Нездоровье

Этот дурной сон снится мне уже неделю, но, похоже, я каким-то образом контролирую себя, потому что вырываюсь из него, прежде чем он превращается в кошмар. На этот раз он последовал за мной, и теперь мы с Эллен не одни. Что-то затаилось под кроватью. Я слышу, как оно жует.

Вы знаете, каково это – действительно испугаться, правда? Такое ощущение, что сердце останавливается, язык прилипает к нёбу, кожа холодеет, мурашки бегут по всему телу. Плавное движение шестеренок в голове сменяется безумным вращением, и весь двигатель перегревается. Я едва сдерживаю крик, вот в каком я состоянии. Думаю: Это тварь, которую я не хочу видеть. Это тварь с кресла у окна.

Потом вижу потолочный вентилятор, вращающийся на минимальной скорости. Вижу свет раннего утра, просачивающийся в узкий зазор между задернутыми портьерами. Вижу седеющие всклоченные волосы Эллен, спящей на другой половине кровати. Я здесь, в Верхнем Ист-Сайде, на пятом этаже, и все хорошо. А звуки из-под кровати…

Я отбрасываю одеяло, становлюсь коленями на пол, словно человек, собравшийся помолиться. Вместо этого поднимаю свисающее до пола покрывало и заглядываю под кровать. Сначала вижу только темный силуэт. Потом ко мне поворачивается голова и во мраке светятся два глаза. Это Леди. Не положено ей лежать под кроватью, и скорее всего она это знает (трудно сказать, что собака знает, а что – нет), но я, должно быть, оставил дверь открытой, когда ложился спать. А может, закрыл не полностью, и Леди открыла ее мордой. Наверное, она притащила с собой какую-то игрушку из ведерка в коридоре. Хорошо, что не синюю кость и не красную крысу. В них пищалки, и она точно разбудила бы Эллен. А Эллен нужен отдых. Ей нездоровится.

– Леди, – шепчу я. – Леди, пошла отсюда.

Она только смотрит на меня. Постарела и соображает хуже, чем прежде, но, как говорится, она далеко не глупа. И сейчас лежит под половиной Эллен, где мне до нее не добраться. Если я повышу голос, ей придется подползти, но она знает (я чертовски уверен, что знает), я этого не сделаю: повысив голос, точно разбужу Эллен.

И в доказательство моего вывода Леди отворачивается и продолжает жевать свою игрушку.

Но я знаю, что надо делать. Прожил с Леди одиннадцать лет, почти половину моей супружеской жизни. Есть три способа вытащить ее из-под кровати. Первый – погреметь поводком и крикнуть: «Лифт!» Второй – громыхнуть ее миской на кухне. Третий…

Я поднимаюсь и иду коротким коридором на кухню. Из буфета достаю пакет «Вкусных ломтиков», трясу. Ждать не приходится. Тут же слышится приглушенное постукивание когтей нашего кокера. Пять секунд, и она уже на кухне. Не потрудилась захватить с собой игрушку.

Я показываю ей маленькую «морковку», потом бросаю в гостиную. Из вредности, конечно, я знаю, она не собиралась пугать меня до смерти, но ведь напугала. А кроме того, старой толстухе подвигаться не во вред. Она бежит за угощением. Я задерживаюсь на кухне лишь потому, что хочу включить кофеварку, а потом возвращаюсь в спальню, на этот раз плотно закрываю за собой дверь.

Эллен спит, и ранний подъем обладает определенным преимуществом: нет нужды в будильнике. Я его выключаю. Пусть поспит чуть дольше. У нее бронхиальная инфекция. Какое-то время я очень боялся за Эллен, но теперь она пошла на поправку.

Я иду в ванную и официально открываю день чисткой зубов (я где-то прочитал, что утром ротовая полость обеззаражена как никогда, но от привычки, приобретенной в детстве, никуда не денешься). Включаю душ – струя сильная и горячая, – встаю под воду.

В душе мне лучше всего думается, и в это утро я думаю о своем сне. Мне он снился пять ночей подряд (но чего считать-то). Ничего действительно ужасного в нем не происходит, и в каком-то смысле это самое худшее, потому что, пребывая в этом сне, я знаю (и знаю абсолютно точно): что-то ужасное обязательно произойдет. Если я это допущу.

