Соглядатай

На стене был экран, на экране – статичная картинка, в которую всматривался социолог-криминалист, а на картинке – две застывшие фигуры: один человек бил другого в сердце антикварным скальпелем. В свое время такими оперировали пациентов в больнице Джонса Хопкинса – а позже, как известно, изобрели ультрамикротом.

– Самое мудреное дело на моей памяти, – заметил социолог. – Я даже удивлюсь, если Сэм Клей не отвертится от обвинения в убийстве.

Техник повозился с рычажком воспроизведения, отмотал запись назад, и люди на экране ожили. Один (Сэм Клей) схватил со столешницы скальпель (должно быть, тот выполнял функцию ножа для бумаг) и вонзил его второму в сердце. Человек осел на пол. Клей отпрянул – очевидно, в ужасе. Затем упал на колени рядом с конвульсирующим телом, исступленно восклицая: «Я не хотел!» Убитый же выдал барабанную дробь каблуками по ковру и замер.

– Последние секунды – просто загляденье, – сказал техник.

– Что ж, надо провести предварительное исследование, – вздохнул социолог, а затем устроился в диктокресле и положил пальцы на клавиатуру. – Сомневаюсь, что найдутся хоть какие-то улики. В любом случае с анализом можно не спешить. Где сейчас Клей?

– Адвокат вытащил его на основании хабеас менс – неприкосновенности души.

– Так и знал, что нам его не удержать. Но попробовать стоило. Сам посуди: если бы мы сняли проекцию сознания, то узнали бы правду. Ну да ладно. Значит, пойдем в обход – как обычно. Будь добр, запусти трейсер. Пока не прогоним все в хронологическом порядке, не разберемся. Но надо же с чего-то начинать. По старинке, по-блэкстоновски, – добавил социолог, глядя на экран, где труп ожил и вскочил на ноги, а Клей извлек у него из груди скальпель без единого пятнышка крови. – Да, старый добрый Уильям Блэкстон… – задумчиво пробормотал социолог. – С другой стороны, я предпочел бы жить в эпоху Джорджа Джеффриса, когда убийство расценивалось как убийство.

Телепатия так и не получила серьезного развития. Не потому ли, что новая наука оказалась всемогущей и ее возможности ограничили под давлением естественного права? Конечно нет. Телепатия – всего лишь способ заглянуть в прошлое, и не дальше чем на пятьдесят лет, так что телепат не увидит ни лучников при Азенкуре, ни гомункулов Бэкона. Зато сумеет снять с материи «отпечатки» световых и звуковых волн, расшифровать их, исследовать и воспроизвести картинку того или иного события. В конце концов, если какой-нибудь бедолага угодил под взрыв атомной бомбы, в бетон впечатывается его тень – а это уже кое-что. К тому же, кроме этой тени, ничего не остается.

Итак, у человечества появилась возможность читать прошлое как раскрытую книгу, но это не решило всех проблем. Поколение за поколением люди сглаживали острые углы и распутывали клубок противоречий, пока наконец не достигли шаткого равновесия между ветвями власти. С тех самых пор, как Каин восстал против Авеля, человек решительно отстаивал свое право на убийство. «Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли», – не уставали цитировать Книгу Бытия идеалисты, но эти слова никого не остановили: лоббисты и группы влияния отвечали цитатами из Великой хартии вольностей, отчаянно защищая право на частную жизнь.

Прелюбопытнейшим результатом этих разногласий стал следующий вывод: убийство надлежит считать уголовно наказуемым деянием лишь в том случае, если доказана его умышленность. Разумеется, умерщвление человека в припадке ярости считали по меньшей мере неприличным и за него полагалось номинальное наказание (к примеру, тюремное заключение), но на практике такой подход не работал из-за обилия доступных линий защиты. Аффект, неправомерная провокация, самозащита, непредумышленное убийство, убийство второй степени, третьей, четвертой и так далее. Прокурор обязан был доказать, что преступление спланировано заранее; лишь в этом случае жюри могло признать обвиняемого виновным. Чтобы исключить предвзятость суда, присяжным требовалось отказаться от иммунитета и дать согласие на проекцию сознания. Что касается подсудимых, те от иммунитета не отказывались.

Дом человека уже не считался его крепостью: при любой необходимости Соглядатай мог войти куда угодно и снять слепок прошлого. Этот прибор не способен был интерпретировать информацию или читать мысли; он мог лишь смотреть и слушать. Следовательно, последний бастион частной жизни защищали изо всех сил. Никакой «сыворотки правды», психоанализа в состоянии гипноза, логических ловушек и допросов с пристрастием.

Если обвинение, изучив предыдущие действия подсудимого, сумеет доказать злой умысел – прекрасно. В ином случае Сэм Клей увильнет от телепатической проверки.

На первый взгляд все выглядело так, будто Эндрю Вандерман в ходе ссоры схватил шипастую плеть, свитую из шкуры электрического ската, и хлестнул Клея по лицу. Любой, кому доводилось получать ожог от физалии, поймет, что Клей может заявить о последующем состоянии аффекта и самозащите, не говоря уже о неправомерной провокации, – и, по всей вероятности, будет оправдан.

На Аляске существует весьма занятная секта флагеллантов; во время ритуалов они пользуются подобными плетьми, и никто, кроме бичующихся, не умеет сносить такую боль. Самобичевателям она даже нравится: перед обрядом они принимают наркотик, трансформирующий боль в удовольствие. Но Сэм Клей не принимал такого наркотика, и, что вполне естественно, он стал защищаться – допустим, с превышением пределов необходимой самообороны, но оправданно и вполне логично.

Никто, кроме Клея, не знал, что он давно уже планировал убить Вандермана. В том-то и беда: Клей не мог понять, почему у него так пусто на душе.

Экран мигнул и погас. Техник усмехнулся:

– Ну и ну! В четыре года его закрыли в темной кладовке. Интересно, что сказали бы древние психологи. Или как их там – знахари? Шаманы? Те, кто интерпретировал сновидения.

– Ты все перепутал. Это…

– Астрологи! Нет, не они. Те, о которых я говорю, специализировались на символизме. Крутили молельные барабаны и приговаривали: «Роза это роза это роза это роза», так? Чтобы высвободить бессознательное?

– В старомодных методах психиатрии ты совершенный дилетант. Причем типичный.

– Однако в этом что-то есть. Взять, к примеру, хинин и наперстянку: племена Амазонии пользовались ими задолго до того, как эти растения стали известны науке. Но глаз тритона? Лягушачья лапка? Зачем? Чтобы произвести впечатление на пациентов?

– Нет, чтобы убедить самих себя, – объяснил социолог. – В те времена исследования психических отклонений привлекали потенциальных психов – с их атрибутикой, лишенной всякого смысла. Занимаясь лечением пациентов, эти горе-врачеватели пытались выправить собственную психику. Но современная психология – наука, а не религиозный культ. Теперь мы умеем делать поправку на индивидуальные психотические отклонения самого психиатра – то есть возрастают шансы найти, как говорится, истинный север. Ладно, давай-ка за работу. Попробуй ультрафиолет. Хотя стоп, Клея уже выпускают. Ну ее к черту, эту кладовку. Мы и без того далеко забрались. Даже если в трехмесячном возрасте он испугался грозы, эту информацию можно скинуть в папку «Гештальт». И забыть о ней. Пойдем-ка по временно́й шкале. Покажи мне… так… покажи мне инциденты с тремя людьми. Вот их имена: Вандерман, миссис Вандерман, Жозефина Уэллс. И места действия: рабочий кабинет, квартира Вандермана, жилище Клея…

– Понял. Минутку…

– Позже перепроверим все на предмет отягчающих. Сейчас проведем поверхностный осмотр. Сперва вердикт, потом доказательства, – усмехнулся социолог. – Всего-то и надо, что обнаружить мотив…

– Как тебе вот это?

Сэм Клей разговаривал с девушкой. Фоном служила квартира категории Б-2.

– Извини, Сэм. Просто… ну, так бывает.

– Ага. Как вижу, у этого Вандермана есть что-то, чего нет у меня.

– Я люблю его.

– Смешно. Все это время я считал, что ты любишь не его, а меня.

– Я тоже так считала… поначалу.

– Ладно, проехали. Нет, Беа, я не сержусь. Даже пожелаю тебе счастья. Но ты, наверное, в точности знала, что я отреагирую именно так, а не иначе.

