Роберт Говард
Змея из ночного кошмара
Мы сидели на широкой веранде в кромешной тьме. Ночь уже вступила в свои права, и все вокруг уснуло, наполняя мир тишиной – той особенной тишиной, в которой одновременно чувствуется божье благословение и таится нечто зловещее.
Мы молчали.
Вскоре на востоке, за холмами, появилась золотая дымка, а через несколько минут взошла огромная луна, разгоняя скопление теней между вековыми деревьями. Легкий ветерок погнал извилистые волны по высокой луговой траве и в этот момент на веранде раздался судорожный вздох.
Все оглянулись на Фэмингса. Он подался вперед, стиснув подлокотники кресла. Побледневшее лицо исказила гримаса ярости, а тонкая струйка крови стекала по подбородку – Фэмингс сильно прикусил губу, чтобы сдержать крик.
– Вы так и будете пялиться на меня, как стадо баранов? – раздраженно зарычал он.
Никто не ответил, но удивление в глазах многих сменилось испугом.
– Ладно, – скрипнул зубами Фэмингс. – Думаю, мне лучше рассказать вам все, пусть даже вы сочтете меня сумасшедшим. Но мне плевать! Я просто хочу выбросить это из головы, а потому расскажу. Но клянусь, что пристрелю всякого, кто рискнет меня перебить!
Его лицо блестело в лунном свете от внезапно проступившего пота.
– Ладно. Вы знаете, что я человек простой и выдумывать не умею. Все эти россказни у костра, охотничьи, рыбацкие или армейские байки – не для меня. Но есть одна фантазия, которая не дает мне покоя с юных лет. Сон, – он съежился в кресле, – хотя точнее будет назвать его кошмаром. Не могу вспомнить, в каком возрасте мне впервые приснилась эта жуть, но, кажется, я просыпаюсь с ужасными криками сколько себя помню…
Фэмингс помолчал, оживляя в памяти ужасную картину.
– Во сне я вижу такие же холмы, заросшие луговой травой. Но там, во сне, я совершенно точно не в английском поместье, как сейчас, а в экваториальной Африке. Там есть маленькое бунгало, в котором я живу. Со мной живет слуга – старый индус, морщинистый, как сушеный инжир. Я не знаю, за каким чертом мы забрались в эту дикую глушь, но во сне меня не покидает ощущение, что я скрываюсь от правосудия. Знаете, – он ватер лоб тыльной стороной ладони, – тот человек в моем сне – это не совсем я, но при этом я четко осознаю, что это я. Черт! Не знаю, как объяснить, да это, наверное, и не требуется. Сон есть сон.
Итак, в этом сне мы со слугой живем в крошечном бунгало на холме. Вокруг, покуда хватает глаз, такие же холмы, заросшие травой. Где-то она по пояс, где-то чуть закрывает голенища сапог. Пустынная местность, кричи – не кричи, никто не придет на помощь. Нет лучше убежища, когда желаешь спрятаться от людей с веревкой, желающих вздернуть тебя за какое-то позабытое преступление…
Сон всегда начинается одинаково. Я поднимаюсь на холм, к своему бунгало, по узкой извилистой тропинке. Эта тропинка не вытоптана подошвами сапог и не выкошена косой, она возникла как бы сама собой, когда по траве тащили что-то тяжелое, а может, катили полную бочку или большой каменный шар. Но все это я замечаю краем глаза, сознание же мое возмущено и думает совершенно о другом. У меня сломалось ружье. Беда! В этой глуши без ружья нельзя, теперь мне придется отказаться от охоты и если придут люди с веревкой, отстреливаться нечем. Видите ли, господа, я действительно об этом думаю, действительно ощущаю раздражение и смутную тревогу. Почему-то в тот момент я осознаю, что люди, желающие мне смерти – это еще не самое страшное. Я ускоряю шаг, желая поскорее оказаться под защитой стен бунгало, довольно крепких и надежных. Зову слугу, но старый индус не откликается. Зову снова – молчание. Подхожу к распахнутой настежь двери бунгало и осторожно заглядываю в комнату.
Там полный разгром. Стулья разбиты в щепки, стол перевернут, а охотничьи трофеи сброшены со стен и валяются в беспорядке. Слуги нигде нет, только его кинжал торчит из земляного пола. А рядом еще несколько следов, оставленных острым лезвием, как будто индус в негодовании набросился на землю и наносил беспорядочные удары, желая ранить ее. Неужели мой слуга сошел с ума и сбежал?
Во сне я сажусь на уцелевший стул и начинаю размышлять. Ах, господа, мне в голову каждую ночь приходят одни и те же мысли. Сначала про нападение бандитов. Но я тут же отметаю ее, поскольку здешние разбойники непременно забрали бы мои припасы, патроны, небольшой запас золота. Но все на месте. Кроме того, негодяи подожгли бы бунгало, для них это – особое развлечение, а дом уцелел. Выходит, это не бандиты.
