ГЛАВА I

БИОГРАФЫ ЧЕРВЯ-СОЛИТЕРА

Я, Червь-солитер, — спутник людей с тех самых пор, как они стали бродить по Земле на своих двоих. Из всех видов животных, служащих мне жильем, к людям я испытываю особую привязанность: только их мне удалось впечатлить до такой степени, что они исчеркали в мою честь кипы бумаги. Признаюсь, я далеко не самый скрытный из паразитов, что находят в них пристанище... В самом деле, трудно не заметить членистого червя, подчас гигантских размеров, вплоть до нескольких метров в длину, когда его труп целиком выходит с калом или рвотными массами []. Столетиями не подозревавшие о микроскопических паразитах люди упоминают о моем присутствии у себя под боком (а точнее, в боку) со времен возникновения письменности. Только не подумайте, что до этого меня не существовало. Знайте, что следы моих яиц обнаружены в копролитах сквалид пермского периода (то есть в более... удобоваримых выражениях, в ископаемых экскрементах акул возрастом 270 миллионов лет).

К сожалению, биографов не выбирают, и мои собственные не всегда оказывались под стать моему гению: небрежность и эгоцентризм проявляются уже в самом названии, которое они мне дали. И хотя я, будучи гермафродитом, редко завожу компаньона, проживая у них в кишечнике, характеризовать меня как солитера, то есть одинокого, явное заблуждение. Будто бы в мире существует один-единственный вид червя-солитера! Копаясь не только в своем кишечнике, но и в потрохах животных, они насчитали не менее 1000 видов моих сородичей. Затем они объединили их под общим названием цестоды (др.-греч. κεστóς, кестос, «пояс, лента»). Это прозвище прекрасно иллюстрирует патологическую манеру людей считать себя пупом земли, поскольку намекает на мое якобы сходство с предметом одежды, прикрывающим их пупок, а именно с ремнем...

Посвященная мне кунсткамера

Ячейка 1: цветы и плоды колоцинта (Citrullus colocynthis), применявшиеся в давние времена в качестве слабительного, предназначенного для моего изгнания. Сосуд с экстрактом граната (Punica granatum), использовавшимся из-за его противоглистных свойств. Ячейка 2: зловещие образцы трупов моих собратьев цепней и других кишечных червей, помещенные в банки. Ячейка 3: Готтлиб Фридрих Генрих Кюхенмейстер и его инструменты для вскрытия висельников с целью моего извлечения из их пищеварительных трактов. Ячейка 4: причудливые зарисовки червей и паразитов, сделанные Николя Андри де Буарегаром. Ячейка 5: банка с гидатидными кистами, а также изображения инвагинированных и развернутых милашек — личинок-цистицерков. Ячейка 6: портреты двух моих биографов: Николя Андри де Буарегара и Эдварда Тайсона. Ячейка 7 (в центре): анатомическая модель человека, демонстрирующая, кроме прочего, мое жилье — пищеварительную систему. Ячейка 8: модель молекулы никлозамида, (пагубного) противоглистного средства, часто используемого для геноцида представителей моего вида. Ячейка 9: микроскоп Антони ван Левенгука — инструмент, позволивший обнаружить мою «головку», сколекс, видный на изображениях взрослого червя и личинки на стадии цистицерка (на заднем плане). Ячейка 10: стела, посвященная Верминусу, малому римскому божеству, которому молились во время эпидемий ленточного червя у крупного рогатого скота. Мой вклад в вашу мифологию. Ячейка 11: профиль моего биографа Авиценны на древней вазе. Именно Авиценна подробно изучил и описал вашу систему кровообращения и пищеварения. Мешочек с семенами тыквы иллюстрирует аналогию, которую он проводил между моими члениками и этими семенами из-за их формы. Кое-где в то время меня называли cucurbitini. Ячейка 12: первые следы нашего длительного взаимодействия — мумифицированные органы пищеварения, содержащие несколько яиц представителя моего вида. Эти органы часто находили в египетских сосудах-канопах с крышкой в форме головы Анубиса, в которых обычно хранили желудки умерших. Ячейка 13: два древних биографа — Гиппократ (слева) и Аристотель (справа). Ячейка 14: первое письменное упоминание о моих подвигах — кусок камня с иероглифом «кишечный червь» и папирус Эберса, на котором можно прочитать мое имя, «червь цепень».

Вернемся к человеческому нутру. В основном туда заглядывают четыре вида цестод: пузырчатый Echinococcus granulosus, лентовидные Diphyllobothrium latum, Taenia saginata и, наконец, я, Taenia solium — вооруженный цепень, известный также под названием свиной цепень (хотя живу я в вашем кишечнике... что за манера все усложнять...). Такие точные определения виды получили только в XVIII веке благодаря биноминальной номенклатуре, созданной натуралистом Карлом фон Линнеем. До этого меня называли, используя менее вразумительный лексикон. В египетских папирусах, например в медицинском сборнике, датируемом примерно 1500 годом до нашей эры, так называемом папирусе Эберса, я изображен как длинная тонкая змея []. Чтобы от меня избавиться, в тексте советуют ставить на живот пластыри или делать припарки. Мое присутствие в кишечнике древних египтян было подтверждено в ходе анализа многих мумий, в которых обнаруживали поражения желудка, характерные для моей скромной жизнедеятельности, а также мои яйца, сохранившиеся в кишечном тракте.