– Прости…

– Кстати говоря, я всегда шел у тебя на поводу. Всегда.

Но про себя (и это не отобразилось на экране) он сказал: «Шел на поводу? Потому что мне того хотелось. Гораздо проще, когда решения принимает кто-то другой. Да, она прирожденный лидер, доминирующая особь; я же не ведущий, а ведомый. Поэтому все и случилось. Снова.

Как всегда. С самого старта у меня гири на ногах. Я всегда считал, что обязан ходить по струнке, дабы не накликать беды. Вандерман… Заносчивый наглец. Кого-то он мне напоминает. Меня закрыли в темноте, я не мог дышать. Забыл. Кого же… Отца? Нет, не помню. И так всю жизнь. Он всегда держал меня под присмотром; я думал, что в один прекрасный день стану делать что хочу, – но этот день так и не наступил. Теперь же слишком поздно. Отца давно уже нет.

Он всегда был уверен, что я подчинюсь. Восстань я против него хоть однажды…

Кто-нибудь из раза в раз толкает меня в кладовку и запирает дверь, не дает мне проявить способности, доказать свою компетентность – себе, отцу, Беа, всему миру. Вот бы… Вот бы запереть Вандермана во тьме. Например, в гробу. То-то он удивится. Приятная мысль. Неплохо бы прикончить этого Эндрю Вандермана».

– Вот, зарождается наш мотив, – сказал социолог. – С другой стороны, многих бросают мужья или жены. И далеко не все брошенные становятся убийцами. Поехали дальше.

– По-моему, Беа заинтересовала Клея, потому что он хотел, чтобы им командовали, – заметил техник. – Он сдался.

– Это защитная инертность.

Бобины замедлили вращение, и на широкоформатном экране возникла новая сцена: бар «Парадиз».

В баре «Парадиз», куда ни сядь, квалифицированный робот-анализатор немедленно изучит цвет и строение твоего лица, после чего включит лампы самых правильных оттенков и нужного накала, чтобы выставить тебя в наилучшем свете. В этом заведении принято заключать сделки, ибо мошенник походил здесь на честного человека. Еще этот бар пользуется популярностью у женщин и вышедших в тираж актеров кино и телевидения.

В здешнем освещении Сэм Клей был юн, свят и аскетичен, а Эндрю Вандерман выглядел по-мрачному благородно – как Ричард Львиное Сердце, предлагающий свободу Салах-ад-Дину и в то же время понимающий, что совершает не самый мудрый поступок. Noblesse oblige, положение обязывает, говорила его волевая челюсть, когда он брал серебряный графин и наполнял стаканы. В обычном свете Вандерман походил на симпатичного бульдога. К тому же за пределами «Парадиза» у него, как и у всякого холерика, были румяные щеки – вернее, не щеки, а брыли.

– Что касается предмета нашего разговора, – сказал Клей, – не пойти ли тебе…

Оглушительно заорал музыкальный цензор, из-за чего конец фразы остался неслышим – как и ответ. Но освещение мгновенно подстроилось под изменившийся цвет лица Вандермана. Через пару тактов громкость вернулась на комфортный уровень.

– Обмануть цензоров проще простого, – продолжил Клей. – Они запрограммированы реагировать на сквернословие, но не понимают иносказаний. Допустим, я скажу, что набор твоих хромосом озадачил бы твоего отца… видишь?

Он был прав: громкость музыки осталась прежней.

– Ну что это за поведение? – проворчал Вандерман. – Понимаю, ты расстроен. Для начала позволь сказать…

– Хихо…

Но цензор в совершенстве владел диалектами испанского, и Вандерману не пришлось выслушивать очередное оскорбление.

– …Я предложил тебе работу, потому что ты, на мой взгляд, очень способный человек. У тебя хороший потенциал. Это не взятка. Не путай бизнес с личной жизнью.

– И все же Беа собиралась выйти за меня.

– Клей, ты что, напился?

– Да. – И Клей выплеснул свой стакан Вандерману в лицо.

Заиграл Вагнер – чрезвычайно громко. Несколько минут спустя, когда вмешались официанты, окровавленный Клей лежал на спине: нос расплющен, глаз подбит. Что до Вандермана, тот ободрал костяшки пальцев.

– Вот тебе и мотив, – сказал техник.

– Да, вполне себе мотив. Но почему Клей ждал аж полтора года? И вспомни, что произошло потом. Может, само убийство лишь символ? Если Вандерман олицетворял, скажем, гнетущую тиранию общества, синтезированную Клеем в репрезентативный образ… Нет, чушь какая-то. Очевидно, Клей пытался что-то себе доказать. Промотай-ка вперед. Хочу посмотреть в нормальной хронологии, а не в реверсивной. Что у нас следующее?

– Очень подозрительный эпизод. Клей отправился на суд над убийцей – сразу после того, как ему починили нос.

«Не могу дышать, – думал он, – здесь слишком много людей, я как в коробке, в кладовке, в гробу, меня никто не замечает, ни публика, ни присяжные, ни полномочный судья. Что бы я делал на скамье подсудимых, окажись я там вместо этого парня? Что, если его признают виновным? Они же все испортят! Очередной темный угол; унаследуй я нормальные гены, хватило бы сил побить Вандермана, но мной слишком долго помыкали.

Постоянно вспоминаю ковбойскую песенку:

Смертоносное оружие не выглядит опасным, если пользуешься им каждый день. Но если такая вещица станет орудием убийства… Нет, Соглядатай все проверит. В наши дни можно скрыть только мотив. Нельзя ли разыграть все шиворот-навыворот? Сделать так, чтобы Вандерман напал на меня, фигурально выражаясь, со сковородкой? Вернее, он подумает, что у него в руке сковородка, но мне-то известно, что это смертоносное оружие…

Суд, на котором присутствовал Сэм Клей, был вполне заурядным: один человек убил другого. Защитник обвиняемого утверждал, что убийство было совершено под влиянием момента, что доказать, по сути дела, можно лишь нападение, нанесение телесных повреждений и – в худшем случае – преступную халатность, но ее сводят на нет обстоятельства непреодолимой силы. И не важно, что подзащитный унаследовал имущество покойного в акциях компании «Маршиал ойл». Он находился в состоянии аффекта.

Обвинитель продемонстрировал предсмертный слепок событий. Действительно, покойный не был убит ударом по голове. Он был оглушен, но это случилось на уединенном пляже, а потом начался прилив…

Обстоятельства непреодолимой силы, тут же повторил защитник.

На экране появился обвиняемый. За несколько дней до преступления он просматривал новостной ролик с таблицей приливов и отливов. Более того, он посетил вышеупомянутый пляж и спросил у незнакомца, бывает ли тут людно. «Нет, – ответил незнакомец, – после заката тут никого. Сильно холодает. Но вам от того не легче, вода тоже холодная, не искупаетесь».

Защита придерживалась постулата «Actus non facit reum, nisi mens sit rea» – «Действие не делает виновным, если невиновна мысль», – а обвинение стояло на своем: «Acta exteriora indicant interiora secreta», «О скрытой мысли судят по очевидным действиям». В каком-то смысле эти юридические максимы по-прежнему выполняли свои функции: прошлое человека оставалось неприкосновенным, но лишь при условии – вот он, джокер, – наличия у него гражданства. Любой обвиняемый в особо тяжком преступлении автоматически переставал быть гражданином до тех пор, пока его не признают невиновным.

Кроме того, в суде нельзя было представлять улики из слепков прошлого, не доказав, что они непосредственным образом связаны с преступлением, поскольку у обычных граждан имелось право на частную жизнь, исключавшее подобный трейсинг. Человек лишался этого права лишь после обвинения в серьезном преступлении, да и в этом случае любые улики дозволено было использовать лишь в корелляции с непосредственным обвинением. Разумеется, в процедуре имелись всевозможные лазейки, но теоретически человек, оставаясь в рамках закона, был огражден от шпионажа.

Теперь же обвиняемый сидел на скамье подсудимых, и все присутствующие глазели на его прошлое. Обвинение продемонстрировало записи шантажа со стороны рыжеволосого человека. Вот он, мотив. Вердикт – «виновен». Приговоренный разрыдался, и его увели. Клей встал и вышел из зала суда. Судя по лицу, он глубоко задумался.

