На протяжении всей истории человечества люди пытались полностью постичь основы нашего мира и нашего существования. Каждый народ по-своему ставил вопрос о природе реальности: как ее осознать? Можно ли ее предвосхитить? Реально ли ее переделать или исправить? Решая эти вопросы, каждое общество вырабатывало собственный определенный набор инструментов для урегулирования взаимоотношений с окружающим миром. Концепция отношения человеческого разума к реальности — его способность познавать окружающее, удовлетворение, которое приносит это знание, и ограничения, присущие этому процессу, — всегда оставалась центральной в нашей картине мира. Даже если в той или иной эпохе или культуре человеческий разум считался ограниченным — неспособным воспринять или понять огромные масштабы Вселенной или эзотерические измерения реальности, — отдельному разумному человеку отводилось почетное место как единственному земному существу, способному наиболее полно понять мир и сформировать его картину. ИИ — новый мощный участник этого процесса, созданный человечеством. Чтобы разобраться в том, насколько значительна произошедшая эволюция, мы сделаем краткий обзор пути, на котором человеческий разум, пройдя через сменяющие друг друга исторические эпохи, обрел свой почетный статус.

Люди реагируют на окружающую среду и приспосабливаются к ней, выделяя явления, которые мы можем изучать и в конечном итоге объяснять — научно, теологически или обоими способами. Каждая историческая эпоха характеризовалась собственным пониманием порядка вещей, на основе которого развивались социальные, политические и экономические механизмы. Древность, Средневековье, Возрождение, современный мир создавали различные концепции человека и общества, пытаясь разобраться в том, где и как они вписываются в общий порядок вещей. Когда господствующие представления теряли способность объяснять воспринимаемую нами реальность — пережитые события, сделанные открытия, знакомство с другими культурами, — происходили революции в мышлении (а иногда и на политической арене) и начинались новые эпохи. Эпохальный вызов сегодняшнему пониманию реальности бросает наступающая эпоха ИИ.

На Западе этика, поощряющая стремление людей к знаниям, зародилась в Древней Греции и Древнем Риме. Древние греки развивали дух разума и поиска, возвысив стремление к знаниям и сделав его определяющим аспектом как индивидуальной самореализации, так и коллективного блага. В знаменитом мифе о пещере из труда «Государство» классического философа Платона говорится о важности поиска истины. Представленная в виде диалога между Сократом и Главконом, эта аллегория уподобляет людей узникам, прикованным спиной к свету. Узники не видят ничего, кроме теней, отбрасываемых из просвета пещеры на расположенную перед ними стену. Философ же подобен освободившемуся узнику, который имеет ясное представление о мире. Платоновский поиск истинной формы вещей говорил о его вере в существование абсолютной сущности (эйдоса, внутренней формы), к которой можно стремиться, но нельзя достичь.

Древнегреческих философов и их последователей вдохновляла на великие свершения убежденность в том, что мы можем постичь хотя бы некоторые аспекты реальности с помощью дисциплины и разума. Пифагор и его ученики исследовали связь между математикой и внутренними гармониями природы, возводя это стремление в ранг эзотерической духовной доктрины. Фалес Милетский создал исследовательский метод, схожий с современным научным методом, — им вдохновлялись и первопроходцы науки раннего Нового времени. Обширная классификация знаний Аристотеля, новаторская география Птолемея и трактат «О природе вещей» Тита Лукреция Кара свидетельствовали о том, что древние мыслители верили в способность человеческого разума открыть и понять хотя бы главные основы мироздания. Благодаря этим работам и способу мышления, который в них использовался, человек научился создавать изобретения, укреплять оборону, проектировать и строить великие города, которые, в свою очередь, становились центрами образования, торговли и дальнейших исследований.

И все же древних мыслителей не смущало существование необъяснимых на первый взгляд явлений, которые сложно было адекватно объяснить с помощью одного лишь разума. Эти таинственные явления приписывались воле множества богов. Богам следовало поклоняться с сопутствующими обрядами и ритуалами, их нужно было знать, но их нельзя было объяснить человеческой логикой. Рассказывая о достижениях античности и об упадке Римской империи, Эдвард Гиббон, историк XVIII в., то есть эпохи Просвещения, описывал мир, в котором языческие божества использовались в качестве объяснения фундаментальных природных явлений, таинственных, важных и пугающих:

Тонкая ткань языческой мифологии быта сплетена из материалов хотя и разнородных, но вовсе не дурно подобранных один к другому… Божества тысячи рощ и тысячи источников мирно пользовались своим местным влиянием, и римлянин, старавшийся умилостивить разгневавшийся Тибр, не мог подымать на смех египтянина, обращавшегося с приношениями к благодетельному гению Нила. Видимые силы природы, планеты и стихии, были одни и те же во всей Вселенной. Невидимые руководители нравственного мира неизбежно принимали одни и те же формы, созданные вымыслом и аллегорией.