Со временем такие выдающиеся греки, как Гиппократ, Аристотель [] и Теофраст, назовут меня плоским червем (хельминс платейя, ἕλμινς πλατεία), а также ленточным червем (тения, ταινία). У римлян я назывался плоским червяком (lumbricus latus) и, между прочим, пользовался у них необычайной известностью []: они возводили стелы для поклонения божеству в моем образе — Верминусу, истязателю скота. Арабы, заприметив, что мои членики напоминают тыквенные семечки, окрестили меня cucurbitini, а знаменитый персидский врач Авиценна утверждал, что членики — это отдельные индивидуумы, связанные друг с другом наподобие четок, покрытых кишечной слизью [].

Появляюсь я и в Талмуде, где упоминаются образования, похожие на беловатые наросты и пузырьки, во внутренностях жертвенных животных. Еще Гиппократ находил большие везикулы в легких и печени скота, которые он описывал как пузыри, наполненные водой. Позже римские врачи Аретей Каппадокийский и Гален наблюдали похожие пузыри у своих пациентов-людей. Прокалывая самые крупные, размером с мяч, они обнаруживали плавающие в жидкости более мелкие, совершенно прозрачные везикулы []. Признаюсь, каждое из их описаний было довольно точным, но этим биографам не удавалось проследить связь между такими пузырями и членистым червем, обитавшим в их потрохах. Хотя, вынужден признать, задача была не из легких, ведь все эти бесформенные образования соответствовали моим детским и подростковым обликам! Будьте снисходительны! Если вы поглядите на собственных младенцев с их необъятными щечками или на подростков, обезображенных юношескими угрями, в вас, я надеюсь, проснется хоть толика сочувствия ко мне, жертве морфологического урагана, сопровождающего мое развитие.

Чтобы положить конец умничанью этих выдающихся ученых, веками несущих ахинею, позвольте поведать вам правдивую историю разных стадий моей жизни, а также трансформаций, сопровождающих мои захватывающие похождения в ваших гостеприимных телах. Начнем с наиболее вам понятной блистательной фазы моего личностного роста — взрослой жизни.

Автопортрет в расцвете лет

В этом возрасте я — обладатель роскошной коллекции члеников, которые вы назвали проглоттидами (др.-греч. γλῶττα, глотта, «язык») [], потому что по форме они напоминают язык. Цепь из проглоттид называется стробилой, и ее длина варьирует в зависимости от вида, начиная от единичных и заканчивая несколькими тысячами члеников. А точнее, у некоторых моих сородичей цестод, например у Echinococcus granulosus, всего три членика размером не более 6 миллиметров каждый, в то время как Diphyllobothrium latum, самый частый обитатель человеческого кишечника, способен достигать в длину от 2 до 15 метров. Специально для любителей рекордов я бы упомянул об одном особенно примечательном образчике этого вида, состоявшем из более чем 4000 проглоттид и достигавшем 25 метров в длину. Это замечательное достижение, впрочем, не стоило ему особых усилий, учитывая способность удлиняться примерно на 22 сантиметра в день (иными словами, на сантиметр в час). Другой мой приятель, Polygonoporus giganticus, живущий в недрах большого кашалота, — самая длинная из доселе измеренных цестод и может похвастаться 30-метровой цепью проглоттид. Вне зависимости от размера, я люблю, чтобы было много пространства и пищи, поэтому вам будет легко понять, почему всем органам я предпочитаю длиннющий кишечный тракт.

Владелец кишечника, предоставляющий мне кров после моего взросления, удостаивается почетного звания окончательного хозяина, потому что именно его нутро я выбираю для своих сексуальных утех. И действительно, на этом жизненном этапе я нахожусь в самом соку своей половой силы. Между прочим, именно способность к размножению половым путем определяет с научной точки зрения мою взрослую особь. Под половым размножением я подразумеваю встречу сперматозоидов с яйцеклетками с их последующим оплодотворением. Должен признать, что тут я совершенно оправдываю свое название и чаще всего удовлетворяю сексуальный аппетит в полном одиночестве. Моя гермафродитная натура позволяет каждой из проглоттид становиться либо «яичником», либо «семенником». Членики, набравшиеся сексуальной силы, называются половозрелыми проглоттидами, и я могу заставить их эякулировать таким образом, чтобы осеменять те, что расположены по соседству. Некоторые виды устроились иначе: их проглоттиды эякулируют настолько преждевременно, что семя остается внутри членика и оплодотворяет свой же собственный орган размножения, то есть происходит самооплодотворение. И наконец, есть у меня сородичи, практикующие совместное житье: несколько особей, сожительствующих в одном хозяине, устраивают симпатичные групповушки, позволяющие им обмениваться гаметами. Сказать по правде, многие виды придерживаются свободных нравов и занимаются либо самооплодотворением, либо перекрестным оплодотворением в зависимости от отсутствия или наличия партнера. Результат в любом случае один и тот же: проглоттиды набухают от оплодотворенных яиц, то есть становятся созревшими матками. У этих яиц есть два различных пути: они либо выстреливаются непосредственно в кишечный тракт хозяина, либо остаются упакованными в матке-проглоттиде, которая отделяется от остальной части стробилы и выталкивается наружу вместе с калом. Вы уже поняли, что мое присутствие в ваших животах сопровождается постоянными сексуальными развлечениями, и я надеюсь, мои дорогие окончательные хозяева, что вы цените особую привилегию наблюдать из первого ряда идиллию моих затворнических шалостей или разнузданных оргий.