Так и было. Он пришел к выводу, что существует лишь один способ убить Вандермана и не поплатиться за это жизнью. Само убийство скрыть не получится, равно как не удастся замаскировать ни приведшие к нему поступки, ни сказанные или записанные слова. Скрыть можно лишь свои мысли. Никоим образом не выдав себя, Клей должен убить Вандермана так, чтобы убийство выглядело оправданным. То есть замести вчерашние следы. И завтрашние. И все последующие.

«Что ж, – думал Клей, – это можно устроить. Надо сделать так, чтобы смерть Вандермана принесла мне не выгоду, но убыток. Это очень поможет. Надо подтасовать факты. И нельзя забывать, что в настоящее время у меня есть очевидный мотив для убийства. Во-первых, Вандерман увел мою Беа. Во-вторых, он избил меня.

Надо повернуть все так, будто он не унизил меня, а сделал одолжение.

Необходимо найти возможность – нормальную, логичную, железобетонную возможность – как следует изучить Вандермана. Устроиться к нему личным секретарем. Что-то вроде этого. Соглядатай сейчас в будущем, когда все уже свершилось, но он наблюдает…

Нельзя забывать, что он наблюдает за мной прямо сейчас!

Ну хорошо. Я, как обычный человек, в данный момент непременно задумался бы об убийстве. Это не скрыть, да и не надо этого скрывать. Я постепенно выйду из этого настроения, но тем временем…»

Он улыбнулся.

Отправляясь покупать пистолет, он нервничал, словно Соглядатай был наделен даром предвидения и мог в мгновение ока вызвать полицию. Но на самом деле это око находилось в далеком будущем, за пропастью времени, и сгладить ее, эту пропасть, способны лишь естественные процессы. Если уж на то пошло, Соглядатай наблюдает за ним с самого рождения. Стоит взглянуть на проблему под этим углом, и…

Да, Клей сумеет его обмануть. Соглядатай не способен читать мысли.

Клей приобрел пистолет и отправился в засаду: поджидать Вандермана в темном проулке. Но сперва напился допьяна – так, чтобы Соглядатай остался удовлетворен.

После этого…

– Ну что, полегчало? – Вандерман налил ему очередную чашку кофе.

Клей спрятал лицо в ладонях и глухо ответил:

– Я был не в себе. Наверное. Лучше сдай меня в полицию.

– Об этом варианте лучше не вспоминать, Клей. Ты был пьян, только и всего. А я… Что ж, я…

– Я наставил на тебя пистолет… хотел застрелить… а ты привел меня к себе домой и…

– Ты не выстрелил, Клей. Помни об этом. Ты не убийца. Это я во всем виноват. Не надо было так на тебя давить. – Несмотря на стандартно-янтарное освещение, Вандерман и теперь напоминал Ричарда Львиное Сердце.

– Я никто. Неудачник. Всякий раз, когда хочу что-то сделать, объявляется кто-нибудь вроде тебя. И справляется в два раза лучше. Я человек второго сорта.

– Клей, ну хватит уже. Понимаю, ты расстроен, но послушай: все у тебя наладится. Я за этим прослежу. Мы что-нибудь придумаем. Уже завтра. А сегодня пей кофе.

– Хороший ты парень, Эндрю, – сказал Клей.

Итак, купился наш великодушный дуралей, думал Клей с довольной улыбкой, отходя ко сну. Отлично. Это самое начало работы с Соглядатаем. Более того, первую подачу сделал Вандерман. Позволь человеку оказать тебе услугу, и он станет твоим приятелем. Что ж, Вандерман окажет мне еще массу услуг. Прежде чем я закончу, у меня будут все причины желать ему долгой и счастливой жизни.

Все причины, видимые невооруженным глазом Соглядатая.

Надо предположить, что прежде Клей не пользовался своими способностями, ведь он осуществлял план убийства так, что комар носа не подточит. Всего-то и надо было, что найти этим талантам верное применение. И еще Клею, пожалуй, необходим был чей-то патронаж. Функцию покровителя выполнял теперь Вандерман; наверное, пытался унять муки совести – ведь он увел у Клея любимую девушку. Людям вроде Вандермана требуется избегать любого подозрения в низкодушии. Сильный и безжалостный от природы, Вандерман убедил себя, что он сентиментален, но сентиментальность эта не достигала неуютных высот, а Клей знал меру и не нарушал установленных границ.

Тем не менее он жил под беспрестанным наблюдением Соглядатая – устройства, умеющего видеть сквозь время, – и это порядком действовало ему на нервы. Месяцем позже, входя в фойе здания «В», Клей понял, что световые вибрации, отраженные его телом, навсегда впитываются в стены и пол из полированного оникса, оставляют на них фотографические оттиски, и те будут ждать, пока шпионский механизм не воскресит их для человека, живущего в этом же городе, – человека, еще не знающего о существовании парня по имени Сэм Клей. Сидя в удобном кресле спирального лифта, летевшего вдоль стен к верхним этажам, он понимал, что эти стены запечатлевают его образ, воруют его… Вроде было когда-то суеверие: дескать, фотоснимки воруют душу – или нет?

Его встретила личная секретарша Вандермана. Клей, не стесняясь, осмотрел ее опрятно одетую фигуру и молодое, умеренно привлекательное лицо. Девушка сказала, что мистер Вандерман вышел и что встреча назначена на три часа, а сейчас только два – правильно? Клей заглянул в блокнот и прищелкнул пальцами:

– Точно, мисс Уэллс, вы правы. Три часа. Почему-то я был уверен, что мы условились на два – настолько уверен, что не потрудился заглянуть в мою книжицу. Как думаете, не вернется ли он пораньше? То есть у него совещание или он ушел прогуляться?

– Прогуляться ушел, мистер Клей, – ответила мисс Уэллс. – Уж простите, но вряд ли он будет раньше трех.

– Можно подождать здесь?

– Конечно, – улыбнулась она профессиональной секретарской улыбкой. – У нас есть стереосистема, а вон в том шкафу – журнальные бобины.

Она вернулась к работе, а Клей просмотрел статью о правилах безопасности при работе с лунными пильчардами и увидел возможность завести разговор: спросил мисс Уэллс, нравятся ли ей пильчарды, и выяснил, что девушка не питает к ним совершенно никакого интереса, но лед уже был растоплен.

Коктейльное знакомство, думал Клей, случайная встреча. Пусть сердце мое разбито, но мне бывает одиноко – и это вполне естественно.

Но фокус был не в том, чтобы обручиться с мисс Уэллс. Клею необходимо было изобразить убедительную влюбленность. Соглядатай не дремлет, и Клей стал пробуждаться по ночам – нервно вздрагивал, а потом лежал, глядя в потолок. Но за тьмой не спрячешься.

– Вопрос в том, – сказал в этот момент социолог, – играл ли Клей на публику.

– Ты про нас с тобой?

– Вот именно. Кстати говоря… тебе не кажется, что он ведет себя самым естественным образом?

– Пожалуй, да, – согласился по размышлении техник. – Разве станет человек жениться лишь для того, чтобы реализовать некий план? В браке у него появляется целый спектр новых обязанностей.

– Однако Клей еще не взял в жены Жозефину Уэллс, – возразил социолог. – Кроме того, новые обязанности… Они имели бы значение несколько веков назад, но не теперь. – Он отклонился от темы: – Вообрази себе общество, где после развода мужчина должен был содержать совершенно здоровую и трудоспособную женщину! Да, я в курсе, что это рудимент – отголосок тех времен, когда заработать на жизнь мог только мужчина, – но представь типаж женщины, охотно принимающей такие подачки! Это же реверсия к раннему детству, не будь я…

Техник покашлял.

– Ой, – сказал социолог. – Ну да. Вопрос в том, обручился бы Клей с женщиной, если на самом деле…

– Помолвку можно расторгнуть.

– Насколько нам известно – а нам известно, – эту пока не расторгли.

– Я бы предположил, что обычный, нормальный мужчина не женился бы на девушке, к которой не питает никаких чувств. Если только за этим поступком не стоит очень серьезный мотив.

– А Клей – он нормальный? Обычный? – задумался социолог. – Знал ли он заранее, что мы проверим его прошлое? Ты заметил, что он жульничал, когда раскладывал пасьянс?

– И о чем это говорит?

