломанным шпилем. Берегись, башня, мы идем!
И он потряс кулаком.
Натягивая веревку, по которой Фафхрд лез на стену башни, Мышелов мурлыкал что-то под нос и настороженно поглядывал по сторонам. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке: ему не нравилась и дурацкая затея Фафхрда, и молчаливый, заброшенный древний храм, и то, что, судя по всему, этой ночью удача отвернулась от них.
Заходить в подобные места было запрещено под страхом смерти, никто не знал, какое зло может там таиться, копя в одиночестве свой яд. Кроме того, луна светила слишком уж ярко: Мышелов даже поморщился, когда подумал, какие прекрасные мишени представляют собой они с Фафхрдом на фоне светлой каменной кладки.
В ушах у него гудело от низкого и мощного рева, издаваемого водами Хлала, которые неслись и бурлили у основания противоположной стены. В какой-то миг Мышелову даже показалось, что весь храм вибрирует, словно Хлал вгрызается в его внутренности. У ног Мышелова чернела тьма – пропасть шириною футов шесть, отделяющая склад от башни. Внизу можно было разглядеть обнесенный стеной сад храма, заросший какими-то бледными полусгнившими травами. Но, посмотрев туда, Мышелов увидел нечто, из-за чего его брови поползли вверх, а по затылку побежали ледяные мурашки. По залитому лунным светом саду скользила на первый взгляд человеческая, но при этом совершенно бесформенная фигура.
У Мышелова создалось впечатление, что у этой странной фигуры нет утолщений и сужений, свойственных человеческому телу, лицо совсем гладкое и вся она до отвращения напоминает гигантскую лягушку ровного темно-коричневого цвета.
Существо скрылось в направлении храма. Что это было такое, Мышелов и представить не мог.
Желая предупредить Фафхрда, он взглянул вверх: варвар уже втискивался в узкое окно, находившееся на головокружительной высоте. Кричать не хотелось, и Мышелов начал было уже подумывать, чтобы тоже взобраться на стену по веревке. Все это время он продолжал мурлыкать песенку, которую любили напевать воры, полагая, что она навевает сон на обитателей намеченного для ограбления дома. Мышелову страшно хотелось, чтобы луна скрылась наконец за облаком.
Затем, как внезапное воплощение его страхов, какой-то предмет чиркнул его по уху и глухо ударил в стену храма. Мышелов сразу понял, что это было, – выпущенный из пращи глиняный шарик.
Он пригнулся, и еще два снаряда просвистели у него над головой. По силе удара о стену Мышелов понял, что пращник находится где-то неподалеку и стремится его убить, а не просто оглушить. Мышелов окинул взглядом освещенную луной крышу, но никого не заметил. Бросившись на колени, он мгновенно сообразил, что ему надо делать, если он хочет помочь Фафхрду. Был только один быстрый путь к отступлению, и Мышелов его тут же и избрал.
Схватившись покрепче за веревку, он нырнул в пропасть между строениями; еще три глиняных шарика ударились о стену.
* * *
Добравшись до узкого оконного проема и ощутив под ногами твердую почву, Фафхрд понял, почему ему не давали покоя полустертые непогодой древние резные изображения на стенах: каждое из них так или иначе было связано с птицами, главным образом с хищными, и даже в каждой фигурке человека присутствовало что-нибудь птичье – голова с клювом, или крылья, как у летучей мыши, или когти на ногах и руках.
Оконный проем, в котором он стоял, был окаймлен изображениями этих существ, а камень наверху, за который зацепилась кошка, представлял собою искусно вырезанную голову охотничьего сокола. От столь неприятного совпадения мощная преграда внутри Фафхрда, которая сдерживала страх, чуть подалась, и трепет, даже ужас стал просачиваться в его мозг, притупляя гнев, вызванный страшной смертью Кускры. Но в то же время Фафхрд утвердился в кое-каких предположениях, пришедших чуть раньше ему на ум.
Он огляделся. Черная птица, похоже, скрылась внутри башни; в скудном свете луны Фафхрд видел замусоренный чем-то каменный пол и приоткрытую дверь, за которой зияла чернота. Вытащив длинный кинжал, Фафхрд осторожно двинулся вперед, ощупывая ногой каждый камень старинной кладки.