Вышеприведенное описание моей сексуальной жизни могло породить в некоторых из вас тревожный вопрос. Каким образом моя взрослая особь способна оставаться в вашем кишечнике, в то время как членики, набитые яйцами, отрываются и совершают марш-броски наружу, через задний проход? Чтобы ответить, я раскрою вам правду о переднем членике моего тела... хотя вы, возможно, предпочли бы ее не знать. Вы, я думаю, наивно полагаете, что мой крайний членик представляет собой головку. Между тем ваши представления не имеют ничего общего с действительностью: головку мне заменяет штука, называемая сколекс, чудный инструмент, главная функция которого — зацепиться за стенку кишечника и удержаться на ней []. Цестоды яростно состязаются друг с другом в видах сколексов и разнообразии крепежа, порой невероятно сложного: присоски в виде кокард, венчик из крючьев, присасывательные щели, железистая гарнитура и даже тиара из щупалец — любой способ хорош, лишь бы выделиться на фоне сородичей, а главное — поудобнее уцепиться за шероховатости кишечника своего окончательного хозяина. Я, вооруженный цепень, как и мой близкий родственник эхинококк, отдаю предпочтение сколексу с четырьмя боковыми присосками и устрашающим двойным венчиком крючьев на конце сколекса, а вот у более скромного бычьего цепня четыре присоски базируются на абсолютно гладкой головке, тем не менее вполне способной зафиксироваться на стенке кишечного тракта. Стиль сколекса Diphyllobothrium latum еще более минималистичен: он украшен всего лишь парой тонких щелей, но их вполне хватает, чтобы задержаться в вашем кишечнике. Я надеюсь, вы способны проникнуться красотой этой анатомической части, составляющей предмет нашей особой гордости.

Во всем остальном мы предпочитаем простоту. У цестод нет выразительных глазок, зубастого ротика, резвых ножек, нет даже пищеварительной трубки. Да и к чему нам подобное приспособление, когда окончательные хозяева гостеприимно принимают нас в недрах своей готовой пищеварительной системы? Обосновавшись в кишечнике, мы получаем возможность впитывать питательные вещества с помощью ультраабсорбирующих проглоттид, черпая из щедрой чаши, которая нас окружает. Проглоттиды покрыты крошечными наростами, называемыми микротрихиями, которые легко принять за микроворсинки стенок вашего же кишечника. Короче говоря, мы с вами используем схожие приемы для увеличения всасывающей поверхности тканей с целью оптимизации поглощательной способности. Только вы сделали выбор в пользу поглощения питательных веществ изнутри, я же предпочел не заморачиваться и всасывать их своей поверхностью. Согласен, отсюда недалеко и до того, чтобы считать меня кишечником, вывернутым наизнанку наподобие носка...

Просуммируем: мой облик складывается из магистральной суперголовки с крючьями, так называемого сколекса, который переходит в шейку, дающую начало членикам, и стробиле — совокупности члеников, находящихся на разных уровнях развития: незрелых, половозрелых и, наконец, маток с яйцами.

Постыдные детские портреты

После этого прекрасного автопортрета блистательного меня в пору расцвета предлагаю вам захватывающее путешествие по другим стадиям моего жизненного цикла. Не стану отрицать, что мы отвратительные родители и предоставляем своим потомками самим заботиться о себе, после того как они в виде яиц, упакованных в матки-проглоттиды, выбрасываются в пищеварительные потоки на произвол судьбы. Без родительской опеки наша жизнь с самого начала состоит из беспощадной борьбы. Наполненные яйцами проглоттиды, которым не удалось выйти наружу заботами хозяина, вынуждены самостоятельно ползти, извиваясь, по пищеварительной трубке, чтобы достичь ануса. Только вообразите себе маленькие членики, которые отрываются от моего тела и самостоятельно уползают вдаль, чтобы потом вынырнуть наружу. Ну разве не трогательно! После приятного пребывания в кале хозяина этим проглоттидам предстоит самостоятельно расти и искать себе новое кишечное жилье. А это не шутки! У цестод почти всегда все начинается с активного поиска промежуточного хозяина. Поскольку люди не так часто употребляют пищу, измазанную человеческими фекалиями, у меня маловато шансов быстро подыскать себе вполне пригодную кишечную среду. С другой стороны, растительноядные или всеядные (что соответствует рациону ваших сельскохозяйственных животных) вполне способны довольствоваться кормом, приправленным какашками из-за вашей небрежности или по вине насекомых-копрофагов (поедателей экскрементов), которые способствуют распространению яиц, прилипших к их ножкам во время еды. Таким образом, растительноядные или всеядные животные становятся промежуточными хозяевами, и именно внутри их происходит наше вылупление из яиц и последующее созревание личинок. Конечная цель, разумеется, состоит в том, чтобы вы, люди, употребили этих животных в пищу и личинки превратились во взрослых особей в ваших пищеварительных трактах. Понятно, что выиграть в этой гонке нелегко, и только самые ловкие и удачливые из многих тысяч личинок добиваются успеха. У Taenia saginata в каждой матке содержится до нескольких десятков тысяч оплодотворенных яиц, и остается лишь надеяться, что хотя бы некоторые из них придут к финишу!