Я в самолете, салон бизнес-класса. Сижу у прохода, как мне нравится, потому что не приходится протискиваться мимо кого-то, если надо пойти в туалет. Столик опущен. На нем пакетик с солеными орешками и стакан с напитком оранжевого цвета, выглядит как коктейль «Восход солнца» с водкой, который в реальной жизни я никогда не заказывал. Полет проходит спокойно. Если облака и есть, мы летим над ними. Салон наполнен солнечным светом. Кто-то сидит в кресле у окна, и я знаю: если посмотрю на него (или на нее, или на оно), увижу нечто такое, что превратит мой дурной сон в кошмар. Если посмотрю в лицо моего соседа, могу даже лишиться рассудка. Он треснет, как яйцо, и из него выльется вся таящаяся внутри тьма.

Я быстро смываю мыльную пену с волос, выхожу из душа, вытираюсь. Моя одежда аккуратно сложена на стуле в спальне. Я беру ее и туфли и уношу на кухню, уже благоухающую ароматом кофе. Приятно. Леди свернулась у плиты, укоризненно смотрит на меня.

– Нечего на меня обижаться, – говорю я ей и киваю в сторону закрытой двери в спальню. – Правила ты знаешь.

Она опускает морду на пол между лап.

Дожидаясь кофе, я беру клюквенный сок. Есть и апельсиновый, который я обычно пью по утрам, но сегодня не хочется. Наверное, очень похож на коктейль из сна. Кофе я пью в гостиной, в компании Си-эн-эн без звука, просто читаю бегущую строку под картинкой, и, если на то пошло, ничего другого и не нужно. Потом выключаю телевизор и съедаю тарелку хлопьев из отрубей. Без четверти восемь. Принимаю решение: если на прогулке с Леди погода будет хорошая, я обойдусь без такси и на работу пойду пешком.

Погода хорошая, весна переходит в лето, все вокруг сияет. Карло, наш швейцар, стоит под навесом и говорит по мобильнику:

– Да, да, я наконец-то до нее дозвонился. Она говорит, пожалуйста, нет проблем, все равно я в отъезде. Она никому не доверяет, и я ее не виню. У нее в квартире много красивых вещей. Когда подъедете? В три? Раньше никак? – Он поднимает руку в белой перчатке, приветствуя меня, когда мы с Леди направляемся к углу.

Этот процесс у нас с Леди доведен до совершенства. Она проделывает все практически на одном и том же месте, а я шустро использую мешочек для экскрементов. Когда мы возвращаемся, Карло наклоняется, чтобы потрепать Леди по голове. Она энергично виляет хвостом, но напрасно надеется на угощение: Карло знает, что она на диете. Или должна быть.

– Я наконец-то связался с миссис Варшавски, – сообщает мне Карло. Миссис Варшавски проживает в квартире 5В, но только номинально. Вот уже два месяца как она куда-то уехала. – Она в Вене.

– В Вене, значит, – киваю я.

– Она сказала, что я могу дать отмашку дезинсекторам. Когда я ей рассказал, пришла в ужас. Вы – единственный из четырех, пяти или шести, кто не возмущался. Остальные… – Он качает головой, шумно выдыхает.

– Я вырос в Коннектикуте, в промышленном городке. И вонь, стоявшая там, притупила мое обоняние. Я улавливаю аромат кофе или духов Эллен, если она сильно надушится, но ничего больше.

– В данном случае это просто дар Божий. Как миссис Франклин? Ей все еще нездоровится?

– На работу ей идти еще рано, но чувствует она себя гораздо лучше. Одно время я даже опасался самого худшего.

– Я тоже. Она однажды вышла… в дождь, естественно…

– Такая уж Эл, – говорю я. – Ничто ее не остановит. Если считает, куда-то надо пойти, обязательно так и сделает.

– …и я подумал: Да это же настоящий могильный кашель. – Он поднимает руку в белой перчатке, жестом останавливая возражения. – Не то чтобы я действительно подумал…

– Да, с таким кашлем кладут в больницу. Но я наконец-то заставил ее пойти к доктору, и теперь… она на пути к выздоровлению.

– Хорошо, хорошо. – Потом возвращается к тому, что его действительно волнует. – Миссис Варшавски выразила крайнее недовольство, когда я ввел ее в курс дела. Я сказал, что мы скорее всего найдем протухшую еду в холодильнике, но я знаю, все гораздо серьезнее. Как и все, у кого нормальное обоняние. – Он мрачно кивает. – Они найдут дохлую крысу, помяните мои слова. Протухшая еда воняет, но по-другому. Такой запах только от мертвечины. Это крыса, точно, может, и две. Она, вероятно, перед отъездом рассыпала по квартире яд, но не хочет этого признавать. – Он наклоняется и вновь треплет Леди по голове. – Ты это чувствуешь, правда, девочка? Готов спорить, что чувствуешь.