Сначала вокруг было совсем темно, но потом глаза северянина немного привыкли к полумраку. Камни под ногами постепенно становились все более скользкими. И все сильнее бил в ноздри едкий и отдающий плесенью птичий запах.
Кроме того, чуткие уши Фафхрда улавливали какие-то мягкие непрерывные шорохи. Он уговаривал себя, что нет ничего удивительного в том, что птицы, быть может голуби, гнездятся в заброшенной постройке, однако что-то смутно подсказывало, что верны его худшие предположения.
Миновав выступающую каменную панель, Фафхрд вступил в верхнее помещение башни.
В проникавшем через два отверстия в высоком потолке лунном свете слабо вырисовывались стены с нишами, уходившие далеко влево. Рев Хлала звучал приглушенно, словно доносился сюда не по воздуху, а сквозь камень. Постепенно Фафхрд приблизился к полуоткрытой двери.
В ней было прорезано небольшое зарешеченное окошко, словно это была дверь тюремной камеры. В более широкой части помещения у стены высился алтарь, украшенный какими-то резными изображениями. А по обе стороны алтаря, на спускавшихся ступенями уступах, виднелись маленькие черные пятна.
И вдруг Фафхрд услышал пронзительный фальцет:
– Человек! Человек! Убить его! Убить!
Несколько черных пятен снялись со своих мест и, расправив крылья, стали быстро приближаться к нему.
Поскольку Фафхрд опасался именно чего-то в этом роде, он накинул на обнаженную голову капюшон и принялся размахивать перед собою кинжалом. Теперь он мог как следует рассмотреть эти существа: черные птицы с грозными когтями, как две капли воды похожие на тех, с которыми сражался Кускра, с клекотом набрасывались на него, словно научившиеся летать бойцовые петухи.
Поначалу Фафхрд решил, что ему легко удастся отбить их атаку, но на деле это оказалось все равно что сражаться с вихрем теней. Нескольких он вроде бы зацепил, кто его знает, да это и не было важно. Фафхрд почувствовал, как острые когти вонзились ему в левую кисть.
Оставалось одно: Фафхрд бросился в приоткрытую дверь, захлопнул ее за собой и, заколов птицу, мертвой хваткой вцепившуюся ему в руку, отыскал на ощупь ранки от ее когтей и принялся высасывать яд, чтобы тот не проник ему в кровь.
Прижавшись спиною к двери, он слышал, как птицы в бессилии хлопают крыльями и злобно каркают. Убежать отсюда было практически невозможно: внутренняя комнатка и впрямь представляла собою камеру, освещаемую лишь слабыми отблесками луны, падавшими сквозь зарешеченное окошко. Фафхрд никак не мог придумать, каким образом ему добраться до проема в стене и спуститься: когда его руки будут заняты веревкой, он окажется во власти чудовищных птиц.
Он хотел было криком предупредить Мышелова, но передумал: с такого расстояния тот вряд ли разберет слова и может оказаться в точно такой же ловушке. В бессильной ярости Фафхрд пнул ногой убитую птицу.
Но мало-помалу его страх и ярость улеглись. Птиц больше не было слышно, они не бились о дверь и не цеплялись с клекотом за решетку.
Сквозь оконце Фафхрду хорошо был виден темный алтарь и ступенчатые насесты. Черные обитатели башни беспрерывно сновали туда и сюда, собирались в кучки, возбужденно перелетали с места на место. От их вони было трудно дышать.
И тут Фафхрд вновь услышал пронзительный фальцет, причем на этот раз не один:
– Драгоценности! Драгоценности! Яркие! Яркие!
– Искрящиеся! Блестящие!
– Вырвать ухо! Выдрать глаз!
– Щеку исполосовать! Горло разодрать!
На сей раз сомнений быть не могло: говорили сами птицы. Фафхрд остолбенел. Впрочем, ему и раньше доводилось слышать, как разговаривают вороны или бранятся попугаи. И здесь слышалась та же монотонность, та же бессмысленность, те же бранчливые повторы. Ей-ей, он встречал попугаев, которые имитировали человеческую речь гораздо более похоже.
Однако сами фразы были настолько к месту, что Фафхрд испугался, как бы из простой болтовни они не превратились в разумную беседу – с вопросами и вполне осмысленными ответами. К тому же у него не шла из головы весьма недвусмысленная команда: «Человек! Человек! Убить его! Убить!»