– Существует множество банальных поступков, которые ты не совершишь, если думаешь, что на тебя смотрят. Не подберешь монетку на улице, не будешь пить суп прямо из тарелки, кривляться перед зеркалом… Речь о всех этих дурацких мелочах, на которые падок каждый – но лишь наедине с самим собой. Клей или невиновен, или очень умен…

Он был очень умен. Не собирался доводить помолвку до свадьбы, хотя знал, что в некотором смысле женитьба стала бы дополнительной мерой предосторожности. Но если мужчина разговаривает во сне, его жена непременно обратит внимание на этот факт. Клей решил, что при необходимости можно спать с кляпом во рту, но затем до него дошло: если он и правда разглагольствует во сне, нет никаких гарантий, что не проболтается в самый первый раз, когда рядом будет кому слушать. Неприемлемый риск. И в нем нет необходимости. Обдумав проблему, Клей пришел к выводу, что она довольно проста: надо лишь исключить возможность разговоров во сне.

Решение элементарное: Клей купил наркогипнотические курсы языков международного общения. Когда бодрствовал, изучал новые темы, а во время сна воспринимал информацию на слух. В качестве обязательного этапа подготовки ему велели зафиксировать глубину сна, чтобы наркогипноз подстроился под индивидуальные биоритмы. Клей так и сделал, причем несколько раз, а потом каждый месяц повторял эту процедуру и оставался доволен. Необходимость в кляпе отпала.

Он любил спать – при условии, что не видел снов. Через некоторое время ему пришлось принимать снотворное. Во сне он забывал, что за ним беспрестанно наблюдает Соглядатай – тот самый, что призовет его к ответу, всемогущий Соглядатай, которого нельзя одолеть в честном бою. Но Соглядатай, бывало, являлся ему в кошмарах.

Вандерман дал Клею работу в своей конторе, огромной организации, где тот чувствовал себя винтиком, мелкой сошкой, и его это вполне устраивало – до поры до времени. Он не нуждался в новых услугах – пока не выяснил, какие обязанности выполняет мисс Уэллс (оказалось, ее зовут Жозефина). На это ушло несколько месяцев, и за это время их дружба вызрела в любовь. Поэтому Клей обратился к Вандерману с просьбой о новой должности – с конкретными пожеланиями. Он просил работу, где научился бы выполнять нынешние обязанности мисс Уэллс – хоть это и не было очевидно.

Вандерман, должно быть, все еще чувствовал себя виноватым из-за Беа; он взял ее в жены, и теперь она развлекалась в лучшем казино Антарктиды. Вандерман должен был присоединиться к ней, поэтому нацарапал служебную записку, пожелал Клею удачи и отправился в Антарктиду, уже не мучимый шальными уколами совести. Клей же, не теряя времени даром, пылко ухаживал за Жозефиной.

Иногда до него доходили разговоры о новоиспеченной миссис Вандерман, и он втайне вздыхал с облегчением. Не так давно, когда Клей довольствовался пассивной ролью в отношениях, растущее господство Беа вполне устроило бы его – тогда, но не теперь. Он узнал, каково это, полагаться на самого себя – и ему это понравилось. Нынешняя Беа вела себя не самым лучшим образом. У нее было полно денег и свободного времени. Никаких ограничений. Иной раз слухи о ней были такими, что Клей ухмылялся. Вандерману приходилось несладко. У Беа имелась склонность доминировать над окружающими, но и ее муж вовсе не был слабаком.

Через некоторое время Клей сообщил работодателю, что намерен жениться на Жозефине Уэллс.

– Хоть поквитаемся, – сказал он. – Ты увел у меня Беа, а я уведу у тебя Жози.

– Минуточку, – оторопел Вандерман, – надеюсь, ты не…

– Была твоя секретарша – стала моя невеста. Вот, собственно, и все. Дело в том, что мы с Жози любим друг друга.

Он нагнетал давление, но осторожно. Обмануть Вандермана довольно просто; обмануть Соглядатая с его искусными инженерами-техниками и криминалистами-социологами не в пример сложнее. Иногда ему вспоминались средневековые картинки с громадным глазом, а за этим образом скрывались другие, размытые и неприятные. Клей силился придать им резкости, но не мог.

У Вандермана не оставалось других вариантов, кроме как повысить Клея. Добросовестная Жозефина согласилась какое-то время поработать, пока Клей не начнет уверенно справляться с офисной рутиной, но этого почему-то не произошло. Клей внимательно следил за тем, чтобы у Жозефины не убавлялось дел. Она не обязана была брать работу на дом, но брала, и Клей, бывая в гостях у невесты, понемногу ей помогал. Работа вкупе с наркогипнотическими курсами развила у него весьма специфические организаторские способности. Бизнес Вандермана (экспорт и импорт планетарного масштаба) отличался множеством своеобразных особенностей, а Жозефина была для шефа чем-то вроде ходячего расписания. Она отслеживала целевые группы, сезонные тренды, религиозные праздники, то есть работала не на полную ставку, но на полторы, а то и две.

Они с Клеем решили отложить свадьбу. Клей – что вполне естественно – ревновал Жозефину к работе, и девушка пообещала вскоре что-нибудь придумать. Но однажды вечером она засиделась в офисе, а Клей вышел прогуляться и напился – конечно же, из-за скверного настроения. Тем вечером моросило, и Клей хватил лишку – настолько, что вернулся домой без зонта и завалился спать в мокрой одежде. Наутро он слег с простудой. Пока выздоравливал, Жозефина все поняла.

В сложившихся обстоятельствах Клей занял пост своей невесты – исключительно на первое время. На той неделе дел было невпроворот, и никто, кроме Клея, не знал, как все утрясти. Его труды избавили Вандермана от массы неудобств, и когда ситуация разрешилась сама собой, Жозефину перевели на вспомогательную должность, а Клей стал личным секретарем Вандермана.

– Надо бы узнать его получше, – обмолвился Клей в разговоре с Жозефиной. – Наверняка у него множество привычек и человеческих слабостей, которые нельзя игнорировать. Допустим, пришло время обеда; не хотелось бы заказать копченый язык и выяснить, что у шефа на него аллергия. Какие у него хобби?

Но он был осторожен и не давил на Жозефину в полную силу: Соглядатай все видит. И по-прежнему Клей не мог уснуть без снотворного.

– Давай прервемся, – предложил социолог, потирая лоб. – Зачем одному человеку убивать другого?

– Ради той или иной выгоды.

– Ты прав, но лишь отчасти. Другая сторона медали – подсознательная потребность в наказании за какой-то проступок. Вот откуда склонность к несчастным случаям. Сам подумай: что происходит с убийцами, избежавшими приговора? Они живут с чувством вины, а это паршивая жизнь. Потому-то они и попадают под машину, отрубают себе что-нибудь топором – конечно же, по чистой случайности, – касаются оголенных проводов под напряжением…

– Ты про угрызения совести?

– Давным-давно считалось, что Бог сидит на небе, вооружившись телескопом, и следит за всеми и каждым. В Средние века люди осторожничали – я, разумеется, говорю о первом Средневековье. Затем наступила эра нигилизма, когда никто ни во что не верил… а теперь мы имеем то, что имеем. – Социолог кивнул на экран. – Вселенскую память. С некоторой натяжкой ее можно назвать вселенской – или всеобщественной – совестью. Совестью экстернализованной, совестью напоказ. Она ничем не отличается от средневековой концепции всезнающего Бога.

– Всезнающего, но не всемогущего.

– Гм…

Все полтора года Клей ни на минуту не забывал о Соглядатае. Прежде чем что-то сказать или сделать, он напоминал себе о всевидящем оке и делал все возможное, чтобы будущие судьи не углядели в его поступках мотивов для убийства. Разумеется, Соглядатай не только видел, но и слышал, хотя мысль эта была абсурдной: попробуй представь огромное ухо, висящее на стене вместо декоративной тарелки. Но, как бы то ни было, любые слова Клея, равно как и его поступок, могут однажды стать опасной уликой. Поэтому Сэм Клей был предельно осторожен и вел себя как жена цезаря – которая, как известно, должна быть выше подозрений. Он не бросал открытый вызов Вандерману, но заманивал его в ловко расставленную ловушку.