Тем временем оплодотворенные яйца начинают развиваться еще до попадания в промежуточного хозяина: эмбрион зарождается в скорлупе с фирменным знаком «Гарантия защиты от воздействий внешней среды». Совсем не похожие на ваших зародышей, сильно смахивающих на маленьких креветок, мои так называемые гексаканты чаще всего суровы обличьем: напоминающие булаву, они выглядят как шар из клеток, снабженный тремя парами острых крючьев. Это снаряжение диверсанта жизненно необходимо, ведь теперь все зависит от встречи с промежуточным хозяином! Мы обязаны выжить во внешней среде, пока не окажемся в гостеприимных кишечных недрах в случае, если нам улыбнется удача. Как только яйцо попадает в пищеварительный тракт, его оболочка растворяется под действием желудочного сока хозяина, и зародыш использует свои шесть крючьев, чтобы пробурить кишечную стенку в поисках кровеносного сосуда. Попав в кровоток, эмбрион не отказывает себе в удовольствии (ну что вы хотите, это же малое дитя) покружиться на высокой скорости по всему организму промежуточного хозяина, словно на карусели, пытаясь выпрыгнуть за борт и осесть в каком-нибудь гостеприимном органе, будь то упругая мышца, жирная печень или многочисленные легочные альвеолы. Если честно, трудно сказать, где именно мы окажемся, выпав из кровотока. Мы можем очутиться в каком угодно из хорошо орошаемых кровью органов промежуточного хозяина, не исключая такие экзотические места, как язык, глаза или даже мозг. Зацепившись в тканях органа, зародыш получает короткую передышку для завершения своего развития и трансформации в личинку. Подобно полевой мышке, плетущей себе уютное гнездышко, на личиночной стадии я окружаю себя коконом, который плоть хозяина формирует в ответ на мое присутствие. Для самого же хозяина все обстоит не так гламурно — на деле это означает образование паразитарной кисты. А я еще даже не закончил обустраиваться и потому разрушаю его ткани, образуя внутри кисты эластичный пузырек. Устроившись поудобнее, я зрею дальше и становлюсь пузырчатой кистой, или цистицерком (κύστις, кистис, «пузырь», и κέρκος, керкос, «хвост»), внешне похожим на пузырек с цилиндрическим хвостиком внутри. Зоркий глаз легко разглядит в этом цилиндрике развернутый вовнутрь сколекс с четырьмя присосками, а иногда и венчиком из крючьев (в зависимости от вида): инвагинированный сколекс! Это становится очевидным на более поздней стадии — девагинации цистицерка Echinococcus granulosus, когда выворачивается настоящий сколекс. Посмотрите на посвященной мне кунсткамеры, и вы увидите, что вывернутая форма — вылитая Барбамама. Соглашусь, что, несмотря на мультяшную внешность, моя анатомия на этой личиночной стадии довольно нелепа, ведь фактически мое тело представляет собой пузырь, образованный из тканей хозяина, и развернутый вовнутрь сколекс. Выглядит это так, как если бы вы воткнули голову в собственный живот, предварительно раздув его как воздушный шар. Спрашивается, зачем такие сложности? А затем, чтобы продержаться до тех пор, пока не сложатся подходящие условия для дальнейшего развития, даже если ждать придется несколько дней, месяцев или даже лет! Как вы помните, цель моего путешествия — найти себе окончательного хозяина, а потому я вынужден терпеливо ждать, пока он не съест промежуточного хозяина, в котором я обитаю. Другими словами, я заинтересован в том, чтобы чувствовать себя уютно в тканях промежуточного хозяина, пока его не сожрут! А когда счастливый случай наконец представится, нужно действовать быстро, чтобы не проскочить сквозь кишечник окончательного хозяина, не успев прикрепиться. Тогда-то и откроется, насколько хитро я устроен: цистицерку, попавшему в кишечник окончательного хозяина, только и остается, что вывернуть наизнанку свой мини-сколекс — так выворачивают носок или латексную перчатку, подув в нее, чтобы распрямились пальцы. Подберите сравнение по вкусу, а я пока приготовлю крепежные снасти своего сколекса (вы же помните, венчик с крючьями, присоски, щели, гарпуны...), чтобы зацепиться за вашу кишечную стенку [].

В процессе взросления личинка, укрепившаяся в пищеварительном тракте окончательного хозяина, избавляется от остатков пузырька, успешно превращаясь в стробилу, то есть образуя все новые и новые членики, перед тем как перейти к этапу размножения. Вот круг и замкнулся: я вам выложил все про свой чудесный жизненный цикл, начиная от невероятных приключений оплодотворенной яйцеклетки и кончая прекрасным периодом моего расцвета.