Пока он как зачарованный слушал этот злобный хор, мимо окошка к алтарю прошла некая фигура. Она только отдаленно напоминала человеческую и была лишена каких бы то ни было черт, вся коричнево-гладкая, кожистая, словно безволосый медведь с толстой шкурой. Птицы роем набросились на нее и принялись с клекотом клевать толстую кожу.
Но странное существо не обращало на них ни малейшего внимания, как будто вовсе не чувствовало ударов мощных клювов и ядовитых когтей. Чуть подняв голову, оно неспешно проследовало к алтарю. Луч лунного света, падавший через отверстие в крыше уже почти вертикально, образовал на полу перед алтарем бледное пятно, и Фафхрд разглядел, как существо принялось рыться в стоявшем там большом ларце и доставать из него небольшие сверкающие предметы, словно не замечая круживших черной стаей птиц.
Существо немного передвинулось, так что лунный свет упал прямо на него, и тут Фафхрд понял, что это все же человек, одетый в неуклюжий костюм из толстой кожи с двумя узкими прорезями для глаз. Неловко, но тем не менее методично он перекладывал содержимое ларца в кожаный мешок, который был у него с собой. До Фафхрда наконец дошло, что именно в этом ларце птицы хранили украденные ими драгоценности и безделушки.
Тем временем человек в коже завершил свои манипуляции и тем же путем двинулся назад, все еще окруженный тучей озадаченно клекотавших птиц.
Однако, когда он поравнялся с дверью, за которой стоял Фафхрд, птицы внезапно оставили его в покое и устремились назад к алтарю, словно подчиняясь команде, долетевшей до них сквозь гомон, стоявший в башне. Человек в коже остановился как вкопанный и стал осматриваться вокруг; длинные прорези для глаз придавали ему вид загадочный и угрожающий.
Но едва он двинулся снова, как на его защищенной кожей шее затянулась брошенная откуда-то удавка.
Человек покачнулся и, делая отчаянные попытки освободиться от нее, схватился за горло пальцами в кожаных перчатках. Потом он как-то нелепо взмахнул руками, и из его мешка, который он так и не выпустил, посыпались драгоценности. В конце концов ловкий рывок удавки заставил его грохнуться на пол.
Фафхрд решил использовать этот момент и вырваться на свободу. Он надеялся застать птиц врасплох, но просчитался. Возможно, ему в кровь все же попала капелька яда и повлияла на его умственные способности.
Фафхрд уже почти достиг узкого прохода, ведущего к оконному проему, как тут вторая удавка захлестнула ему горло. Пол выскользнул у него из-под ног, и северянин с размаху треснулся головой о каменные плиты. Петля затягивалась все туже, и он почувствовал, что задыхается в море черных перьев, а вокруг него ослепительно сверкают все драгоценности мира.
Когда сознание вернулось в пульсирующую от боли голову, он услышал, как чей-то испуганный голос прокричал:
– Боги милостивые, кто вы такие? Что вы тут делаете?
Ему ответил другой голос: высокий, чирикающий, повелительный и ледяной:
– Я – крылатая жрица, повелительница соколов. Я – королева с когтями, пернатая принцесса, воплощение Той, что правила здесь всегда, несмотря на запреты жрецов и указы сюзерена. Я та, что насылает справедливую кару на высокомерных и сластолюбивых женщин Ланкмара. Я та, что отправляет посланцев за данью, которая когда-то возлагалась на мой алтарь добровольно и трепетно.
Первый голос с опаской, но уже без дрожи произнес:
– Но вы не можете осудить меня на столь страшную гибель. Я буду хорошо хранить ваши секреты. Я ведь только вор.
Второй голос ответил:
– Ты, безусловно, вор, поскольку пытался ограбить алтарную сокровищницу Крылатой Тьяа, а за подобное преступление птицы Тьяа выносят наказание, какое считают нужным. Если они решат, что ты заслуживаешь снисхождения, то не убьют тебя, а лишь выклюют глаз, а быть может, и оба.
Голос был чирикающий и переливчатый, и Фафхрд напрягался что есть силы, пытаясь представить себе какую-то невероятно чудовищную певчую птицу. Он попробовал встать на ноги, но почувствовал, что крепко привязан к креслу. Руки и ноги у него затекли, а левое предплечье вдобавок горело и ныло.
