Говард Филлипс Лавкрафт
Крылатый пёс
Мои измученные уши непрерывно слышат этот проклятый шум: хлопанье кожистых крыльев и отдаленный лай, способный извергнуться лишь из пасти гигантского пса. Это не сон, не галлюцинация, боюсь, даже не безумие – слишком многое уже произошло, чтобы сомневаться в реальности настигающего меня кошмара.
Сент-Джон мертв. Я видел изуродованный труп. Только я знаю, кто убил моего приятеля и поэтому собираюсь вышибить себе мозги, из страха, что меня так же искалечат. По темным коридорам жуткой фантазии несется черная бесформенная Немезида, которая ведет меня к самоубийству. Да простят небеса ту глупость, которая привела нас обоих к столь чудовищной судьбе!
Вы не поверите, но изначально мы просто боролись со скукой. Утомленные банальностями прозаического мира, где даже радости романтических приключений скоротечны, мы с Сент-Джоном следили за каждым эстетическим или интеллектуальным движением. Загадки символистов. Восторги прерафаэлитов. Тайные общества и оккультные ордена. Мы перепробовали все, но каждое новое увлечение слишком быстро приедалось, лишалось его отвлекающей новизны. Только мрачная философия декадентов увлекла нас надолго, а в конечном итоге привела нас к тому отвратительному образу жизни, о котором даже сейчас, на пороге смерти, я упоминаю со стыдом и робостью – к тошнотворной практике разграбления могил.
Я не стану смаковать подробности наших шокирующих экспедиций или перечислять трофеи, собранные в безымянном музее, который мы устроили в большом каменном доме, где жили одни, без слуг. Наш музей был кощунственным местом, где с сатанинским вкусом психопатов мы собирали вселенную ужаса и разложения, чтобы взволновать наши пресыщенные чувства. Это был секретный склеп, скрытый глубоко под землей. Оранжевый и зеленый свет извергался из пастей огромных крылатых демонов, вырезанных из базальта и оникса. По скрытым пневматическим трубам сюда подавался воздух, взъерошивающий в причудливом танце смерти красный бархат, которым обивали гробы, и траурно-черные занавески. Чтобы перебить могильный смрад, мы выбирали благовония по своему настроению: то аромат бледных надгробных лилий, то дурманящий сандал, присущий восточным мавзолеям. Вдоль стен стояли могильные плиты, украденные с самых старых кладбищ мира, рядом размещались ящики с древними полуистлевшими мумиями, а также тела, удивительно похожие на куклы – они были идеально набиты и обработаны настоящими кудесниками – таксидермистами. В глубоких нишах скалились черепа всех форм и головы, сохранившиеся на разных стадиях разложения. Здесь можно найти гниющие лысины знаменитых дворян и сияющие золотом детские кудри.
В запертом портфеле, обтянутом загорелой человеческой кожей, хранились неизвестные рисунки, которые, по слухам, Гойя нарисовал, но не осмелился признать. В инкрустированных шкафах из черного дерева хранились самые невероятные и извращенные экспонаты, которые мы обнаруживали при вскрытии гробниц и саркофагов, но об этом я не скажу ни слова. Хвала небесам, у меня хватило смелости сжечь все это еще до того, как я подумал о самоубийстве.
Мы отправлялись на охоту за этими сокровищами не впопыхах, как кладбищенские воры, нет. Мы ведь были художниками и потому главной целью ставили эстетическое наслаждение. Выбирали приятный глазу ландшафт, подходящую погоду, живописные облака, не мешающие нам любоваться полной луной – на небе и в отражениях застывших рек и каналов. Мы искали запретных удовольствий, от которых замирает дух и приятно сосет под ложечкой. Мы погружались в зловещие тайны могил в состоянии, близком к экстазу, и никак не могли насытиться, лихорадочно искали новые сцены, где еще не устраивали своих артистических представлений. В конце концов, Сент-Джон привел нас к тому жуткому месту на кладбище в Голландии.