Около кофеварки разбросаны пурпурные стикеры. Я беру со стола пурпурный блок, от которого их отрывал, и пишу еще одну записку:

Рисую полдесятка «Х» вместо черты, подписываюсь сердцем, пронзенным стрелой. Добавляю стикер к тем, что уже вокруг кофеварки. Прежде чем уйти, наполняю водой миску Леди.

До работы мне двадцать кварталов или около того, и я думаю не о новейшем чудо-препарате для мужчин, а о дезинсекторах, которые придут в три. Или раньше, если получится.

Прогулка, возможно, решение ошибочное. Этот сон – серьезная помеха полноценному ночному отдыху, и в результате я едва не засыпаю на утренней планерке в конференц-зале. Но успеваю взять себя в руки. Пит Уэнделл показывает веселенький постер для новой рекламной кампании водки «Петров». Я его уже видел – на экране компьютера в кабинете Пита, когда он возился с ним на прошлой неделе, и, взглянув вновь, понимаю, откуда взялась как минимум одна составляющая моего сна.

– Водка «Петров», – говорит Ора Маклин. Ее восхитительная грудь поднимается и опускается в театральном вздохе. – Если это пример нового русского капитализма, то кампания изначально обречена на провал. – Громкий смех более молодых мужчин, которые хотели бы видеть светлые волосы Оры на своей подушке. – Без обид, Пит, я исключительно про продукт.

– Какие обиды, – с улыбкой отвечает Пит. – Мы делаем все, что в наших силах.

На постере пара, чокающаяся на балконе, тогда как солнце садится за бухтой, заполненной дорогими яхтами. Слоган под картинкой: «ЗАКАТ. САМОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ «ВОСХОДА» С ВОДКОЙ».

Следует дискуссия о местоположении бутылки: справа? Слева? Вверху? Внизу? – и Фрэнк Берштейн предлагает добавить на рекламную страницу рецепт коктейля, особенно для таких журналов, как «Плейбой» и «Эсквайр». Я отключаюсь, думая о коктейле, который стоит на столике в моем сне, и едва не пропускаю вопрос, адресованный мне Джорджем Слэттери. Но успеваю среагировать и отвечаю. Джорджа переспрашивать не положено.

– Я в одной лодке с Питом, – говорю я. – Продукт выбирает клиент, а я всего лишь делаю что могу.

В ответ добродушный смех. По новейшему чудо-препарату «Воннелл фармацевтикел» в этой комнате проезжались не раз и не два.

– Возможно, я кое-что покажу вам в понедельник, – продолжаю я. Не смотрю на Джорджа, но он знает, к чему я клоню. – К середине следующей недели точно. Я хочу дать Билли шанс проявить себя в полной мере. – Билли Эдерли – наш новичок, и на испытательный срок определен мне в помощники. На утренние планерки его еще не приглашают, но мне он нравится. В «Эндрюс – Слэттери» он нравится всем. Умный, энергичный, и я готов поспорить, что через год-другой он начнет бриться.

Джордж обдумывает мой ответ.

– Я надеялся увидеть концепцию сегодня. Хотя бы черновой вариант.

Тягостная пауза. Все внимательно изучают свои ногти. Для Джорджа это совсем уж близко к порицанию, и, возможно, я того заслуживаю. Неделя у меня не из лучших, и попытка свалить все на мальчишку выглядит не очень. Да и по ощущениям я делаю что-то не то.

– Ладно, – выносит вердикт Джордж, и в комнате почувствовалось облегчение. Словно дуновение холодного ветерка: появилось, и его уже нет. Никто не хочет присутствовать при публичной порке в конференц-зале в солнечное пятничное утро, а мне, естественно, не хочется ее получать. Учитывая, что и без того хватает забот.

Джордж чует недоброе, думаю я.

– Как Эллен? – спрашивает он.

– Ей лучше, – отвечаю я. – Спасибо, что спросил.

Еще несколько презентаций. Планерка закончена. Слава богу.