Наконец мягкий лунный свет перестал вызывать у северянина нестерпимую боль, и он увидел, что сидит все в той же камере с зарешеченным окошком, лицом к алтарю. Рядом с ним в таком же кресле сидел связанный человек в кожаных доспехах. Однако кожаный капюшон был снят у него с головы, и по бритому черепу и крупному лицу в оспинах Фафхрд узнал в нем прославленного вора Страваса.
– Тьяа, Тьяа, – курлыкали птицы. – Клюнуть в глаз. Порвать ноздрю.
Между выбритыми бровями и толстыми щеками Страваса двумя безднами ужаса чернели глаза. Он снова заговорил, обращаясь в сторону алтаря:
– Я вор, это верно, но и ты тоже. Боги из этого храма давно изгнаны. Их прокляло само Великое Божество. Они покинули это место много столетий назад. Кто бы ты там ни была, ты прежде всего мошенница. Каким-то образом, наверное с помощью волшебства, ты научила птиц воровать, зная, что многие из них по природе имеют пристрастие к блестящим вещицам. Они крадут, а ты забираешь их добычу себе. Ты ничем не лучше меня, который разгадал твой секрет и, в свою очередь, нашел способ ограбить тебя. Никакая ты не жрица, осуждающая человека на смерть за святотатство. Где люди, поклоняющиеся тебе? Где твои служители? Где твои пожертвования? Ты просто воровка!
Насколько позволяли ему путы, Стравас подался вперед, словно желая добровольно броситься навстречу гибели, которая ждала его за столь смелые слова. И тут Фафхрд увидел стоящую подле Страваса фигуру, которая заставила его усомниться в том, действительно ли к нему вернулся рассудок. Это был еще один человек в кожаном капюшоне.
Однако, проморгавшись и внимательно вглядевшись в фигуру еще раз, он понял, что это не капюшон, а лишь небольшое забрало, а в остальном его обладатель выглядит как сокольничий в толстой куртке и громадных рукавицах. На его широком кожаном поясе висел короткий меч и свернутый аркан. Обернувшись, Фафхрд увидел такую же фигуру, стоящую и подле его кресла.
Тут снова зазвучал голос с алтаря – немного более резкий и пронзительный, но все равно певучий и очень похожий на птичий. Едва он раздался, как птицы хором завопили: «Тьяа! Тьяа!»
– Вот теперь ты и впрямь умрешь, причем будешь разорван в клочья. И тот, что сидит рядом с тобой, чей нечестивый орел убил Кивиса и был им убит, умрет тоже. Но вы умрете, зная, что Тьяа – это Тьяа, а я, ее жрица и воплощение, – не мошенница.
После этих слов Фафхрд наконец взглянул на алтарь: до сих пор он бессознательно избегал этого из сильнейшего суеверного страха и необъяснимого отвращения.
Теперь лунный луч передвинулся на алтарь, освещая две каменные фигуры по его краям, похожие на горгулий. У них были женские лица, однако угрожающе согнутые руки заканчивались когтями, а за спиной виднелись сложенные крылья. Древний скульптор вырезал их с поистине дьявольским мастерством: казалось, они вот-вот расправят свои каменные крылья и взлетят.
А посредине алтаря, держась в углублении между изваяниями и оставаясь в тени, стояла большая черная тень с двумя полукружиями за спиной, которые вполне могли быть крыльями. Облизнув губы, Фафхрд уставился на нее; его отуманенный ядом рассудок отказывался понять, что это может быть.
Но вместе с тем он почти автоматически начал работать своими длинными гибкими пальцами, пытаясь развязать путы на руках.
– Знай же, глупец, – проговорила черная тень, – что божества не умирают, когда на них налагают запрет отступники-жрецы, они никуда не исчезают, когда их проклинает ложное и самонадеянное божество. Жрецы и поклонники уходят, но они остаются. Когда я впервые взобралась сюда, я была мала и не имела крыльев, но я почувствовала присутствие этих божеств в самих камнях. И я сердцем ощущала родство с ними.
В этот миг Фафхрд услышал, как Мышелов позвал его по имени, – голос был очень слабый и приглушенный, но несомненно принадлежал его другу. Он доносился откуда-то из нижней части храма, сливаясь с еле слышным, глухим ревом Хлала. Тень на алтаре что-то резко вскрикнула и вскинула вверх руку, так что качнулось полукружие у нее за спиной.