Мрачная легенда гласит: пять веков назад здесь нашли расхитителя гробниц с растерзанным горлом, да тут же и похоронили. Но тот владел магическим талисманом, и потому не умер, как все обычные люди, а стал гулем – нежитью, пожирающей трупы. Сейчас, в последние мгновения собственной жизни, я вспоминаю красоту и ужас, которые щекотали наши с Сент-Джоном нервы той злополучной ночью. Бледная осенняя луна отбрасывала изломанные тени, гротескные деревья угрюмо свисали над могилой, касаясь спутанными космами осыпающегося надгробья. Легионы жирных летучих мышей лениво кружили над древней церковью, увитой плющом, чей купол напоминал палец, указывающий на багрово-красное небо. Светлячки перелетали с места на место, а может то были блуждающие огоньки или неупокоенные души – я не знал ответа ни тогда, ни сейчас. Слабый ветер доносил с болот запах гнили и плесени, а вместе с ветром до нас долетал лай гигантской собаки, которая бесновалась где-то далеко, но, судя по звуку, приближалась. Мы дрожали от страха, вспоминая байки здешних крестьян, ведь тот, кого мы искали, столетия назад был найден со следами когтей и клыков огромного зверя. Мне хотелось сбежать, однако Сент-Джон был непреклонен. Он вонзил лопату в мягкую землю, как бы любуясь со стороны самим собой, этой бледной луной, этими ужасными тенями, этими полчищами нетопырей, этой покосившейся церковью. Ни стоны ночного ветра, ни отдаленный лай, ни мои мольбы не заставят его передумать. С тяжелым вздохом я взялся за лопату и вскоре мы раскопали полусгнивший продолговатый ящик, покрытый соляной коркой. Когда-то этот гроб был невероятно прочным, но пятьсот лет спустя он почти истлел, и взломать крышку труда не составило.
Скелет сохранился на удивление хорошо, несмотря на то, что прошло пятьсот лет. Некоторые кости были раздроблены массивными челюстями убийцы, но остальные сохранили твердость. Мы глумились и злорадствовали над чистым белым черепом, над его длинными твердыми зубами и безглазыми впадинами, которые давным-давно светились алчным блеском, подобно тому, что горел сейчас в наших глазах. В гробу лежал талисман, вырезанный из зеленого нефрита, который, очевидно, усопший носил на шее. Это была собака, сидящая на задних лапах, а может и не собака, а сфинкс – все-таки, у фигурки явственно проглядывали крылья. Мы осмотрели талисман при слабом свете фонаря, и нам показалось, что древний резчик нарочно придал неизвестному зверю отталкивающие черты. В каждой морщинке на вытянутой морде проступали жестокость, злоба и обещание адских мучений любому, кто посмеет прогневать это существо. Когтистые лапы попирали человеческий череп. Вокруг основания статуэтки вилась какая-то надпись, но ни Сент-Джон, ни я не смогли распознать ни одной буквы.
Едва увидев талисман, Сент-Джон прошептал:
– Мы должны владеть им! Только это сокровище станет достойной наградой всех наших усилий.
Я разглядывал нефритовую статуэтку, ее очертания казались знакомыми и вскоре я понял – почему. Ни один ценитель искусства или литературы, никто из здравомыслящих или уравновешенных ценителей прекрасного, не опознал бы ее. Но я вспомнил, что в запретной книге «Некрономикон», которую написал безумный араб Абдул Альхазред, упоминался этот символ – кошмарный и отвратительный даже для колдунов и некромантов. Его использовали тысячи лет назад, в забытой ныне азиатской стране Лэнг. Арабский демонолог детально описал зловещие черты крылатого пса, которые полностью отражают сверхъестественное проявление души тех, кто осмеливается досаждать мертвецам и тревожить их загробный сон.
Сент-Джон схватил фигурку из зеленого нефрита и спрятал в кармане пальто. Мы бросили последний взгляд на бледный череп ее прежнего владельца. В провалах глазниц промелькнуло зловещее выражение, и мы поспешили закрыть гроб крышкой, а после забросали могилу землей, скрывая следы своего преступления. Когда мы уходили с кладбища, сотни летучих мышей устремились к могиле древнего гуля, хотя мы не были уверены, что это не померещилось – неверный свет осенней луны может обмануть кого угодно.
Следующим утром, когда мы отплывали в Англию на торговом судне, нам снова послышался лай гигантской собаки, звучащий в отдалении. Возможно, мы приняли историю слишком близко к сердцу, но в завываниях осеннего ветра слышалась явная угроза, и мы дрожали от страха.
Мы вернулись домой, и уже через неделю началась вся эта чертовщина. Как я уже упоминал, мы жили отшельниками, у нас не было слуг, и редкие знакомые, с которыми мы общались, никогда не посещали нашу усадьбу в безлюдной глуши. У наших дверей редко раздавался стук случайного прохожего, но и тогда мы не открывали никому.