Тогда дикий зверь. Лев? Нет, тогда здесь осталась бы лужа крови и следы когтистых лап.
Следы…
Я внезапно вспоминая странную тропинку, по которой поднимался к вершине холма. Волосы шевелятся на моей голове, а незримые ледяные пальцы сжимают мое горло. Я понимаю, чей это был след. Гигантская змея заползла сюда, разнесла бунгало и забрала моего слугу. Он не сошел с ума, наоборот, действовал здраво и логично: индус втыкал свой кинжал в землю, чтобы змея не утащила в свое логово.
Сломанное ружье трясется у меня в руке, когда я понимаю, что у меня нет оружия, способного уничтожить или хотя бы отпугнуть огромное чудовище. Я в панике бросаюсь к двери и выбегаю на холм, чтобы успеть добежать до реки и переплыть на противоположный берег. Возможно, туда змея за мной не последует. Но в этот момент солнце скатывается за холмы и резко, как театральный занавес, опускаются африканские сумерки. А по высокой траве, изгибаясь и подрагивая, катится волна. Но ветра нет, ни единого дуновения. И я понимаю, что приближается ко мне в этой чертовой траве. И цепенею от ужаса. Боже мой!
Он вскрикнул, прижимая ладонь к сердцу. Все слушатели вздрогнули. До этого момента мы и не осознавали как велико нервное напряжение, охватившее беднягу Фэмингса.
Он помолчал секунду-другую и продолжил:
– Усилием воли, я заставляю себя сдвинуться с места. Я бегу в бунгало, запираю дверь и окно, зажигаю светильник и жду, затаившись в углу. Я неподвижен, будто статуя. Я весь обратился в слух. Через полчаса – или позже, или раньше, я не знаю, – всходит луна. Ее бледный свет медленно проплывает мимо окна, а я по-прежнему стою неподвижно. Я слышу, как ветерок что-то шепчет и ерошит гриву травы, и каждый раз от этого звука я вздрагиваю и сжимаю кулаки, с такой силой, что ногти вонзаются в плоть и кровь течет по моим ладоням. Я стою, слушаю и жду неминуемой смерти. Но вот что самое жуткое, господа…
Фэмингс понизил голос до шепота:
– В ту ночь ничего не происходит!
По веранде пронесся общий вздох, в котором смешались самые разнообразные эмоции, но никто не перебивал рассказчика.
– Страшный сон продолжается. Мне казалось, что если я доживу до утра, то первым делом убегу как можно дальше от этого проклятого бунгало. Найму лодку на реке и поплыву до побережья, а там сдамся законникам, и пусть меня повесят – какая прекрасная, легкая и быстрая смерть. Но вот наступает утро, а я не смею сделать и шага. Я не знаю, в каком направлении подстерегает меня змея. Идти против чудовища с одним кинжалом кажется мне совершенно бредовой идеей. Лучше пересидеть в бунгало, эти стены должны защитить меня. И я сижу. Сижу, глядя на солнце, неустанно катящееся к закату. О, если бы я мог остановить солнце в небе! Но это невозможно, день пролетает во сне за несколько секунд, но какие же муки приносит мне каждая из них…
К вечеру длинные серые тени ползут по холмам. Я так и не отпирал двери и не выходил из бунгало, голова кружилась от страха при мысли об этом. Я зажег лампу задолго до того, как погас последний луч солнца. Хотя свет лампы может привлечь чудовище, но я не осмеливаюсь оставаться в темноте. И снова я стою в центре комнаты и жду.
Он остановился и облизал пересохшие губы. Кто-то негромко откашлялся, желая задать вопрос, но Фэмингс торопливо заговорил, не желая, чтобы его перебивали:
– Не знаю, сколько я простоял так. Время растворилось, каждая секунда превратилась в вечность. Мой слух обострился до невозможных пределов и вот, наконец, я услышал это. На сей раз точно не ветер. Это был свист, негромкий и ритмичный свист, как если бы джентльмен шел по Стрэнду быстрым шагом и рассекал воздух тонкой металлической тростью. Надвигалось что-то огромное и тяжелое. Перед дверью свист прекратился, но тут же послышался скрип. Заскрипели петли. Что-то навалилось на дверь снаружи и пытается проникнуть в бунгало. Давит и дверь прогибается, потом сильнее, еще сильнее. Я знаю, что должен удержать эту дверь, – Фэмингс вытянул руки перед собой, как если бы упирался в невидимую стену, дыхание его стало прерывистым. – Я должен удержать дверь, но не могу. Не могу пошевелиться… Я стою, как агнец на жертвенном алтаре и жду, когда придет моя смерть. Стою и дрожу, но дверь, к счастью, не поддается.