Хотя внешностью Вандерман походил на цезаря, его тогдашняя жена, увы, не была выше подозрений – слишком уж много денег оказалось в ее распоряжении, а железная воля благоверного не давала ей возможности получать от жизни максимум удовольствия. Прирожденная глава семьи, Беа не могла не восстать против Эндрю Вандермана, да и романтики не хватало: Вандерман уделял супруге не так уж много времени. В ту пору он был занят чередой сделок, требовавших его полного внимания.

Само собой, без Клея тут не обошлось. Он проявлял самый похвальный интерес к работе. Ночами сидел за графиками и планами развития, словно ожидая, что Вандерман сделает его полноправным партнером. Он даже озвучил это предположение в разговоре с Жозефиной. Произнес под запись. Они определились с датой бракосочетания, но Клей собирался реализовать свой замысел до свадьбы: ему не хотелось вступать в брак по расчету, и надо было сделать так, чтобы необходимость в нем отпала.

Предстояла непростая задача – найти и подложить плеть, – но он справился. Вандерман был кинестетик. Во время разговора он любил держать что-нибудь в руках. Обычно это было хрустальное пресс-папье с впаянной в него имитацией грозы (если потрясти, внутри сверкала молния). Клей нарочно поставил пресс-папье так, чтобы Вандерман смахнул его со стола и хрусталь раскололся.

Клей продавил сделку с ранчо на Каллисто – лишь для того, чтобы раздобыть плеть и положить ее на стол Вандерману. Туземцы – большие мастера кожевенных и серебряных дел, в довесок к любой заключенной сделке они прилагают плеть собственного изготовления. Итак, в скором времени на столе появилась миленькая миниатюрная плеть с инициалами Вандермана: в свернутом виде она играла роль пресс-папье, и, разговаривая, хозяин кабинета любил поигрывать своим новым приобретением.

Второе оружие было уже на месте – старинный нож для бумаг, в прошлом хирургический скальпель. Клей никогда не задерживал на нем взгляда: Соглядатай не дремлет.

Прибыла еще одна плеть. Клей рассеянно сунул ее в ящик стола и притворился, что забыл о ней. Это была шипастая плеть из тех, что плетут на Аляске флагелланты для своих церемоний, и она была нужна для изучения болеутоляющих наркотиков, популярных среди самобичевателей. Сделку, разумеется, тоже подстроил Клей, и в этом не было ничего подозрительного, ведь фирме светила немалая прибыль, а Вандерман обещал, что в конце года выплатит Клею процент со всех его сделок, весьма ощутимую сумму.

Был декабрь. С того момента, как Клей впервые осознал, что ему предстоит одурачить Соглядатая, прошло ровно полтора года.

Самочувствие у него было прекрасное. Он не злоупотреблял седативными препаратами. Нервы были, разумеется, натянуты, но не до предела. Период выдался непростой, однако Клей научил себя не оступаться. Он визуализировал око Соглядатая в стенах, в потолке, в небесах – везде, где бы он ни находился, ведь это единственный способ избежать любого риска. И уже скоро все старания окупятся. Но тянуть нельзя. Нельзя вечно жить в таком напряжении.

Оставалось несколько мелочей. Клей тщательно их утряс – под самым носом у Соглядатая – и устроил так, что в конкурирующей фирме ему предложили место с внушительным жалованьем. Он отказался.

Однажды вечером в конторе возникла ситуация, потребовавшая, чтобы Клей наведался домой к Вандерману.

Шефа не было. Зато была Беа. Она сильно поссорилась с мужем. Более того, изрядно приняла на грудь. (Клей этого ожидал.) Пройди все не по плану, он попробовал бы снова – и снова, – но в этом не было нужды.

Клей вел себя чуть вежливее, чем было нужно. Наверное, даже слишком вежливо, и Беа, эта несостоявшаяся глава семьи со склонностью подавлять чужую волю, охотно свернула на предложенную Клеем кривую дорожку. В конце концов, она вышла за Вандермана из-за денег, узнала, что муж склонен к доминированию не меньше, чем она, и теперь видела в Клее гиперболизированный символ романтики и мужского подчинения.

Деловито стрекотала камера в декоративном настенном барельефе, наматывая пленку на бобину и подтверждая, что Вандерман – подозрительный и ревнивый муж. Но Клей знал об этой камере. В подходящий момент он споткнулся и налетел на стену так, что устройство сломалось, и теперь, когда за ним наблюдал один лишь Соглядатай, Клей столь виртуозно исполнил свою роль, что подумал даже: «Жаль, что Вандерман не увидит этот мой вольтфас».

– Беа, прости, – сказал он, – но давай не будем. Ничего не выйдет. Я больше не люблю тебя. Когда-то любил, это правда, но любовь осталась в прошлом. Теперь у меня другая женщина, и тебе надо об этом знать.

– Ты все еще любишь меня, – возразила с пьяной уверенностью Беа. – Мы должны быть вместе.

– Беа, я тебя умоляю! Очень трудно такое говорить, но я благодарен Эндрю Вандерману, что он женился на тебе. Ты обрела, что хотела, а теперь я обретаю то, чего хочу. Пусть так и будет.

– Я привыкла получать желаемое, Сэм. И не терплю возражений. Тем более что знаю: на самом деле ты…

Она много чего говорила, и Клей отвечал – временами чуть грубее, чем требовалось, но надо было убедить Соглядатая, что ревность осталась в прошлом.

И у него получилось.

На следующее утро он явился на работу раньше Вандермана, привел в порядок его стол и обнаружил, что шипастая плеть все еще лежит в транспортировочной упаковке.

– Ой, – щелкнул пальцами Клей.

Ведь за ним следил Соглядатай, и это был критический момент: пожалуй, все закончится в течение часа. Отныне каждый шаг должен быть просчитан и перепросчитан. Никаких отклонений от плана. Соглядатай повсюду – в самом буквальном смысле.

Клей открыл коробку, взял плеть и отправился в святая святых: кабинет шефа. Бросил плеть Вандерману на стол – столь небрежно, что опрокинул подставку для карандашей. Вернул ее на место, оставил шипастую плеть на краю стола, а каллистянскую, серебряно-кожаную, сдвинул подальше – так, чтобы спряталась за служебным видеофоном, – после чего позволил себе окинуть столешницу небрежным взглядом. Да, скальпель на месте.

Клей отправился выпить кофе.

Получасом позже он вернулся, взял несколько документов из лотка «входящие» и направился в кабинет Вандермана. Тот, не вставая из-за стола, поднял взгляд. За эти полтора года Вандерман немного изменился: выглядел старше, уже не так благородно, и напоминал дряхлеющего бульдога. Однажды, бесстрастно подумал Клей, этот человек увел мою невесту. И побил меня.

Стоп. Не забывай про Соглядатая.

Теперь оставалось лишь следовать плану, и пусть события развиваются своим чередом. Вандерман видел записи с домашней камеры – вплоть до того момента, когда Клей завалился на стену и вывел прибор из строя. По всей видимости, он не ожидал, что Клей сегодня явится на работу. Но этот мерзавец улыбнулся, поздоровался, шагнул вперед, положил документы на стол…

Клей рассчитывал на вспыльчивый нрав Вандермана: за последние месяцы тот не стал уравновешеннее. Как видно, хозяин кабинета просто сидел за столом и крутил в голове неприятные мысли. В полном соответствии с замыслом Клея он стал теребить плеть – но сегодня это была шипастая плеть самобичевателей.

– Доброе утро, – весело бросил Клей озадаченному шефу и улыбнулся уголком рта. – Взгляни на предложение от киргизских скотоводов. Сумеем сбыть две тысячи пар декоративных рогов?

В этот момент Вандерман взревел, вскочил на ноги, замахнулся и хлестнул Клея плетью по лицу. Вряд ли на свете есть что-то больнее, чем удар шипастой плети.

Клей отшатнулся. Он и не представлял, как будет больно. На мгновение шок от травмы затмил все остальные мысли и чувства, кроме слепой ярости.

Но Соглядатай все видит!

Клей помнил об этом. Сейчас на него смотрела дюжина специально подготовленных людей. Следила за каждым его движением. Он в буквальном смысле стоял на сцене, окруженной внимательными наблюдателями. Те фиксировали каждый вдох, каждый мышечный спазм, каждое подергивание жилки у него на лице.

Через секунду Вандерман будет мертв, но Сэм Клей не останется в одиночестве. Невидимая публика из будущего разглядывает его расчетливо и бесстрастно. Осталось провернуть кое-что еще, и все, дело будет сделано. Так проворачивай – только аккуратно! – и пусть они смотрят.