Я почти задремал, когда двадцать минут спустя Билли Эдерли входит в мой кабинет. Отметьте этот нюанс: я дремлю. Но тут же выпрямляюсь в надежде, что парень подумает, будто вырвал меня из глубокого раздумья. Но он, возможно, слишком взволнован, чтобы обращать внимание на мое состояние. Принес плакатную доску. Я думаю, что он нормально смотрелся бы в Поданкской старшей школе, будь у него в руках объявление о пятничном танцевальном вечере.

– Как прошла планерка? – спрашивает он.

– Без проблем.

– Нас помянули?

– Если действительно хочешь знать, да. И что ты мне приготовил, Билли?

Глубокий вдох, и он поворачивает плакатную доску лицевой стороной ко мне. Слева фирменный флакон виагры стандартного размера или около того. Справа – эта сторона рекламного объявления более заметна, о чем вам скажет любой рекламщик – фирменный флакон нашего препарата, но гораздо большего размера. Под большим флаконом слоган: ПО‐10Р, В ДЕСЯТЬ РАЗ ЭФФЕКТИВНЕЕ ВИАГРЫ!

Билли смотрит, как я разглядываю постер, и его полная надежд улыбка начинает угасать.

– Вам не нравится.

– Вопрос не в том, нравится или нет. В нашем бизнесе он так не ставится. Вопрос другой: сработает или нет. Это не сработает.

Теперь он надувается. Если бы Джордж Слэттери увидел его таким, отвел бы в дровяной сарай и в наказание запер там. У меня таких намерений нет – хотя ему, возможно, кажется, что они именно такие, – поскольку моя задача – учить его. И несмотря на то что голова занята другим, я пытаюсь делать свое дело, потому что люблю этот бизнес. Он не приносит уважения, но я все равно его люблю. Опять же слышу голос Эллен: «Надо доводить дело до конца». Если за что-то взялся – не отступай. Такая решительность иной раз даже немного пугает.

– Присядь, Билли.

Он садится.

– И сотри с физиономии эту надутость, идет? Ты похож на малыша, только что уронившего пустышку в унитаз.

Он старается изо всех сил. За что я его и люблю. Парень рук не опускает, и так и надо, если он собирается работать в агентстве «Эндрюс – Слэттери».

– Хорошая новость – я не отбираю у тебя этот проект, главным образом по одной причине: не твоя вина, что в «Воннелл фармацевтикел» дали препарату название, которое звучит как витамин. Но мы должны сделать гладенькую сумочку из этого свиного уха. В рекламе такую задачу приходится решать в семи случаях из десяти. Может, и в восьми. Поэтому слушай внимательно.

Он чуть улыбается.

– Может, мне все записать?

– Не умничай. Первое, в рекламе лекарственного средства упаковка никогда не показывается. Логотип – обязательно. Сама таблетка – иногда. Зависит от обстоятельств. Знаешь, почему «Пфайзер» показывает таблетки виагры? Потому что они синие. Потребители любят синее. И форма необычная. Потребители положительно реагируют на форму таблетки виагры. Но людям совсем не хочется видеть пузырек, в котором они покупают эти таблетки. Пузырьки вызывают у них мысли о болезни. Это понятно?

– Тогда, может, маленькая таблетка виагры и большая По‐10р? Вместо флаконов? – Он поднимает руку, проводит невидимую черту под картинкой. – «По‐10р, в десять раз больше, в десять раз лучше». Улавливаете?

– Да, Билли, улавливаю. Управление по надзору за качеством медикаментов тоже уловит. Собственно, может приказать нам убрать рекламу с таким слоганом из обращения, а это обойдется в кругленькую сумму. Не говоря о том, что мы лишимся очень хорошего клиента.

– Почему? – Билли почти скулит.

– Потому что она не в десять раз больше и не в десять раз лучше. Виагра, сиалис, левитра, По‐10р включают активное вещество с практически одинаковой, вызывающей эрекцию формулой. Поинтересуйся этим, малыш. Неплохо освежить знания и по рекламному законодательству. Хочешь доказать, что оладьи из отрубей Трепача в десять раз вкуснее оладий из отрубей Болтуна? Возможно, сумеешь, вкус – фактор субъективный. Теперь о твердости члена и отрезка времени, в течение которого он таковым остается.

– Ладно. – В голосе обреченность.

– «В десять раз больше» относительно чего-то, когда речь идет об эректальной дисфункции, не катит. Вышло в тираж, как две «ма» на одной «ка».

На его лице полное непонимание.

– «Две манды на одной кухне» . Так рекламщики называли ролики для «мыльных опер» в середине пятидесятых.