Одна из черных птиц слетела с насеста, уселась на руку сокольничему, стоявшему рядом со Стравасом, и тот ушел. Вскоре по его шагам стало ясно, что он спускается по лестнице. Другой сокольничий подбежал к окну, через которое Фафхрд проник в башню, и сразу же послышался скрип перерезаемой веревки. Второй сокольничий вернулся на место.
– Похоже, сегодня ночью у Тьяа достаточно поклонников, – прочирикала тень на алтаре. – И придет день, когда все роскошные женщины Ланкмара будут сами, объятые ужасом, подниматься сюда, чтобы принести в жертву Тьяа часть своих украшений.
Фафхрду, который видел теперь гораздо лучше, показалось, что чернота тени слишком гладка для оперения, но наверняка он ничего сказать не мог. Он продолжал дергать путы и вскоре почувствовал, что на правой кисти они немного ослабли.
– Попортить красу. Попортить красу, – хрипло клекотали птицы. – Клювом лобызнуть. Когтем приласкать.
– Когда я была маленькой, – продолжала тень, – я могла лишь мечтать о таком, тайком убегая из отцовского дома в это святое место. Но уже тогда во мне жил дух Тьяа, заставляя людей избегать и бояться меня. Однажды я нашла спрятавшуюся здесь молодую раненую птицу и вылечила ее. Она оказалась прямым потомком древних птиц Тьяа, которые после осквернения храма улетели в горы Тьмы дожидаться того часа, когда Тьяа снова призовет их к себе. Оккультными путями почувствовав, что Тьяа возродилась во мне, птица вернулась в храм. Мы познакомились с нею и медленно – ведь мы были юны и одиноки – стали вспоминать древние ритуалы и обретать способность беседовать друг с другом. Год шел за годом, и птицы одна за одной возвращались из гор Тьмы. Они стали спариваться друг с дружкой. Наши церемонии делались все совершеннее. Мне стало трудно оставаться жрицей Тьяа втайне от всего мира. Нужно было доставать много живой пищи. Нужно было многому учиться. Но я крепилась. Все это время люди, окружавшие меня в миру, испытывали ко мне сильную ненависть, чувствуя мою силу, оскорбляли и старались унизить меня. Тысячу раз на дню честь Тьяа втаптывалась в грязь. Меня лишили привилегий, положенных мне по рождению и положению, и я была вынуждена довольствоваться всем грубым и вульгарным. Но я покорилась и вела себя так, словно была одной из них, а сама в душе насмехалась над их тупостью, легкомыслием и суетностью. Я ожидала своего часа и чувствовала, как с каждым днем крепнет во мне дух Тьяа.
– Тьяа! Тьяа! – подхватили птицы.
– Затем я стала искать помощников и нашла двух потомков древних сокольничих Тьяа, в чьих семьях еще были живы и почитаемы старые традиции. Они узнали меня и отдали мне должное. Теперь они прислуживают мне.
Фафхрд почувствовал, как стоящий рядом с ним сокольничий согнулся в почтительном поклоне. У северянина было такое ощущение, как будто он присутствует на мерзком спектакле театра теней. Опасение за Мышелова свинцовой тяжестью давило на его путающиеся мысли. Однако это не помешало ему заметить на загаженном полу неподалеку от его стула жемчужную брошь и браслет с сапфирами. Драгоценности лежали на том самом месте, куда они вывалились из мешка Страваса.
– Четыре месяца назад, – продолжал голос, – на исходе Совьей Луны, я почувствовала, что Тьяа созрела во мне окончательно и что пришло время ей рассчитаться с Ланкмаром. Поэтому я послала птиц собирать старую дань и наказала им карать тех женщин, которые будут сопротивляться, равно как тех, кто известен своим тщеславием и гордыней. Птицы быстро обрели свою прежнюю ловкость. Алтарь Тьяа был убран подобающим образом. А Ланкмар научился бояться, хотя и не знал, что он боится самой Тьяа. Но так долго продолжаться не будет! – Голос сорвался на пронзительной ноте. – Скоро я во всеуслышание заявлю о Тьяа. Двери храма будут открыты для поклонников и данников. Идолы Великого Божества будут повергнуты, а его храмы разрушены. Богатые и наглые женщины, презирающие во мне Тьяа, будут приведены сюда. И этот алтарь снова ощутит сладость жертвоприношения. – Голос превратился в визг. – И это начнется сейчас же! Еще немного, и два чужака узнают, что такое месть Тьяа!