Время застыло. Дело будет сделано!

Любопытно… В потайных уголках сознания он без конца репетировал эту последовательность, и теперь тело действовало самостоятельно, не нуждаясь в инструкциях. Пошатнулось от удара, восстановило равновесие, прожгло Вальдермана оскорбленно-свирепым взглядом, изготовилось броситься к скальпелю, лежавшему на самом виду.

Все это проделывала оболочка Сэма Клея, но дух его был занят совершенно иной последовательностью действий.

Дело будет сделано.

И что потом?

В глубине души будущий убийца приуныл, поняв, что смотрит в совершенно пустое будущее. Он впервые задумался о том, что будет дальше. Его план заканчивался смертью Вандермана. Но теперь… Вандерман – единственный враг. Когда его не станет, зачем жить дальше? С какой целью? Чем заниматься? Ведь дело будет сделано, и Клей останется без работы. А ему нравится эта работа.

Вдруг он понял, насколько ему нравится эта работа. В ней он стал настоящим специалистом. Впервые в жизни у него есть профессия, в которой он преуспел.

Нельзя провести полтора года в новом окружении и не поставить перед собой новые цели. Изменения произошли незаметно. Он оказался талантливым дельцом, и чтобы доказать это самому себе, уже не требовалось убивать Вандермана. Клей и так это доказал, без всяких убийств.

В момент, когда все вокруг замерло, Клей смотрел на красную физиономию шефа и думал о Беа, и еще он думал о Вандермане, с которым успел подружиться, – и ему вдруг расхотелось убивать.

Расхотелось взглянуть на труп Вандермана. Расхотелось вернуть Беа. Сама мысль о ней была ему противна – наверное, потому, что он сменил пассивную роль на активную. Теперь он не нуждался в доминирующей женщине. Он способен был принимать решения самостоятельно. Если выбирать прямо сейчас, он выбрал бы кого-то вроде Жозефины…

Жозефина. Образ перед застывшим внутренним оком такой приятный… Жозефина с ее спокойной, неброской красотой, восхищенная успешным бизнесменом по имени Сэм Клей, восходящей звездой импорта в компании «Вандерман инкорпорейтед», Жозефина, на которой он женится… Конечно, он возьмет ее в жены, ведь он любит Жозефину, любит свою работу, и ему нужен был лишь статус – именно тот, которого он достиг. Сейчас все идеально. Вернее, было идеально – тридцать секунд назад.

То есть давным-давно. За полминуты много чего происходит. И произошло. Вандерман надвигался на него с занесенной плетью, и нервы Клея сжались, предчувствуя новый обжигающий удар по лицу. Перехватить бы руку Вандермана, прежде чем тот ударит снова… и все объяснить, да побыстрее…

С прежней кривой улыбкой на лице (то была часть поведенческого шаблона, коего Клей до конца не понимал; знал лишь, что в нем говорят условные рефлексы, отточенные за долгие месяцы суровых тренировок) он пришел в движение. Все, что происходило в его сознании, случилось наяву мгновенно, без физической паузы. Его тело знало, что делать, и выполнило свою задачу. Оно бросилось к столу, к скальпелю, и Клей не сумел ему помешать.

Все это уже произошло в сознании – единственном месте, где Сэм Клей был по-настоящему свободен последние полтора года. За это время он заставил себя понять, что Соглядатай следит за каждым его движением, и планировал свои действия заранее, и учился доводить дело до конца. Едва ли за эти полтора года Клей позволил себе хоть один импульсивный поступок. Он был в безопасности, покуда четко следовал плану; он подверг себя индоктринации – с выдающимся успехом.

Что-то не так. Не этого он хотел. Он все еще слаб, боится неудачи…

Он налег на стол, схватил скальпель и вогнал его в сердце Вандермана, понимая, что все кончено.

– Непростое дело, – сказал социолог, обращаясь к технику. – Очень непростое.

– Прокрутить еще разок?

– Нет, не сейчас. Надо бы все обдумать. Клей… Та фирма предложила ему работу, но теперь предложение снято, так? Да, помню – они дрожат над моральным обликом своих сотрудников. Страховка? Что-то еще? Не понимаю. Мотив… Ну подкинь же мне мотив! – взмолился социолог.

– Мотив был полтора года назад, – отозвался техник. – А на прошлой неделе… Клей все потерял, но ничего не получил взамен. Потерял работу, годовую премию. Ему не интересна миссис Вандерман. А что касается тумаков, что надавал ему однажды Вандерман… Гм…

– После стычки в баре он хотел застрелить Вандермана, но не смог. Помнишь? Даром что нализался для храбрости. Но… что-то здесь не так. Слишком уж старательно Клей делал безупречный вид. Вот только я, черт побери, не могу ни к чему подкопаться.

– Мы начали с четвертого года жизни. Может, отмотаем к самому началу?

– Это было давно. Вряд ли мы найдем там что-нибудь полезное. По всей очевидности, он боялся отца. Боялся и ненавидел. Типичная картина, основы психоанализа. Отец для него воплощение судьи. Боюсь, наш Сэм Клей останется безнаказанным.

– Но если чуешь нестыковку…

– Бремя доказывания лежит на нас с тобой, – процитировал социолог один из постулатов римского права.

Пиликнул видеофон. Негромко зазвучал чей-то голос.

– Нет, ответить пока не готов. Сейчас? Хорошо, я приеду.

Он встал.

– Окружной прокурор вызывает на совещание. Но надежды мои невелики. Боюсь, штат проиграет это дело. В том-то и проблема с экстернализованной совестью…

Развивать мысль социолог не стал. Покачал головой и вышел, а техник остался задумчиво смотреть на экран, но через пять минут ему дали новое поручение (бюро испытывало нехватку персонала), и вернуться к делу Сэма Клея он смог лишь неделю спустя, когда это уже не имело никакого значения.

Потому что неделю спустя Сэм Клей вышел из зала суда свободным человеком. У подножия лестницы его ждала Беа Вандерман. Облаченная в черное. Но на сердце у нее, по всей видимости, было легко и спокойно – никаких мрачных тонов.

– Сэм, – сказала она.

Он взглянул на нее.

У него слегка кружилась голова. Все закончилось – в точном соответствии с планом. Теперь за ним никто не следит. Соглядатай закрыл глаза. Невидимая публика надела пальто, нахлобучила шляпу и покинула театр личной жизни Сэма Клея. Отныне он может делать и говорить все, что захочется, ибо вездесущий цензор отвернулся от него. Клей возвратил себе право на импульсивные поступки.

Он, одиночка Сэм Клей, сумел перехитрить общество, Соглядатая и его приспешников во всем их технологическом великолепии. Это замечательно… Но почему же у него так пусто на душе?

Он вспомнил тот абсурдный момент раскаяния перед убийством. Говорят, на пороге важного поступка – к примеру, женитьбы, да и многих других – наступает миг панического неприятия. Это был он? Или нет? Клей слыхал о другом типичном примере – каком же? Сперва он не мог вспомнить, а потом вспомнил. Час перед свадьбой и мгновение самоубийства, когда ты уже спустил курок или прыгнул с моста. Тот миг исступленного перелома в чувствах, когда ты готов что угодно отдать, лишь бы обратить необратимое. Вот только не можешь. Слишком поздно. Что сделано, то сделано.

Что ж, он выставил себя круглым дураком – перед самим собой, но, к счастью, опоздал: в обход сознания его тело, его физическая сущность довела задуманное до конца, до успеха, к которому он готовился. Что до работы – не важно, он найдет другую. Он доказал, что способен добиться чего угодно. Если перехитрил самого Соглядатая, любая работа ему по плечу – стоит лишь начать. Разве что… никому не известно, насколько он одаренный парень, Сэм Клей. Как же проявить свои способности? Аж зло берет! Такой феноменальный успех после череды неудач – с самого рождения, – и никакой возможности насладиться заслуженной похвалой. Великое множество людей пробовали сделать то же, что и он, но потерпели неудачу там, где он преуспел. Богатые, везучие, выдающиеся люди провалили выпускной экзамен – состязание с Соглядатаем, где ставкой была их жизнь, – и только Сэм Клей прошел эту проверку, самую важную проверку на свете, но никогда не сможет объявить о своем достижении.