– Вы шутите!

– Отнюдь. А теперь посмотри, о чем я думаю… – Я записываю на чистом листе блокнота несколько слов, и вдруг перед мысленным взором возникают все эти стикеры около кофеварки в старой доброй квартире 5Б… почему они до сих пор там?

– А просто сказать не можете? – спрашивает парнишка, и голос далекий, словно нас разделяет тысяча миль.

– Нет, потому что в рекламном бизнесе звук не главное, – говорю я. – Никогда не доверяй рекламе, которая произносится слишком громко. Если что-то придумал, запиши и покажи кому-нибудь. Покажи лучшему другу. Или своей… ты понимаешь, жене.

– Вы в порядке, Брэд?

– Более чем. А что?

– Не знаю. У вас вдруг так странно изменилось выражение лица.

– Главное – чтобы я не выглядел странным во время презентации в понедельник. А теперь что это тебе говорит? – Я поворачиваю блокнот к нему и показываю фразу: «ПО‐10Р… ДЛЯ МУЖЧИН, КОТОРЫЕ ЛЮБЯТ, ЧТОБЫ СТОЯЛО».

– Выглядит похабной шуткой, – возражает он.

– Ход твоих мыслей понятен, но я написал фразу печатными буквами. А теперь представь себе, что она написана плавным курсивным шрифтом. Может, даже с засечками. – Я их добавляю, но с печатными буквами получается не очень. Зато получится с упомянутыми мной шрифтами. Я знаю, что получится, потому что буквально это вижу. – Теперь пойдем дальше. Подумай о фотографии крепкого, здорового мужика. В джинсах с заниженной талией, из-под которых торчат трусы. И, скажем, в футболке с отрезанными рукавами. Представь его себе с машинным маслом и грязью на бицухах.

– Бицухах?

– Бицепсах. И он стоит около автомобиля с мощным двигателем, у которого поднят капот. Теперь это тоже выглядит похабной шуткой?

– Я… Я не знаю.

– Я тоже. Полной уверенности у меня нет, но нутро подсказывает, что направление выбрано правильное. Конечно, надо еще пахать и пахать. Слоган не проработан, тут ты прав, а нужен он идеальный, потому что станет основой для роликов на ТВ и в Сети. Покрути его. Заставь работать. Помни, что ключевое слово…

Внезапно нисходит озарение, и я знаю, откуда взялась остальная часть этого чертова сна.

– Брэд?

– Ключевое слово – «стояло», – говорю я. – Потому что мужчина… если у него что-то не работает – член, замысел, жизнь, – сильно огорчается. Но не хочет сдаваться. Он помнит, как было раньше, и хочет, чтобы все вернулось на круги своя.

Да, думаю я. Да, хочет.

Билли глупо улыбается.

– Ну, не знаю.

Я тоже выдавливаю из себя улыбку. Получается она кислой, будто гири подвешены к уголкам рта. И вновь я словно переношусь в дурной сон. Потому что рядом что-то такое, на что смотреть я не хочу. Только это не сон, из которого я могу выскочить. Это – реальность.

После ухода Билли я иду в уборную. Десять часов, большинство парней нашей конторы уже отлили утренний кофе и пьют новый в маленькой столовой, так что я в гордом одиночестве. Захожу в кабинку, скидываю брюки, чтобы тот, кто войдет, увидел через щель под дверью, что я занят чем положено, но я пришел сюда только с одним делом: подумать. Или вспомнить.

Через четыре года после моего прихода в «Эндрюс – Слэттери» на мой стол лег заказ на разработку рекламной кампании для болеутоляющего средства «Скорпом». Мне и потом перепадали крупные заказы, и иной раз удавалось найти очень удачные решения, но этот был первым. Все произошло быстро. Я открыл коробку с образцом, достал пузырек с таблетками, и мое воображение тут же подсказало мне основной элемент кампании – рекламщики иногда называют его сердцевиной. Я, конечно, потянул резину, чтобы не создалось впечатление, что задачу передо мной поставили – проще некуда. Потом нарисовал несколько вариантов постеров. Эллен мне помогала. Это произошло вскоре после того, как мы выяснили, что забеременеть она не может. Причиной послужил какой-то препарат, которым в подростковом возрасте ее лечили от острой ревматической лихорадки. Она впала в депрессию, но работа над рекламой скорпома позволила отвлечься. Эллен заметно ожила.