Но у меня имеется бонус для тех, кто особенно заинтересовался стадией симпатичной кисты в теле промежуточного хозяина, живущей в надежде поскорее быть съеденной (а заодно и всех тех, кого еще не вырвало в процессе чтения). В зависимости от вида пузырьки бывают разными. У классических ленточных червей, таких как я, Taenia solium, и мой кузен Taenia saginata, пузырчатые кисты довольно простые и относительно незаметные. Хотя все, конечно, относительно, и многое зависит от их местоположения: бьющий в глаза пример представляют собой кисты глазного яблока, вероятно очень болезненные и полностью выводящие глаз из строя. А вот у Echinococcus granulosus, во взрослом состоянии одного из самых маленьких моих сородичей-цестод, кисты, образующиеся на стадии цистицерка, напротив, одни из самых больших, какие мы только способны создать. Причин тут несколько: прежде всего, личинки эхинококка любят устраивать у себя в кисте нечто вроде олимпийского джакузи, побуждая органы хозяина накапливать в окружающем их большом пузыре водянистую субстанцию. Люди называют такие кисты гидатидными (αδατίς, гидатис, «наполненный водой»), и они могут достигать 50 сантиметров в диаметре []! Но с какой стати эта личинка размером едва ли в десятую долю миллиметра присвоила себе право на такой элитный пузырь? Да потому что она и не думает оставаться там в одиночестве. Видите ли, эхинококк способен размножаться неполовым путем: от стенки пузыря, образующего гидатидную кисту, способны отпочковываться тысячи мелких личинок с инвагинированным сколексом, которому вы дали название протосколекса []. Вы понимаете, насколько это невероятно? Все равно как если бы один из ваших эмбрионов прямо в утробе матери начал производить тысячи своих братишек и сестренок. Жидкость, вытекающая из лопнувшей гидатидной кисты, содержит подобие зерен, которые вы поэтично именуете гидатидным песком, а на деле это мириады маленьких личинок, готовых вывернуть свои сколексы и уцепиться за стенки пищеварительного тракта окончательного хозяина. Иногда от оболочки гидатидной кисты отпочковываются не личинки, а новые везикулы, которые либо остаются плавать в жидкости пузыря, либо пускаются в путешествие по тканям промежуточного хозяина.

Как и у вас, у нас, цестод, есть свои предпочтения в отношении жилья, то есть в выборе окончательных и промежуточных хозяев. И я, Taenia solium, и мой кузен Taenia saginata для взрослой жизни выбираем человеческий кишечник. Но если мои детки охотно устраиваются в мышцах свиней, мой плешивый родственник Taenia saginata предпочитает мощные бычьи мышцы. Личинки Echinococcus granulosus приспосабливаются ко многим видам травоядных и всеядных промежуточных хозяев (свиней, овец... и, чего уж там, людей), но во взрослых крошечных особей превращаются только в собачьем нутре. Конечно, всякое случается, и даже довольно часто. Например, люди, не соблюдающие основные гигиенические правила, могут стать промежуточными хозяевами, и тогда личинки ленточного червя разовьют свои кисты в человеческих тканях. Но давайте оплачем горькую участь этих личинок — ведь, если только вы не балуетесь каннибализмом, ни одной из них не суждено попасть в ваш кишечный тракт, чтобы развиться во взрослую форму! Эти люди с усеянными кистами мышцами, глазами и даже мозгом — всего лишь ходячие кладбища тысяч моих родичей. Глухие к нашим несчастьям, вы называете таких людей тупиковыми хозяевами паразитов.

Из истории моих биографов

После вышеизложенного становится понятным, почему моим первым биографам было так трудно разобраться что к чему. Наши морфологические метаморфозы, смена хозяев и видовое разнообразие явились причиной множества ошибочных суждений. Это не удивляет еще и потому, что такие научные исследования требуют развитых технологий. Точно так же, как астрономам удалось совершить невероятный прорыв благодаря изобретению телескопа, естественные науки многое выиграли от изобретения микроскопа. Трубки с несколькими линзами, дающими 30-кратное увеличение, появились в XVI веке: с их помощью англичанин Роберт Гук сумел описать таких паразитов, как клещи. В XVII веке Антони ван Левенгук изобрел простейший микроскоп, тем самым добившись беспрецедентного увеличения объектов. Этот голландский суконщик (и ученый-дилетант) умудрился изготовить стеклянные шарики совершенной формы и вставить их в хитроумное и легко управляемое устройство, позволявшее видеть одноклеточные организмы и множество других крошечных объектов []. История гласит, что он, ясное дело, начал с исследования собственных сперматозоидов, полученных стопроцентно морально допустимым способом, то есть в результате занятий любовью со своей душечкой, а вовсе не посредством скандального онанизма.

Вернемся к нашим баранам, а точнее, к свиньям, которых изучали Аристотель и его современники. Многих из них занимала природа загадочных пузырьков, которые они иногда обнаруживали в свиньях, но всех вводило в заблуждение их сходство с банальными, хотя и неприятными опухолями и другими новообразованиями, встречавшимися в разных организмах. Эти пузырьки, маленькие мешочки плоти, окружающие каждую из моих личинок, древние ученые принимали за вульгарные гнойные бубоны, совершенно упуская из виду их животное происхождение. Микроскоп позволил различить детали. В XVII веке прусскому натуралисту Филиппу Хартманну и его итальянскому коллеге Маркусу Мальпиги в ходе тщательных наблюдений удалось разглядеть крошечный сколекс моих цистицерков в полости пузырчатых кист []. Независимо друг от друга оба ученых поняли, что в этих ложных опухолях обитает маленькое живое существо. На самом деле Филипп Хартманн еще раньше заподозрил нечто подобное, заметив, что пузырьки способны к автономному движению. Зрелище было особенно впечатляющим при погружении в теплую воду больших водянистых (гидатидных) пузырей моих сородичей Echinococcus granulosus [].