– …Знала, что тебя оправдают, – самодовольно говорила Беа.

– Что? – оторопел Клей.

– Рада, что тебя освободили, милый Сэм. Я знала, что тебя оправдают, не сомневалась в этом с самого начала.

Она улыбнулась, и Клей впервые понял, что Беа чем-то похожа на бульдожку. Что-то не так с нижней челюстью. Клей подумал, что, когда Беа закрывает рот, нижние зубы выдаются вперед, перекрывая верхние. Наверное. Его подмывало уточнить, но он решил, что лучше не делать этого, и спросил:

– Знала, говоришь?

Беа стиснула его руку. Какая уродливая челюсть! Странно, что он раньше этого не замечал. А за густыми ресницами – малюсенькие глазки. Очень некрасиво.

– Пойдем куда-нибудь, где можно уединиться, – вцепилась в него Беа. – Надо многое обсудить.

– Мы и так наедине, – вернулся Клей к прежним мыслям. – Никто не смотрит. – Он взглянул на небо, опустил взгляд на мозаику мостовой, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и повторил: – Никто.

– Мой спидер совсем рядом. Можно…

– Извини, Беа.

– В смысле?

– Я занят. У меня дела.

– Забудь о делах. Разве не понимаешь, что мы теперь свободны – мы оба?

Он понял, о чем речь, и пришел в ужас.

– Минутку, – сказал он, надеясь, что это самый верный способ закончить разговор. – Беа, ты не забыла, что я убил твоего мужа?

– Тебя оправдали. Это была самозащита. Так сказал суд.

– Это… – Он умолк, бросил взгляд на высокий Дворец правосудия и улыбнулся кособоко и безрадостно.

Все в порядке. Отныне и впредь никакого Соглядатая. За Клеем никто не следит.

– Не вздумай винить себя, даже в глубине души, – твердо сказала Беа. – Ты не виноват. Никоим образом. Помни об этом. Ты мог убить Эндрю исключительно – подчеркиваю, исключительно! – по несчастному стечению обстоятельств, Сэм, так что…

– Что? Ты о чем?

– Ну как же? Обвинение пыталось доказать, что ты давно уже собирался убить Эндрю, но не позволяй морочить себе голову. Я же знаю тебя, Сэм. И знала Эндрю. Ты не сумел бы спланировать убийство. Даже если попробовал бы, у тебя бы ничего не вышло.

– Не вышло? – Теперь он не улыбался.

– Ну да, ты не справился бы, – пристально смотрела на него Беа. – Эндрю был лучше тебя, сильнее, умнее, и ты знаешь об этом не хуже моего. Он не угодил бы в ловушку…

– …расставленную человеком второго сорта? Вроде меня? – Клей сглотнул и поджал губы. – Или вроде тебя? Что ты хочешь сказать? Что нам, людям второго сорта, надо держаться вместе?

– Ну хватит. – Она взяла его под руку.

На мгновение Клей замер, потом нахмурился, оглянулся на Дворец правосудия и пошел к спидеру Беа.

Наконец-то у техника появилось свободное время, и он погрузился в раннее детство Клея – чисто из академического интереса, но техник любил потакать своему любопытству. Он вернулся в темную кладовку и включил ультрафиолет.

Сжавшись в углу, четырехлетний Сэм Клей тихо плакал, не отводя испуганных глаз от верхней полки.

Что стояло на той полке, техник не видел.

Не отключаясь от кладовки, он отмотал время назад. Дверь часто открывалась и закрывалась, а иногда здесь запирали наказанного Сэма Клея, но верхняя полка хранила свою тайну, пока…

В обратной съемке женщина сняла с полки какой-то предмет, попятилась к выходу из кладовки, потом вернулась в комнату Сэма Клея, к стене у двери. Это было необычно: кладовкой обычно заведовал отец Сэма.

Женщина повесила на стену раму с картинкой – в пространстве завис огромный раскрытый глаз, а под ним надпись: ТЫ БОГ, ВИДЯЩИЙ МЕНЯ.

Техник отмотал чуть дальше и включил нормальное воспроизведение. Была ночь. Ребенок, распахнув глаза, сидел в постели. Ему было страшно. С лестницы доносились мужские шаги. Сканер раскрывал все секреты – за исключением секретов разума. К Сэму поднимался отец, собираясь наказать его за какой-то детский проступок. В лунном свете стена дрогнула от тяжелой поступи, и глаз дрогнул вместе с ней. Мальчик, по всей видимости, взял себя в руки. Уголок его рта искривился в робкой, но непокорной улыбке.

На этот раз он будет улыбаться, что бы ни случилось, и будет улыбаться, когда все закончится, – так, чтобы отец видел его улыбку, и глаз видел его улыбку; чтобы оба видели его улыбку и знали: он не сдался. Он не… Он не…

Дверь открылась.

Он ничего не мог с собой поделать. Улыбка померкла, и ее не стало.

– Итак, в чем его проблема? – осведомился техник.

– Я бы сказал, что он так и не повзрослел, – пожал плечами социолог. – Самоочевидно, что у всякого мальчика бывает период соперничества с отцом. Обычно он сублимирован: мальчик взрослеет и побеждает отца – так или иначе. Но не в случае Сэма Клея. Слишком уж рано у него появилась экстернализованная совесть. Ее воплощением стал отец, Бог, Соглядатай, общество – которое, кстати говоря, играет роль родителя. Оно защищает, но и наказывает тебя.

– И все равно это не улика.

– Улик против Сэма Клея у нас нет и не будет. Но это не означает, что убийство сошло ему с рук. Он всегда боялся взять на себя ответственность взрослого, зрелого человека. Никогда не принимал вызов, оптимальный для его способностей. Боялся преуспеть, потому что знал: символический Соглядатай – отец, глаз на стене – мигом его окоротит. В детстве он мог бы решить эту проблему, поставив своему старику подножку. Да, ему крепко досталось бы, но таким образом Клей шагнул бы к признанию собственного «я». Но в данном случае он слишком долго ждал, а потом бросил вызов не тому, кому надо. Да и какой это, в сущности, вызов? Слишком поздно. Личность Клея уже сформировалась. Знаешь, что могло бы решить его проблему? Признание виновным в убийстве. Он доказал бы всему миру, что способен дать сдачи: поставить отцу подножку, сохранить непокорную улыбку на лице, убить Эндрю Вандермана. Но его оправдали. Я же уверен, что с самого начала Клею хотелось лишь одного – признания. Доказательства, что он способен заявить о себе. Ему пришлось потрудиться, чтобы замести следы – если он вообще их оставил. Но это была часть игры, и он проиграл – в тот самый миг, когда одержал победу. Ему не сбежать от реальности, все обычные пути для него закрыты, ибо за ним всегда наблюдали: Соглядатай смотрел на него сверху.

– Значит, оправдательный приговор остается в силе?

– Ну, улик-то нет. Штат проиграл дело. Но… не думаю, что Сэм Клей выиграл этот суд. Что-то непременно случится. – Социолог вздохнул. – Боюсь, это неизбежно. За приговором следует наказание, а приговор был вынесен Клею давным-давно.

В центре стола стоял серебряный графин с бренди. Беа сидела напротив Клея. «Красивая», – с омерзением думал он. Красивая, потому что освещение бара «Парадиз» отбросило нужные тени на ее бульдожий подбородок и глазенки под густыми ресницами обрели иллюзорный размер. Но Клей понимал, что эта женщина ему противна, и барное освещение не могло этого исправить. Не могло отбросить нужные тени на сознание Клея, подправить образы в его голове.

Он думал о Жозефине. Пока ничего не придумал. Он не знал, чего хочет, но в точности знал, чего не хочет. Сомнений.

– Я нужна тебе, Сэм, – убеждала его Беа, держа наполненный до краев стакан.

– Никто мне не нужен. Сам справлюсь.

Дело было в ее снисходительном взгляде. В улыбке, обнажившей зубы. Клей ясно, как на рентгеновском снимке, видел, что верхние зубы прячутся за нижними, когда Беа закрывает рот. Мощная челюсть, цапнет и уже не отпустит. Клей смотрел на шею – до чего же она толстая – и думал о том, как Беа сидела в засаде и ждала возможности запустить бульдожьи клыки поглубже в мягкие ткани его жизни.

– Я, видишь ли, хочу жениться на Жозефине, – сказал он.