Он провел дрожащей рукой по лбу. Мы тоже дрожали, некоторые все время оглядывались через плечо на холмы и луга.
– Я так и стою в центре комнаты, неподвижный, как каменный истукан. Поворачиваюсь то вправо, то влево, поскольку свист травы подсказывает, что чудовище ползает вокруг бунгало. Изредка звук прекращается, и тогда я стараюсь не дышать, что мне в голову приходит жуткая мысль: змея уже проникла в бунгало, поэтому ее и не слышно. Я дрожу и кружусь по комнате, стараясь не шуметь, и боюсь оглядываться – вдруг эта жуть уже у меня за спиной?! Затем снаружи снова доносится свист, и я замираю неподвижно.
Мне страшно, невероятно страшно. Мой разум бьется в конвульсиях от навязчивой идеи, что змея сейчас поднимет свою уродливую голову и посмотрит в окно, прямо на меня. И я понимаю, что если это случится во сне, то я сойду с ума и наяву. Если я увижу ее жуткую пасть, ее голодные глаза, я стану абсолютным, диким безумцем. Боже! – пробормотал он. – Какая ужасная участь мне уготована…
С минуту все молчали. Фэмингс закрыл лицо руками и, похоже, беззвучно плакал. Но вот, наконец, он справился с нахлынувшими чувствами, и заговорил:
– И вот так я стою посреди комнаты в бунгало. Проходят минуты или столетия, я не знаю. Вскоре появляется свет. Серый, безжизненный, но я радуюсь. Я ликую! Ночь позади, а с ней исчезнет и чудовищная змея. Свист затихает вдали, а красное изможденное солнце карабкается вверх по небосводу. Затем я оборачиваюсь и смотрю в зеркало – мои волосы поседели, а кожа напоминает сморщенный инжир. Я превратился в старика. Шатаясь, дохожу до двери и распахиваю ее. Вижу примятую траву, новую тропинку, сбегающую с холма. Я обхожу бунгало и бегу в противоположном направлении, точнее, не бегу, а ковыляю. Я смеюсь, как сумасшедший – визгливо, взахлеб. Я бегу из последних сил, пока не падаю от утомления, а затем лежу, не в силах пошевелиться и пойти дальше. Я ползу, подстегиваемый ужасом, задыхаюсь и смотрю на солнце. Как же стремительно оно несется к закату. Как же хочется остановить его. Но нет! Я вижу, солнце сползает за горизонт и приходит тьма.
Он шептал, и мы инстинктивно наклонились поближе, чтобы лучше слышать.
– Вскоре приходит луна и наполняет мир призрачным серебристым светом. Но через секунду свет становится кроваво-красным, как и сама луна. Я оглядываюсь назад и вижу, что трава, через которую я шел… Через которую полз, обдирая кожу на локтях… Трава колышется. Ветерка нет, но высокая трава качается в лунном свете, по ней движется волна. Она еще далеко, но с каждым мгновением приближается.
Его голос затих. Наступившую тишину нарушил чей-то голос: «А потом…?»
– А потом я просыпаюсь. Никогда еще я не видел это мерзкое чудовище. Но кошмар преследует меня. Впервые я увидел его в детстве и проснулся, не крича от ужаса, а, напротив, хохоча, как безумный. С тех пор я видел сон довольно часто, а в последнее время он приходит каждую ночь, – он заколебался, но продолжил. – И в каждом из последних снов, змея приближается. Движение травы показывает, что скоро она настигнет меня. Когда это случится…
Он замолчал и несколько минут смотрел на темные луга, не реагируя на наши вопросы. Потом, не говоря ни слова, резко поднялся и вошел в дом. Мы некоторое время сидели молча, а затем разошлись по комнатам, потому что было уже поздно.
Не знаю, как долго я спал. Меня разбудил странный звук, показалось, что где-то в доме раздался громкий смех – истеричный и пугающий, такой мне довелось однажды услышать в психиатрической лечебнице. Потом смех резко оборвался, и это, признаюсь, напугало меня гораздо сильнее. Пока я гадал, не приснился ли мне этот безумный хохот, я поднялся с кровати и набросил на плечи халат. Тут же по дому эхом разнесся ужасный крик. В коридоре затопали люди, и я тоже поспешил на звук. Все бросились в комнату Фэмингса и вышибли дверь, запертую изнутри.
Фэмингс лежал мертвым на полу. Его молодое и прекрасное лицо сморщилось, как сушеный инжир, а длинные черные волосы поседели. Позднее доктор, делавший вскрытие, сообщил, что Фэмингс был буквально раздавлен с невероятной, нечеловеческой силой, словно попал под гидравлический пресс.
Или был задушен гигантской змеей.