Однако теперь нас беспокоило, что по ночам кто-то копошился возле входной двери, а за окнами раздавался странный шум, напоминавший хлопанье крыльев. Мы списывали это на нервное расстройство или слишком взбудораженное воображение, но так и не отважились проверить: открыть дверь или распахнуть ставни. В какой-то из вечеров, когда мы сидели в библиотеке, огромная тень заслонила бледный диск луны и на короткое время возникла темнота, которая заморозила наши души и наполнила сердца тревогой. В тот же миг в отдалении послышался собачий лай, подобный точу, что мы слышали на кладбище в Голландии. Талисман из нефрита никто из нас не рискнул носить на шее, мы спрятали его в самой глубокой нише нашего дьявольского музея, и иногда зажигали перед ним свечу со странным запахом. Мы штудировали «Некрономикон» Альхазреда и по крупицам собирали информацию о магических свойствах талисмана, и были встревожены тем, что удалось обнаружить.
Сказать по правде, нас обуял нереальный ужас.
А чертовщина продолжалась. В ночь на 24 сентября раздался стук в дверь моей комнаты. Мне показалось, что это Сент-Джон, и я пригласил приятеля войти, но в ответ услышал жуткий пронзительный смех. Я выглянул из комнаты: в коридоре никого не было. Тогда я поспешил в спальню Сент-Джона, растолкал его и спросил: что за шутки? Он заявил, что ничего не понимает, и встревожился даже сильнее меня. Этой ночью слабый, далекий лай над болотом стал гораздо ближе, в нем явственно слышались кровожадные нотки.
Четыре дня спустя, когда мы оба спустились в секретный склеп и погрузились в изучение талисмана, кто-то стал царапать дверь острыми когтями. Этот скребущий звук напугал нас вдвойне: мы опасались не только тварей из преисподней, не менее страшила мысль, что нашу ужасную коллекцию обнаружит досужий полицейский и придется отвечать перед законом за разграбление могил. Сент-Джон погасил свечи, а я подошел к двери и резко распахнул ее. Снаружи никого не было, но мы оба почувствовали порыв ветра и услышали шорохи, невнятное бормотание и хихиканье, удаляющиеся по темному коридору. Я предположил, что мы стали жертвой галлюцинации, но Сент-Джон упрямо твердил, что все было на самом деле, а бестелесный дух, вне всяких сомнений, говорил на голландском языке.
После этого нас будто опутал морок, мы двигались, как сомнамбулы, не могли разумно мыслить и внятно говорить. Мы придерживались теории о том, что вместе сходим с ума от излишних волнений, и это было бы спасением, поскольку даже сумасшествие гораздо предпочтительнее той страшной гибели, что уготовил нам немилосердный рок. Странные явления происходили теперь слишком часто, мы устали считать их. Наш одинокий дом взяли в осаду какие-то зловредные существа, о природе которых мы боялись даже догадываться. Каждую ночь демонический лай доносился из ветреной пустоши, становясь все громче и громче. 29 октября мы обнаружили на клумбе под окном библиотеки цепочку следов, которые невозможно описать. Чудовищные, бесформенные, они не поддавались классификации и сбивали с толку, как и нашествие орды огромных летучих мышей, которые оккупировали нашу старую усадьбу.
Ужас достиг апогея 18 ноября, когда Сент-Джон уехал без предупреждения на железнодорожную станцию. Вероятнее всего, он хотел вернуться до темноты, но дела задержали и возвращался он уже за полночь. У ворот усадьбы на Сент-Джона набросился зверь из ада – жестокий хищник, которого я так и не увидел. Хищная тварь исчезла до того, как я прибежал с револьвером, привлеченный криками моего приятеля. Только вдали слышался шум крыльев, а на фоне луны промелькнула размытая тень. Сент-Джон умирал. Я наклонился к нему со словами утешения:
– Мужайся, теперь ты обретешь покой.
Но ужас в потухших глазах Сент-Джона говорил мне, что приятель умирает с твердой уверенностью, что попадет в преисподнюю, обреченный на вечные муки.