И даже моя анатомия во взрослом состоянии, в которой, несомненно, разобраться значительно легче, веками создавала проблемы. Большинство ученых долгое время считали место сужения проглоттид хвостом, но вы-то уже в курсе, что это мой сколекс. Только в конце XVII века британский доктор Эдвард Тайсон сумел понять и правильно описать эту мою часть []. Надо сказать, что этому ученому посчастливилось обнаружить одного из моих представителей живым в кишечнике собаки, которую он препарировал во время одного из своих публичных анатомических сеансов. Заметив, что при рассечении червь энергично дергается, Тайсон заподозрил, что мы и в самом деле живые существа. Вдобавок он увидел, что самая широкая анатомическая часть свободно плавает в кишечном содержимом, тогда как самая узкая прикреплена к стенке кишечника собаки. Отделив свою находку, он погрузил ее в спирт и позже, на досуге, сумел разглядеть под микроскопом крючья на моем сколексе во всем их великолепии []. Идея получила признание, и в XVIII веке французский натуралист Николя Андри де Буарегар [] в своем труде «Описание червей, живущих в человеческом теле» воздал должное моим сородичам. И хотя этот ученый не подозревал о нашем видовом разнообразии и не проводил различия между Taenia saginata и Taenia solium, он тем не менее сделал прекрасные зарисовки моего сколекса, а также совершенно очаровательный и по меньшей мере неожиданный портрет меня самого, расслабленно свисающего с ветвей дерева []. Правду сказать, анатомически грамотные рисунки существовали со времен Средневековья, как, впрочем, и другие, изображавшие причудливых паразитов с лошадиными или кошачьими головами... [].

Таким образом, различные части моей анатомии открывались одна за другой, хотя все это и сопровождалось невероятной путаницей. Сначала Тайсон принял генитальные отверстия моих проглоттид за рты, затем мои присоски спутали с глазами, потом предположили, что мой венчик из крючьев представляет собой челюсть, и, к всеобщему удивлению, никто не находил мои половые органы. В 1782 году Иоганн Гёце наконец обнаружил мою репродуктивную систему с проглоттидами, наполненными яйцами, но его сбивало с толку отсутствие потенциального полового партнера. Позже, в 1835 году, Карл Теодор Эрнст фон Зибольд в процессе нескромного изучения моей спермы заметил в каждом яйце зрелой проглоттиды маленького зародыша с крючьями. В целом, несмотря на несомненную ценность и значение наблюдений под микроскопом, на данном этапе зачастую страдала интерпретация наблюдаемого. Самым большим препятствием стало отсутствие логической связи между моей личиночной и взрослой формой. Тот же Эдвард Тайсон первым догадался, что мое развитие может включать несколько стадий, но не сумел связать между собой разные образцы или описать полный жизненный цикл цестод. Понадобилось еще сто пятьдесят лет, чтобы мои биографы наконец распутали клубок моей жизни.

На протяжении столетий загадкой оставалось и само мое присутствие в ваших внутренностях: никто не мог взять в толк, как такие длинные твари помещаются в кишечнике. Ясно, что никто не стал бы глотать нас забавы ради, поэтому было совершенно непонятно, как мы появляемся в человеческом теле. Долгое время в качестве ответа на этот вопрос выдвигалась абсурдная теория самозарождения (или, для самых продвинутых, абиогенеза). Вера в нее породила несколько гипотез: Гиппократ [] считал, что кишечные черви происходят из невышедшего мекония — самых первых экскрементов новорожденного. Некоторые китайские ученые полагали, что запоры и особые климатические условия, такие как жара, влажность, окружающая атмосфера и ветер, приводят к спонтанному самозарождению моих собратьев у них в кишечнике.

Пусть микроскоп и позволил добиться больших успехов в понимании моей анатомии, для раскрытия всех моих тайн этого оказалось недостаточно. Чтобы отказаться от теории спонтанного самозарождения в пользу более разумных гипотез, понадобился не новый инструмент, а строго научный подход. В XVII веке, к величайшей радости всего моего семейства, труды итальянского натуралиста Франческо Реди положили начало новой дисциплине — экспериментальной паразитологии. Пока остальные задавались вопросом, откуда берутся личинки в мясе, оставленном на открытом воздухе, этот ученый сформулировал гипотезу и подверг ее тщательной проверке. Интуитивно догадываясь, что личинки откладывают мухи, он подтвердил свое предположение опытным путем. Закрывая мясо кисеей разной плотности, чтобы помешать мухам на него садиться, он доказал, что личинки не появляются до тех пор, пока ячеи кисеи мельче мушиных яиц. Но, несмотря на этот концептуальный прорыв, он продолжал объяснять наше присутствие в вашем кишечнике спонтанным самозарождением. Какое разочарование! И меня даже задело за живое, когда мой сородич, трематодный червь, похожий на лавровый лист и названный большой печеночной двуусткой (какое там большой... не хочется унижать родственника, но по сравнению со мной он смехотворно мал), стал первым, чей жизненный цикл со сменой хозяев удалось проследить. Как и в моем случае, личиночные и взрослые формы печеночной двуустки довольно долго принимались за представителей разных видов. Затем в 1842 году Юханнес Япетус Смит Стенструп, датский ученый с мозгами не менее впечатляющими, чем его имя, разработал теорию чередования поколений. Стенструпа особенно увлек жизненный цикл печеночных двуусток, которые из-за отсутствия данных об их детской стадии также считались продуктом спонтанного самозарождения. Он предположил, что промежуточными хозяевами печеночных двуусток могут быть маленькие водные улитки, хотя никаких следов червей в форме лаврового листа в тканях этих брюхоногих обнаружить не удалось. Но наблюдательный Стенструп заметил рядом с водными улитками маленьких свободных паразитов, плавающих при помощи тонкого хвостика. Он поместил тех и других в общий аквариум и увидел, как хвостатые паразиты крепятся к улиткам и формируют кисты. Вскрыв их, Стенструп обнаружил внутри листовидных червей, аналогичных тем, которых находили в печени его современников. Так он впервые установил связь между разными формами одного паразитарного вида, соответствующими различным стадиям жизненного цикла двуустки, моего дальнего родственника. И хотя проделанная Стенструпом работа была еще очень неточной, совокупность его экспериментов, наблюдений и выводов имела для тесного мирка паразитологии XIX века феноменальные последствия, особенно когда труды эти достигли библиотеки некоего немецкого доктора с фамилией не менее длинной, чем у его датского предшественника, Готтлоба Фридриха Генриха Кюхенмейстера []. Будучи гинекологом, он вряд ли почтил бы меня своим вниманием, если бы не его болезненная страсть к паразитологии. Поэтому сегодня нас интересует только его хобби. Но я хотел бы сразу же предупредить самых чувствительных из вас: эти его маленькие воскресные опыты ни в коем случае не свидетельствуют об альтруизме. Они скорее доказывают его бесчеловечность... и это вам говорит паразит!