Науке еще не было известно, почему сменяются времена года и почему земля регулярно умирает и возрождается. Древнегреческая и древнеримская культуры признавали чередование дня и ночи и времен года, но не объясняли его на основе экспериментов или чисто логически. Вместо объяснения предлагались знаменитые Элевси́нские мистерии, в которых разыгрывалась драма богини урожая Деметры и ее дочери Персефоны, обреченной проводить часть года в подземном царстве Аида. Участие в таких эзотерических обрядах позволяло людям узнавать о том, как времена года влияют на урожайность региона и на общество в целом. Аналогично, торговец, отправляющийся в путешествие, мог из опыта, накопленного его общиной, знать о приливах, отливах и морской географии, но он все равно стремился умилостивить богов, от которых, как он верил, зависят ситуация на море и безопасность его путешествия.

Появление монотеистических религий изменило баланс между разумом и верой, характерный для Древнего мира. Размышляя о природе божественного и о божественности природы, древние философы, как правило, не называли некой единой и главной фигуры или сущности, которой можно было бы поклоняться. Однако ранняя христианская церковь сочла, что подобные логические умозаключения заводят в тупик — или, в самом лучшем случае, могут служить разве что предвестниками откровений христианской мудрости. Скрытая реальность, над постижением которой трудился Древний мир, теперь считалась божественной, доступной лишь частично и косвенно — через поклонение при обязательном посредничестве церкви. Церковь на протяжении веков удерживала почти абсолютную монополию на знание, а знание заключалось в постижении священных ритуалов и Священного Писания, язык которых был понятен лишь немногим мирянам.

Обещанной наградой для тех, кто следовал «истинной вере» и придерживался обозначенного ею пути к мудрости, была загробная жизнь — якобы более реальный и значимый уровень бытия, чем наблюдаемая реальность. В Средние века — период от падения Рима в V в. до захвата Константинополя Османской империей в XV в. — человечество прежде всего стремилось познать Бога. Мир можно было познать только через Бога, теология фильтровала и упорядочивала опыт людей в отношении природных явлений. Мыслители и ученые раннего Нового времени, такие как Галилей, подвергались преследованиям и гонениям за то, что осмеливались пренебречь посредничеством церкви.

Главным инструментом постижения реальности стала схоластика, уважавшая отношения между верой, разумом и церковью. Последняя оставалась арбитром легитимности как для верований, так и (во всяком случае, в теории) для политических лидеров. Многие полагали, что христианство должно быть единым, как теологически, так и политически, хотя в реальности разногласия между различными религиозными течениями и политическими группами существовали с самого начала. Впрочем, мировоззрение Европы не обновлялось в течение многих десятилетий. Огромный прогресс был достигнут в описании и изображении Вселенной — к этому периоду относятся «Сумма теологии» Фомы Аквинского, произведения Джефри Чосера, живопись Джотто ди Бондоне и изыскания Марко Поло, — но не в ее объяснении. Каждое непонятное явление, большое или малое, просто считалось делом рук Господа.

В XV–XVI вв. Запад пережил две революции, которые открыли новую эпоху — а вместе с ней и новую концепцию роли человеческого разума и сознания в восприятии реальности. Изобретение печатного станка позволило распространять информацию среди больших групп людей на понятных им языках, а не на латыни ученых классов. Это свело на нет историческую зависимость населения от церкви, которая должна была интерпретировать для него все идеи и представления. Благодаря печати протестантская Реформация провозгласила, что люди сами могут и должны определять для себя божественное. Им больше не нужны разрешения, гильдии или титулы, и каждый может использовать свои собственные способности для чтения и рассуждений, чтобы понять Священное Писание.

Реформация, разделившая христианский мир, утверждала возможность существования личной веры без посредничества церкви. С этого момента авторитет в религии, а со временем и в других сферах стал подвергаться проверке и испытанию собственными исследованиями. Это новшество сохранилось до наших дней.