– Талисман, – прохрипел он. – Эта распроклятая штука…
В следующую полночь я похоронил его в заброшенном саду и пробормотал над телом один из дьявольских ритуалов, которые Сент-Джон любил при жизни. Когда я произнес последнюю фразу заклинания, с болот донесся оглушительный лай гигантского пса. Луна взошла, я не осмеливался смотреть на нее, но глаза мои, против воли, поднялись к небу. Я увидел туманную тень, прыгающую с холма на холм, несущуюся скачками к нашему одинокому дому. Я бросился прочь из сада, пошатываясь, спустился в секретный подвал и стал молить талисман из зеленого нефрита о пощаде. Но каменный пес не ответил, а тот, на болотах, продолжал лаять.
Мне было страшно оставаться в пустом доме на болоте, и на следующий день я отправился в Лондон. Отвратительные экспонаты нашего музея пришлось уничтожить – часть я утопил в болотной жиже, остальное сжег прямо в каменном склепе. С собой я забрал лишь нефритовый талисман. Первые три ночи в Лондоне я спал спокойно, но на четвертую снова услышал грозный собачий лай. Не прошло и недели, как я почувствовал на себе пристальный взгляд. В тот момент я прогуливался по набережной Виктории, дышал свежим воздухом и разглядывал отражение фонарей в речной глади, и вдруг два огонька закрыла стремительная тень. Я оглянулся – никого, только порыв ветра просвистел, взъерошив мои волосы. Тогда я отчетливо понял: то, что случилось с Сент-Джоном, в скором времени произойдет и со мной.
На следующий день я аккуратно завернул амулет из зеленого нефрита в лоскут черного бархата и отплыл в Голландию. Втайне я надеялся получить прощение, если верну магическую вещицу ее безмолвному, спящему хозяину. Что за гигантский пес преследовал меня все эти месяцы, так и осталось загадкой – в «Некрономиконе» о крылатой собаке не было ни слова, лишь скудные намеки, – но я не сомневался: чудовище существует. Впервые мы услышали лай на том древнем кладбище, и каждое последующее событие, включая предсмертный шепот Сент-Джона, подчеркивало связь проклятия с кражей талисмана. Возможно, страшная тварь оставит меня в покое, если я положу нефритовую статуэтку на место. Вот почему я был на грани отчаяния, когда у входа в гостиницу в Роттердаме простой карманник лишил меня этого единственного средства спасения. Утром я прочитал о кошмарном происшествии в трущобах на окраине города. Здешние обитатели и сами не прочь пролить кровь или замордовать человека до смерти, но даже они были в ужасе, когда пересказывали новости газетчикам. В убогом воровском логове целая семья была разорвана в клочья неизвестным зверем, не оставившим следов, но всю ночь в округе слышали глухой лай гигантской собаки.
Ночью я пришел к могиле древнего гуля. Не знаю, зачем. Я уже не надеялся на спасение от лютой смерти, просто хотел убедиться в том, что мои подозрения верны. На кладбище стояла мертвая тишина. Бледная зимняя луна отбрасывала отвратительные тени, а голые ветви деревьев угрюмо царапали потрескавшиеся мраморные плиты. Увитая плющом церковь снова указала куполом-пальцем на недружелюбное небо, а ветер, словно кровожадный маньяк, завывал над штормовым морем. Я копал промерзшую землю с остервенением, словно боялся опоздать и упустить нечто жизненно-важное. Я отгонял стаи летучих мышей, а когда тощий стервятник бросился на меня с холодного неба, я убил его ударом лопаты. Наконец, я добрался до гроба и отбросил влажную крышку. Это был последний рациональный поступок, который я совершил.
В истлевшем продолговатом ящике, в объятиях дюжины спящих нетопырей, лежало костлявое существо, которое мы с Сент-Джоном ограбили не так давно. Череп, уже не чистый и белоснежный, но покрытый запекшейся кровью и клочьями плоти и волос, злобно смотрел на меня фосфоресцирующими глазницами. Острые окровавленные клыки чуть приоткрылись, насмехаясь над моей неизбежной гибелью. Чудовище глухо залаяло, как гигантский пес, и я увидел, что гуль держит в грязной лапе роковой талисман зеленого нефрита. Я закричал и убежал прочь, преследуемый несмолкаемым лаем.
Мое сумасшествие принес звездный ветер…
Эти когти и зубы, заточенные о человеческие кости…
Смерть мчится на крыльях летучих мышей, столь же черных, как и руины забытых храмов Белиала…
Теперь, когда лай мертвого чудовища становится все громче и громче, а хлопанье этих проклятых крыльев все ближе и ближе, я поднесу револьвер к своему виску, чтобы обрести благословенное забвение, которое станет моим единственным убежищем от безымянного ужаса.