Тогда компанией еще руководил Эл Эндрюс, так что с нашими наработками я пошел к нему. Помню, как сидел перед его столом в «пыточном кресле», обильно потея, с гулко бьющимся сердцем, пока он медленно просматривал наши макеты. Наконец, отложив их, он поднял косматую седую голову, чтобы посмотреть на меня, а последовавшая пауза затянулась, как мне показалось, на час. «Хорошо, Брэйди, – произнес он. – Больше чем хорошо, потрясающе. С клиентом встречаемся завтра, во второй половине дня. Презентация за тобой».

На презентации я не ударил в грязь лицом, и вице-президент «Дуган драг» едва не сошел с ума от счастья, когда увидел рекламный плакат с молодой работницей и пузырьком скорпома, торчащим из закатанного рукава. Эта кампания поставила скорпом в один ряд с лидерами рынка – байером , анацином, буфферином, – и к концу года мы уже рекламировали всю продукцию «Дуган драг». И в счете стояло семизначное число, начинающееся не с единицы. Часть премии я потратил на то, чтобы поехать с Эллен на десять дней в Нассау. Мы вылетели из аэропорта Кеннеди в серый, дождливый день, и я до сих пор помню, как она рассмеялась и сказала: «Поцелуй меня, милый», – когда самолет пробил облака и солнечный свет залил салон. Я поцеловал, и пара по другую сторону прохода – мы летели бизнес-классом – зааплодировала.

Я рассказал о лучшем. Худшее произошло через полчаса, когда я повернулся к ней и на мгновение подумал, что она мертва. И все потому, что спала она в неестественной позе: голова повернута к плечу, рот приоткрыт, волосы словно прилипли к иллюминатору. Эллен была молодой – я тоже, – но над ней висела реальная угроза внезапной смерти.

«Ваше состояние раньше называли бесплодием, миссис Франклин, – добавил доктор, сообщив нам плохую весть, – но в вашем случае следует назвать его счастьем. Беременность увеличит нагрузку на сердце, а ваше из-за болезни, которую плохо лечили, не такое и здоровое. Если бы вы забеременели, то последние четыре месяца вам пришлось бы провести в постели, и не факт, что риска удалось бы избежать».

Она не забеременела к тому моменту, когда мы отправились в путешествие, но две недели перед отъездом очень волновалась, да и при подъеме на высоту крейсерского полета сильно болтало… короче, выглядела она так, словно не дышит.

Потом Эллен открыла глаза. Я откинулся на спинку моего кресла у прохода, шумно выдохнул.

Она в недоумении посмотрела на меня.

– Что не так?

– Ничего. Ты выглядела во сне…

Она вытерла подбородок.

– Господи, я напускала слюней?

– Нет. – Я рассмеялся. – Но на мгновение мне показалось… что ты умерла.

Она тоже рассмеялась.

– Если бы я умерла, тебе пришлось бы отправить тело обратно в Нью-Йорк, а самому утешиться с какой-нибудь Багамой-мамой.

– Нет, – ответил я. – Я бы все равно остался с тобой.

– Что?

– Я с этим не свыкнусь. Никогда.

– Тебе придется. Через несколько дней. Потому что я начну вонять.

Эллен улыбалась. Она думала, это все игра, не осознала в полной мере, что говорил ей доктор в тот день. Она, прямо скажу, не приняла это близко к сердцу. И не знала, как выглядела, когда солнечный свет падал на ее щеки, белые как снег, нависшие веки, опустившиеся уголки рта. Но я видел и принял это близко к сердцу. Она была моим сердцем, и я храню то, что в моем сердце. Никто у меня этого не отнимет.

– Никогда, – ответил я. – Я сохраню тебя живой.

– Правда? Как? Колдовством?

– Отказом это признать. И использую главное оружие рекламщика.

– Какое же, мистер Скорпом?

– Воображение. Можем мы теперь поговорить о чем-то более приятном?

Звонок, которого я жду, раздается в половине четвертого. Не Карло – Берк Остроу, техник-смотритель нашего дома. Хочет знать, когда я приду домой, потому что запах дохлой крысы идет не из квартиры 5В, а из нашей, которая рядом. Остроу говорит, что дезинсекторы должны уйти в четыре, потому что их ждут в другом месте, но важно не это, а другое: запах идет из нашей квартиры. И, между прочим, Карло утверждает, что не видел мою жену уже неделю, только меня и собаку.