Стравас хрипло задышал и принялся извиваться, тщетно пытаясь освободиться от пут. Фафхрд отчаянно работал пальцами, стараясь вытащить из веревок правую руку. Несколько черных птиц поднялись по команде с насестов, но тут же нерешительно сели назад, поскольку пронзительный голос оборвался на полуслове.
Это вернулся второй сокольничий: подняв руку в торжественном приветствии, он шел к алтарю. Птицы с ним уже не было. В левой руке он держал короткий окровавленный меч.
Тень на алтаре нетерпеливо наклонилась вперед и теперь оказалась вся в лунном луче, так что Фафхрд впервые сумел рассмотреть ее как следует. Это была не гигантская птица или какой-нибудь чудовищный гибрид, а женщина в черном одеянии с длинными и широкими рукавами. Черный капюшон упал назад, и теперь в лунном свете белело треугольное лицо под копной блестящих черных волос; в его хищном выражении и тусклых светлых глазах было нечто птичье, но вместе с тем оно напоминало и личико злого хорошенького ребенка. Двигалась женщина мелкими, чуть подпрыгивающими шажками.
– Третий за ночь! – воскликнула она. – Ты убил третьего. Неплохо, сокольничий.
Где-то рядом с Фафхрдом послышался хриплый голос Страваса:
– Я тебя знаю. Я тебя знаю.
Сокольничий продолжал приближаться к алтарю, и женщина спокойно осведомилась:
– В чем дело? Что тебе надо?
И тут сокольничий, с кошачьим проворством прыгнув вперед, приставил сверкающий окровавленный меч к черной ткани, покрывавшей ее грудь.
И Фафхрд услышал голос Мышелова:
– Не двигайся, Атья. И не вздумай приказать своим птичкам какую-нибудь глупость, иначе ты умрешь, не успев и глазом моргнуть, как умерли твой сокольничий и его черная тварь.
В течение пяти тяжелых ударов сердца в башне царила мертвая тишина. Затем женщина громко и сипло задышала и принялась издавать короткие хриплые возгласы, напоминающие карканье.
Несколько черных птиц, поднявшись с насестов, неуверенно закружили, то и дело попадая в лунные лучи, однако к алтарю не подлетали. Женщина принялась раскачиваться из стороны в сторону. Меч, словно маятник, неуклонно повторял ее движения.
Фафхрд заметил, что стоявший рядом с ним сокольничий зашевелился, готовясь метнуть свой короткий меч. Вложив все силы в могучий рывок, Фафхрд разорвал оставшиеся путы на правой руке, бросился вперед вместе со стулом и, схватив за кисть сокольничего, который уже занес меч для броска, повалился вместе с ним на пол. Сокольничий взвыл от боли, послышался хруст сломанной кости. Фафхрд всей тяжестью прижал его сверху и, не отрываясь, смотрел на Мышелова в кожаной маске и перчатках, стоявшего перед женщиной.
– Второй сокольничий за ночь, – передразнивая Атью, проговорил Мышелов. – Неплохо, Фафхрд. – И он безжалостно продолжил: – Маскарад кончен, Атья. Ты больше не будешь мстить высокородным женщинам Ланкмара. Ну и подивится жирный Муулш на свою голубку! Украсть свои собственные драгоценности! Весьма хитро, Атья!
Горький страдальческий крик вырвался из груди вконец пораженной женщины, воплощавшей теперь унижение и слабость. Однако она тут же прекратила раскачиваться, и выражение крайнего отчаяния исказило ее мелкие черты.
– В горы Тьмы! – дико завопила она. – В горы Тьмы! Отдайте Тьяа дань в ее последней твердыне!
Вслед за этими словами из горла у нее вырвался странный клекот и свист.
Все птицы как одна поднялись с насестов, но к алтарю не подлетали. Они закружились бешеной стаей, издавая пронзительные крики, на которые женщина время от времени отвечала.
– А ну, Атья, брось эти штучки! – предупредил Мышелов. – Смерть близка.
Тут одна из черных птиц, нырнув к полу, подхватила усеянный изумрудами браслет и вылетела через окно, выходившее на реку Хлал. Остальные одна за другой бросились за ней.