– Нет, не хочешь. Ты ей не подходишь. Я знаю эту девушку, Сэм. Да, ты убедил ее, что чего-то стоишь, что ты ловкий делец, но вскоре она непременно узнает правду. Вы будете несчастливы вместе. Сэм, милый, тебе нужна я, а не она. Ты сам не знаешь, чего хочешь. Попробовал жить самостоятельно – и смотри, что получилось. Ох, Сэм, хватит уже притворяться. Знаешь же, что никогда не умел строить планы. Ты… Что такое, Сэм?

Внезапный взрыв смеха изумил обоих. Клей хотел было ответить, но запрокинул голову и захохотал, и содрогался от смеха, пока не начал задыхаться. Он был близок, отчаянно близок к признанию в содеянном – лишь для того, чтобы эта женщина убедилась в своей неправоте, чтобы она заткнулась. Допустим, ему важно ее одобрительное мнение (важнее, чем он думал), но последнее бредовое заявление – это уже слишком. Сэм Клей не умеет строить планы? Смех, да и только.

Как же славно было насмеяться вдоволь, от души, не продумав это наперед! Снова действовать импульсивно – после долгих месяцев подавления эмоций. За столом уже не сидела публика из будущего, не анализировала особенности его хохота, не приходила к выводу, что Клей на грани нервного срыва. Кому какое дело? После всего, что было, он заслужил передышку. Клей многим рискнул, многого добился – и в итоге остался ни с чем. Он одержал победу лишь в собственном сознании. Не выиграл ничего, кроме права на истерический хохот. Поэтому он смеялся, смеялся, смеялся. Слышал в своем смехе визгливую истерическую нотку и плевать на нее хотел.

На него стали оборачиваться. Бармен насторожился, решив привести клиента в чувство, если тот не прекратит безобразничать. Беа встала, перегнулась через стол, потрясла Клея за плечо:

– Что с тобой, Сэм? Сэм, возьми себя в руки! Ты позоришь меня, Сэм! Над чем ты вообще смеешься?

Сделав над собой чудовищное усилие, он умолк, но тяжело дышал, а в горле булькал остаточный хохот. Клей едва мог говорить, но все же выдавил слова – пожалуй, первые слова за эти полтора года, сказанные без филигранной цензуры:

– Над чем я смеюсь? Над тем, как одурачил тебя. Как всех вас одурачил. Думаешь, я не знал, что делаю в любую минуту последних полутора лет? Думаешь, я не планировал каждый шаг? Да, на это ушло восемнадцать месяцев, но я прикончил Эндрю Вандермана, убил его по злому предумышлению, и никто не сумеет этого доказать. Никогда! – Он глупо хихикнул и добавил ласково: – Просто чтобы ты знала.

Лишь после этого он вновь обрел дыхание и почувствовал восхитительное, невероятное, ни с чем не сравнимое облегчение – ведь теперь этой женщине известно, на что он способен.

Она смотрела на Клея без тени эмоций. Совершенно пустое лицо. Секунд пятнадцать над столом висела мертвая тишина. Клею казалось, что его признание прогремело на весь мир, что сюда вот-вот ворвется полиция, что его возьмут под стражу, – но на самом деле слова были сказаны совсем негромко. Их слышала одна лишь Беа.

Наконец она шевельнулась. Ответила ему, но не словами. Бульдожье лицо судорожно дернулось и разродилось хохотом.

Клей слушал этот хохот и чувствовал, как всплеск восхитительного облегчения обращается в ничто. Он видел, что Беа ему не верит. И не мог доказать, что говорит правду.

– Ох, глупый ты человечек, – выдохнула Беа, когда к ней вернулся дар речи. – Я чуть было не поверила тебе. Почти поверила. Я… – Хохот вновь оборвал ее речь – намеренно раскатистый и звонкий, привлекающий всеобщее внимание.

Это был наигранный хохот, и Клей понял: Беа что-то замышляет. Но он научился просчитывать ходы наперед и понял, что это за мысль и как ею распорядится Беа. Поэтому сказал:

– Я все-таки женюсь на Жозефине.

– Ты женишься на мне, – заявила Беа неожиданно пресным голосом. – Обязан жениться. Сэм, ты сам не понимаешь, чего хочешь. А я знаю, как лучше. Для тебя. Поэтому ты сделаешь, как я скажу. Понял, Сэм? Полицейские не поймут, что это было пустое бахвальство, – продолжила она. – Тебе поверят. Ты же не хочешь, чтобы я передала твои слова полицейским, Сэм?

Клей молча смотрел на нее и не видел другого выхода. У этой дилеммы невероятно острые рога, ведь Беа не поверила ему и не поверит, как бы ему ни хотелось ее убедить. А полиция, несомненно, поверит – и тем самым аннулирует силы и время, которые он вложил в убийство Вандермана. Ведь он признался, и его признание впечаталось в стены, и эхо его признания висит в воздухе, ожидая невидимой публики из будущего. Сейчас его никто не слышит, но Беа… Стоит ей хоть слово сказать, и полиция вновь откроет дело Вандермана.

Стоит ей хоть слово сказать.

Клей смотрел на нее и молчал, но в глубине души уже производил бесстрастные калькуляции.

Он вдруг понял, что очень устал. В мгновение ока перед ним промелькнул образ вероятного будущего: Сэм Клей отвечает «да», женится на Беа, какое-то время исполняет роль ее мужа… Он увидел, во что превратится его жизнь. Увидел, как за ним следят злобные глазки, ощутил, как сжимаются безжалостные челюсти, как Беа потихоньку превращается в тираншу – или не потихоньку, ведь скорость превращения зависит от податливости жертвы, – и в итоге он, Сэм Клей, становится рабом вдовы Эндрю Вандермана.

«Рано или поздно, – четко и ясно подумал он, – я убью ее».

Придется убить. Жизнь с такой женщиной – не жизнь для Сэма Клея, она не может продолжаться вечно. К тому же Сэм Клей доказал, что может убить человека и это сойдет ему с рук.

Но как же смерть Эндрю Вандермана?

Ведь против Клея откроют новое дело, и маятник качнется – от качественного к количественному. Если жена Сэма Клея умрет – не важно как, – он станет подозреваемым. В глазах закона – и в глазах Соглядатая – убийца остается убийцей. Социолог и техник все проверят, вернутся к этому моменту – прямо сюда, за этот столик, где Клей прокручивает в голове мысли об убийстве Беа, – отмотают на пять минут назад и услышат, как он похваляется убийством Вандермана.

Возможно, хороший адвокат сумеет его выручить. Клей может заявить, что солгал, что сорвался на пустое хвастовство из-за слов Беа. Быть может, ему поверят. Но даже если нет? Единственным доказательством стала бы проекция сознания – а по закону Клея не могут принудить к этой процедуре.

Но… нет. Это не выход. Он почувствовал в груди что-то тошнотворное. После великолепного, но краткого мига облегчения, когда Клей признался в содеянном, все опять покатилось под откос.

Тот миг… он был целью, к которой стремился Клей, сам того не понимая – и не зная зачем, – но он прочувствовал тот миг и теперь захотел вернуть его.

Неужели его старания увенчаются жалкой немощью? Если так, Клей потерпел неудачу. Он понял, что проиграл, как бы странно это ни звучало: убийство Вандермана не решило его проблем. Клей не добился успеха. Он остался второсортным человеком, пассивным неудачником, беспомощным червем, и Беа будет контролировать его, управлять им до тех пор, пока…

– В чем дело, Сэм? – заботливо спросила она.

– Считаешь меня посредственностью, да? – спросил он. – И никогда не поверишь, что это не так. Думаешь, я убил Вандермана по случайности, да? И никогда не поверишь, что я бросил вызов…

– Чему? – спросила она, не дождавшись конца фразы, и в голосе прозвучало удивление, которого прежде не было.

– Не бросал я никакого вызова, – выговорил он. – Пригнулся, увернулся, надел на Соглядатая темные очки – ведь я боялся его, но вызова не бросал. Просто хотел доказать…

Не веря своим глазам, она вскочила на ноги.

– Сэм! – Ее голос дрогнул. – Что ты делаешь?

– Доказываю. – С кривой ухмылкой Клей поднял глаза к потолку. – Смотри в оба, – сказал он Соглядатаю, после чего взял графин и размозжил Беа голову.