Я объясняю, что запахов практически не различаю, а у Эллен бронхит. В ее нынешнем состоянии, говорю я, она не узнает, что горят портьеры, пока детектор дыма не включит сигнализацию. Я уверен, Леди запах чувствует, говорю я ему, но для собаки вонь разлагающейся крысы, возможно, приятнее аромата «Шанель № 5».

– Я все это понимаю, мистер Франклин, но все равно должен попасть в вашу квартиру и посмотреть, что там. А если дезинсекторов придется вызывать вновь, я думаю, что этот счет придется оплачивать вам лично. И он немаленький. Я могу воспользоваться мастер-ключом, но мне будет проще, если вы…

– Да, так и мне будет проще. Не говоря уже про мою жену.

– Я пытался ей дозвонится, но она не берет трубку. – Я слышу, как подозрительность вновь прокрадывается в его голос. Я ведь все объяснил, рекламщики это умеют, но убедить в собственной правоте обычно удается секунд на шестьдесят или около того.

– Возможно, она выключила звонок. И лекарства, которые прописал врач, вызывают у нее сонливость.

– Когда вы придете домой, мистер Франклин? Я могу задержаться до семи. Потом останется Альфредо. – Нотка пренебрежения в голосе указывает, что мне лучше не вести дел с этим не знающим английского мокроспином .

Никогда, думаю я. Не приду домой никогда. Собственно, меня там вообще не было. Нам с Эллен так понравились Багамы, что мы перебрались в Кэбл-Бич, а я устроился на работу в маленькую фирму в Нассау. Рекламирую круизные рейсы, распродажи электроники, открытия супермаркетов. А вся эта нью-йоркская мишура – сладкий сон, из которого я могу выскользнуть в любую минуту.

– Мистер Франклин? Вы на связи?

– Конечно. Просто задумался. И вот что я вам скажу. Если уйду с работы прямо сейчас и возьму такси, то приеду через двадцать минут. Но у меня совещание, на котором мое присутствие обязательно, поэтому давайте встретимся в моей квартире в шесть?

– Как насчет вестибюля первого этажа, мистер Франклин? И в вашу квартиру мы поднимемся вместе.

Меня так и подмывает спросить, как, по его мнению, я смогу избавиться от трупа убитой мною жены в час пик, потому что думает он именно об этом. Возможно, эта версия для него не главная, но точно не первая с конца. Он предполагает, что я воспользуюсь грузовым лифтом? Или, может, печью для сжигания мусора?

– Вестибюль так вестибюль, – отвечаю я. – В шесть, максимум в четверть седьмого, если не успею.

Я кладу трубку на рычаг и направляюсь к лифтам. Мимо столовой. Билли Эдерли стоит в дверях, пьет «Ноззи». Это отвратительная газировка, но у нас в автомате другой нет. Компания-производитель – наш клиент.

– Куда направляетесь?

– Домой. Позвонила Эллен. Ей нездоровится.

– Брифкейс не берете?

– Нет. – Не думаю, что брифкейс понадобится мне в ближайшее время. Может, вообще не понадобится.

– Я работаю над новой композицией По‐10р. По-моему, получится супер.

– Я в этом уверен, – отвечаю я и не кривлю душой. Карьера Билли Эдерли скоро пойдет в гору, и это хорошо. – Должен бежать.

– Само собой, понимаю. – Ему двадцать четыре, и он ничего не понимает. – Передайте ей мои наилучшие пожелания.

Каждый год в «Эндрюс – Слэттери» берут полдесятка стажеров: так начинал и Билли Эдерли. Все подают большие надежды, и поначалу такие надежды подавал и Фред Уиллец. Я взял его под свое крыло, а потому мне поручили и уволить его – наверное, можно сказать и так, хотя стажеров по-настоящему не нанимают на работу, – после того, как выяснилось, что он – клептоман, решивший, что склад расходных материалов – его охотничьи угодья. Одному Богу известно, сколько и чего он уворовал, прежде чем Мария Эллингтон как-то днем застукала его, когда он засовывал в брифкейс – размером с чемодан – пачку бумаги для ксерокса. Тогда же выяснилось, что он еще и ку-ку. Устроил дикий скандал, когда я сказал ему, что больше он здесь не работает. Пит Уэнделл вызвал охрану, потому что парень продолжал орать на меня, и его вывели силой.