Словно какая-то гротескная ритуальная процессия, они летели в ночи, неся в когтях целое состояние: ожерелья, броши, кольца и булавки из золота, серебра и янтаря, украшенные самыми разными самоцветами, посверкивавшими в лунном свете.
Едва три последние птицы, которым уже не досталось украшений, исчезли, как Атья, воздев руки в черных рукавах к изваяниям крылатых женщин и словно умоляя о чуде, испустила дикий крик, спрыгнула с алтаря и бросилась вслед за ними.
Мышелов не сразил ее, а, держа меч наготове, побежал следом. Они оба скрылись в глубокой нише. Снова послышался крик, и через несколько секунд Мышелов, уже один, подошел к Фафхрду. Он разрезал веревки, поднял стул и помог другу подняться на ноги. Раненый сокольничий лежал неподвижно и только тихонько постанывал.
– Она бросилась в Хлал? – спросил Фафхрд, в горле у которого пересохло.
Мышелов кивнул. Фафхрд сонно потер себе лоб. Яд перестал действовать, и в голове у него немного прояснилось.
– Даже имена у них были похожи, – еле слышно пробормотал он. – Атья и Тьяа.
Подойдя к алтарю, Мышелов принялся освобождать вора от пут.
– Кто-то из ваших, Стравас, обстрелял меня сегодня ночью, – беззаботно заметил он. – Мне было не так-то просто избавиться от них и подняться по этой захламленной лестнице.
– Теперь я сожалею об этом, – ответил Стравас.
– А в дом к Муулшу за драгоценностями приходили тоже ваши?
Стравас кивнул, разминая затекшие члены.
– Но я надеюсь, что сейчас мы союзники, – ответил он, – хотя делить нам уже нечего, если не считать нескольких стеклянных побрякушек. – Он мрачно усмехнулся. – Неужто никак нельзя было избавиться от этих черных дьяволов и не потерять добычу?
– Ты очень алчен, Стравас, особенно для человека, которого вырвали из лап у смерти, – отозвался Мышелов. – Но я полагаю, это у тебя профессиональное. Нет, я очень рад, что птицы улетели. Больше всего я боялся, что они выйдут из повиновения, – а так и случилось бы, прикончи я Атью. Только она могла управлять ими. Малейшая оплошность, и нас ждала бы неминуемая гибель. Смотри, как вспухла рука у Фафхрда.
– А может, птицы принесут сокровища назад? – с надеждой спросил Стравас.
– Не думаю, – ответил Мышелов.
* * *
Две ночи спустя ростовщик Муулш, узнавший кое-что о происшедших событиях от сокольничего со сломанной рукой, который прежде ухаживал за птичками его жены, удобно раскинувшись, лежал на роскошной кровати в комнате своей супруги. В одной пухлой руке он держал кубок с вином, другой сжимал ручку хорошенькой служанки, в обязанности которой раньше входило укладывать волосы его жене.
– Я никогда по-настоящему не любил ее, – проговорил он, привлекая к себе робко улыбающуюся девушку. – Она лишь терзала да пугала меня.
Служанка мягко высвободила руку.
– Я просто хочу накрыть клетки, – объяснила она. – Все эти птицы смотрят, как она.
И девушка чуть вздрогнула под тонкой туникой.
Когда последняя клетка была накрыта куском материи и пение птиц умолкло, она вернулась и села к ростовщику на колени.
* * *
Ланкмар постепенно избавлялся от страха. Но многие состоятельные женщины продолжали носить на голове серебряные клетки, считая эту моду очаровательной. Через какое-то время клетки уступили место мягким маскам из тончайшей серебряной проволоки.
А еще некоторое время спустя Мышелов как-то заявил Фафхрду:
– Я хочу тебе кое-что сказать. Когда Атья бросилась в Хлал, было полнолуние. Но почему-то я потерял ее из виду, пока она падала, и не заметил всплеска, хотя следил очень внимательно. А потом я поднял голову и увидел на фоне луны конец птичьей процессии. Позади, как мне показалось, мощно взмахивая крыльями, летела птица гораздо бóльших размеров.
– Ты хочешь сказать, что… – начал было Фафхрд.
– Ну что ты, Атья утонула в Хлале, – ответил Мышелов.
Назад: 7 Семь черных жрецов
Дальше: 9 Цена забвения