Кровяная колбаса с личинками и геноцид посредством тыквенных семечек

Труды предшественников убедили Кюхенмейстера в наличии связи между кистоидными личинками и длинными кишечными червями, поэтому он поставил себе целью проследить жизненный цикл тех и других. Заметив, что окончательный хозяин червя является хищником для промежуточного хозяина — носителя личинок, он предположил, что между ними существует связь пищевого порядка. Нечто вроде отравленного сюрприза в меню хищника. Хотя Кюхенмейстер был всего лишь паразитологом-любителем, он относился к своему хобби серьезно и считал нужным проверять свои гипотезы. Выделив из кист, найденных в телах кроликов, личинки одного из моих близких родственников, Taenia pisiformis, Кюхенмейстер состряпал из них вкусный корм и угощал им пойманных лисиц. А затем, как добросовестный ученый, препарируя несчастных лис, проверял, все ли идет по плану. И вот оно, счастье! Взрослые черви выдали себя с потрохами... мелькнув в лисьих потрохах сколексами. Поскольку всегда лучше перепроверить, а степень жестокости на этой стадии уже не имеет значения, он провел аналогичный эксперимент и для Taenia taeniaeformis, скормив кошкам мышиные останки.

Вдохновленный своей новой страстью к приготовлению блюд с цистицерками, наш друг Кюхенмейстер экспериментировал с комбинациями смесей и показал, что обмен в парах паразит–хищник (мышь–лиса/кролик–кошка) приводит к преждевременной смерти взрослых червей. Это доказывало, что мы зачастую приспосабливаемся к конкретному типу окончательного хозяина. С таким набором комбинаций было несложно проследить связи между цестодами разных видов и их промежуточными и окончательными хозяевами. Но в одном случае Кюхенмейстер зашел в тупик: попытка инокулировать собакам кисты, обнаруженные у свиней, ничего не дала. Впрочем, он и не думал сдаваться! Полный решимости найти этому объяснение, Кюхенмейстер приглядел нового кандидата: человека! Врачебная этика в XIX веке еще не успела войти в моду, и он получил разрешение повторить свои собачьи, лисьи и кошачьи опыты на заключенных, приговоренных к смерти. Но когда в 1854 году ему впервые представилась такая возможность, под рукой у него не оказалось свиных кист. Недолго думая, наш герой начал с того, что скормил своему подопытному кролику суп с лапшой, обсыпанной мышиными и кроличьими кистами, просто чтобы посмотреть, что из этого получится. К счастью, за три дня до казни приговоренного жена Кюхенмейстера нашла личинки в свином жарком, которое готовила на ужин. Вне себя от восторга, наш воскресный паразитолог бросился к мяснику, но не затем, чтобы обвинить того в продаже порченого мяса, а чтобы выпросить остальную часть туши зараженной свиньи. Таким образом доктору удалось собрать шестьдесят один цистицерк и добавить их в кровяные колбаски, которыми каждый день кормили заключенного. Через два дня после казни Кюхенмейстер принялся за работу: он вскрыл кишечник бывшего заключенного и обнаружил множество мелких личинок с вывернутыми сколексами и даже нескольких взрослых червей, укрепившихся на стенках кишечника. Какой успех! Он побудил нашего ученого в 1859 году повторить свой опыт с другим заключенным, чтобы иметь возможность увеличить время инкубации. И эта новая авантюра позволила ему обнаружить особь длиной 1,5 метра.

Но собственные гениальные эксперименты не вполне удовлетворили научное любопытство Кюхенмейстера: он хотел понять, почему в промежуточном хозяине образуются цистицерки. И снова, следуя своей интуиции и таланту колбасника, Кюхенмейстер принялся пичкать мышей, кроликов, овец и свиней нашими оплодотворенными проглоттидами, то есть матками с яйцами. Новый успех! После такого корма милые зверушки оказывались начиненными пузырьками цистицерков.