Вероятно, старина Фредди хотел сказать гораздо больше, чем успел, потому что начал отираться у моего дома и обращался ко мне, когда я приходил домой. Правда, держался на расстоянии, и копы заявили, что он всего лишь пользуется правом свободно высказывать свою точку зрения. Но боялся я не его рта. Думал о том, что он мог украсть канцелярский или инструментальный ножи, не говоря уже о картриджах и пятидесяти пачках бумаги. Тогда я и попросил Альфредо дать мне ключ от двери черного хода и заходил в дом через нее. Произошло это в сентябре или октябре. Юный мистер Уиллец сдался, когда похолодало, отправился высказывать свои претензии куда-то еще, но Альфредо не попросил меня вернуть ключ, а я – не вернул. Наверное, мы оба про него забыли.

В итоге я не называю таксисту мой адрес, а прошу высадить меня в соседнем квартале. Расплачиваюсь, оставляю щедрые чаевые – это всего лишь деньги – и проулком иду к двери черного хода. У меня замирает сердце, потому что ключ не поворачивается, но я его чуть дергаю – и победа! В грузовом лифте стены обиты войлоком, чтобы не царапать мебель, которую поднимают на нем. Предварительное знакомство с палатой для буйных, куда меня поместят, думаю я, но это, конечно, преувеличение. Мне, вероятно, придется взять отгул на работе, и я наверняка нарушил условия договора аренды, но…

Что я, собственно, сделал?

Если на то пошло, что я делал последнюю неделю?

– Удерживал ее в живых, – говорю я, когда лифт останавливается. – Потому что не вынес бы ее смерти.

Она и не мертва, говорю я себе. Ей просто нездоровится.

Для слогана никак не годится, но в последнюю неделю фраза эта служила мне отлично, а в рекламном бизнесе короткие сроки очень важны.

Я вхожу в квартиру. Воздух застывший и теплый, но никакого запаха нет. Так я говорю себе, и в рекламном бизнесе воображение – основа основ.

– Дорогая, я дома, – зову я. – Ты проснулась? Тебе лучше?

Видимо, я забыл закрыть дверь в спальню перед тем, как уйти, потому что оттуда выходит Леди. Облизывается. Бросает на меня виноватый взгляд, потом бредет в гостиную, опустив хвост. Не оглядывается.

– Дорогая? Эл?

Я прохожу в спальню. Вновь вижу только всклоченные волосы и очертания тела под одеялом. Одеяло чуть сдвинуто, и я знаю, что она вставала – хотя бы только затем, чтобы выпить кофе, – а потом вновь легла. В прошлую пятницу я пришел домой, и она не дышала: вот с тех пор так много спит.

Я обхожу кровать с ее стороны и вижу свисающую руку. От нее осталось немного: кости и клочья мышц. Я смотрю на нее и думаю, что возможны два варианта восприятия увиденного. Если исходить из первого, то надобно усыпить мою собаку, вернее, собаку Эллен, ее Леди всегда любила больше. Если из второго: можно сказать, что Леди тревожилась и пыталась разбудить Эллен. Поднимайся, я хочу пойти в парк. Поднимайся, давай поиграем в мои игрушки.

Я убираю руку под одеяло. Так она не замерзнет. Потом я отгоняю мух. Не припоминаю, чтобы раньше видел их в нашей квартире. Они, наверное, унюхали дохлую крысу, о которой говорил Карло.

– Ты знаешь Билли Эдерли? – спрашиваю я. – Я отдал ему этот чертов По‐10р и думаю, он справится.

Эллен не реагирует.

– Ты не можешь умереть, – говорю я. – Это неприемлемо.

Эллен не реагирует.

– Хочешь кофе? – Я смотрю на часы. – Или поесть? У нас есть куриный суп. В пакетике, его надо разводить водой. Он не так и плох, когда горячий. Что скажешь, Эл?

Эллен не реагирует.

– Хорошо, – говорю я, – хорошо. – Помнишь, как мы полетели на Багамы, милая? Только начали плавать с трубкой и маской, как тебе пришлось отказаться, потому что у тебя полились слезы. А когда я спросил, что такое, ты ответила: «Они такие красивые».

Только теперь слезы льются у меня.

– Ты уверена, что не хочешь встать и немного пройтись? Я открою окна, чтобы проветрить квартиру.

Эллен не реагирует.

Я вздыхаю. Приглаживаю всклоченные волосы.

– Хорошо, – говорю я, – тогда почему бы тебе еще немного не поспать? Я посижу рядом.