Эксперименты Кюхенмейстера помогли выявить и описать наш жизненный цикл, и нам остается лишь поражаться иронии судьбы, давшей человеку, готовившему столь важные для науки блюда с паразитами, фамилию Кюхенмейстер, что в переводе с немецкого значит «шеф-повар».

Хотя его методы могли показаться вам сомнительными, реакция на них была разной. Поставленные Кюхенмейстером опыты вдохновили многих ученых, и, например, Карл фон Зибольд в 1852 году провел похожие эксперименты, используя пресловутые гидатидные пузырьки Echinococcus granulosus [], обнаруженные в субпродуктах овец. Он насытил молоко множеством мельчайших сколексов, полученных из пузырьков, и напоил им собак, в чьих кишках при последующем вскрытии обнаружил огромное количество взрослых червей. Но нашлись ученые, предлагавшие более гуманные с их точки зрения методы. Гумберт и Голленбах добровольно съели несколько ложек кист и потом могли наблюдать в своих испражнениях оплодотворенных проглоттид, а несколько месяцев спустя и некоторых моих сородичей в полный рост.

Независимо от выбранного метода, эксперименты в области паразитологии оказались чрезвычайно важны для понимания моей необыкновенной анатомии и экстраординарного жизненного цикла. После Кюхенмейстера и его преемников эта научная отрасль продолжала развиваться и расширяться благодаря разнообразию самих цестод. Взять хотя бы моего кузена, широкого лентеца Diphyllobothrium latum, самого длинного ленточного червя, живущего в ваших внутренностях, чей жизненный цикл и размеры совершенно уникальны (он тот еще выпендрежник). Развивается он в четыре этапа вместо моих двух и, прежде чем попасть в вашу пищеварительную систему, сменяет нескольких промежуточных хозяев! Его скитания начинаются с веслоногих ракообразных, затем он делает остановку у хищных рыб, где живет под видом личинки, называемой плероцеркоид, прежде чем попадает в животы любителей рыбки. В 1882 году эстонский ученый Макс Браун для определения различных стадий Diphyllobothrium latum воспользовался старым добрым методом Кюхенмейстера. Должно быть, подопытных заключенных, приговоренных к смертной казни, он счел слишком старомодными и потому попросил трех студентов-медиков проглотить личинок, найденных в рыбе. Этот эксперимент вновь покрыл славой и науку, и все мое семейство, ибо через месяц студенты и в самом деле начали испражняться яйцами цестод, тем самым доказав, что проглоченные личинки премило развивались и плодились в их кишечнике! Вы, вероятно, обратили внимание на прогресс в сфере врачебной этики: студентов не только не расчленили, но даже предоставили им право изгнать своих жильцов с помощью экстракта папоротника, убивающего взрослого червя. Несколько лет спустя, в 1917 году, польские зоологи Константин Яницкий и Феликс Розен сделали еще одно открытие, касающееся того же эксцентричного кузена. Они обнаружили, что у широкого лентеца не только несколько хозяев, но и очень необычные личинки: прочная ресничная оболочка позволяет им лихо плавать, за что их и нарекли корацидиями (κόραξ, коракс, «боевая машина»). Замечательная особенность, чтобы привлечь внимание и раздразнить аппетит мелких ракообразных, их первых промежуточных хозяев!

Вот и подошла к концу парадоксальная история моих биографов. Я их тут, конечно, всячески прославлял, но получается, что единственной их целью было мое низвержение и избавление от меня ваших пищеварительных систем (не считая коротких маркетинговых кампаний по продвижению моих эмбрионов в качестве средства для похудения). Впрочем, эта превратность судьбы стара как мир, а ведь еще в древности мне удалось впечатлить человечество настолько, что в нескольких культурах вообще отказались от употребления в пищу свинины, регулярно заражаемой моими стараниями. Проникнув в тайны моих обычаев, эти биографы приложили руку к ограничению потребления разных опасных продуктов и установлению правил гигиены, таких, например, как удаление туалетов на безопасное расстояние от боен и советы мясникам мыть руки. Если лично вам кажется, что такие меры диктует здравый смысл, знайте, что современникам Кюхенмейстера и Макса Брауна вовсе так не казалось. Полностью меня ликвидировать не удалось (к счастью), и я все еще регулярно появляюсь в мясе. Первые древние врачи уже применяли против меня более или менее эффективные средства (слабительные, экстракты папоротников, колоцинта, коры граната, семена тыквы и т. д.) []. Нынешние паразитологи предпочитают им синтетические препараты с устрашающим воздействием (никлозамид, празиквантел и т. д.) [].

Представляю, как, обнадеженные этим научным и фармацевтическим прогрессом, вы уже празднуете свою победу над паразитизмом. Но я, червь-солитер, всего лишь один из множества существующих паразитов! Мы бок о бок с вами прошли сквозь века, в течение которых копились знания обо мне, и вы уже успели заметить, что история моего изучения оказалась не менее извилистой, чем моя собственная стробила. А ведь я один из самых бросающихся в глаза человеческих паразитов! Только представьте себе трудности аналогичных исследований в случае моих микроскопических коллег, таких как бактерии и вирусы!

Хотя паразиты сопровождали людей еще на заре цивилизации, главные открытия в области паразитологии, как ни странно, были сделаны относительно недавно. И можете не сомневаться, что у нас, паразитов, приготовлено для вас еще множество сюрпризов... помимо причинения мелких неудобств.

Отправить