Новые технологии, новые способы мышления и широкомасштабные политические и социальные изменения подпитывали друг друга. Когда книгопечатание упростило тиражирование и распространение информации без дорогостоящего труда монастырских переписчиков, новые идеи стали распространяться и получать популярность быстрее, чем их можно было запрещать. Централизованная власть — будь то католическая церковь, Священная Римская империя под руководством Габсбургов (считавшаяся преемником единого Римского государства на Европейском континенте), национальные или местные правительства — уже не могла остановить распространение печати или эффективно бороться с неугодными идеями. Лондон, Амстердам и другие ведущие города отказались от запрета на распространение печатных материалов, поэтому свободные мыслители, преследуемые правительствами своих государств, могли находить убежище и доступ к развитой издательской индустрии в соседних странах. Мечта о доктринальном, философском и политическом единстве уступила место многообразию и раздробленности, что во многих случаях сопровождалось свержением сложившихся общественных классов и жестокими конфликтами между противоборствующими фракциями. Поразительный научный и интеллектуальный прогресс шел рука об руку с жесткими религиозными, династическими, национальными и классовыми спорами, которые принесли людям много бед и опасностей.

На фоне доктринального брожения и раздробления интеллектуальной и политической власти отличались удивительным богатством художественные и научные изыскания — отчасти благодаря возрождению классических текстов, способов обучения и аргументации. Это и было Возрождение — то есть возвращение классического образования, когда новое искусство, архитектура и философия одновременно стремились прославлять достижения человека и вдохновлять его на дальнейшее развитие. Гуманизм, руководящий принцип эпохи, был направлен на воспитание личности, способной к полноценному участию в гражданской жизни, ясному мышлению и самовыражению. Эти навыки следовало воспитывать путем обучения гуманитарным наукам: искусству, письму, риторике, истории, политике и философии. Людей эпохи Возрождения, проявивших мастерство в науках и искусствах, — Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля — почитали не меньше, чем великих философов древности с фрески «Афинская школа» последнего. Гуманизм воспитывал любовь к чтению и образованию — первое способствовало второму.

Заново открытые греческая наука и философия опять вдохновили исследователей на поиски глубинных механизмов нашего мира и инструментов их изучения. Аналогичные изменения происходили в сфере политики и государственного устройства — ученые формировали новые политические концепции, не поддерживавшие идею восстановления христианского единства под эгидой Ватикана. Итальянский дипломат, философ и классицист Макиавелли, описывая прагматичные (и зачастую не слишком привлекательные) способы утверждения государственных интересов, не смущался тем, что они не всегда совпадают с христианской моралью.

Исследование исторических знаний и растущее чувство владения механизмами общества вдохновили европейцев на Великие географические открытия, в ходе которых Запад сталкивался с новыми странами, формами верований и типами политической организации. Самые развитые государства и ученые умы Европы внезапно встретились с чем-то совершенно новым для них: странами с абсолютно другими религиями, разными историями, с собственными, независимо появившимися формами экономики и общественной организации. Для западного разума, убежденного в своей исключительности, эти независимо созданные общества представляли собой глубокую философскую проблему. Эти культуры формировались самостоятельно, не знали христианской веры и независимо развивались, не проявляя никакого интереса к европейской цивилизации, которую Запад считал самоочевидной вершиной человеческих достижений. В некоторых случаях — например, в империи ацтеков в Мексике — местные религиозные церемонии, а также политические и общественные структуры оказывались странно похожи на европейские.

У тех, кто давал себе труд обдумать эти необычные совпадения, появлялись навязчивые вопросы: неужели эти отдельные культуры с их собственным видением мира были важны сами по себе? Неужели у этих людей из Америки, Китая и других далеких стран такие же умы и сердца, как у европейцев? Нуждались ли эти «новооткрытые» цивилизации в том, чтобы получить от европейцев какое-то новое видение реальности и «пробудиться» к истинной природе вещей, желали ли они божественного откровения или научного прогресса? Или это просто отдельные народы, каждый с собственной историей и собственным видением мира, с собственными достоинствами?

Большинство западных исследователей и мыслителей пришли к выводу, что новооткрытые культуры не имеют фундаментальных знаний, которые стоило бы перенимать. Тем не менее поле зрения западного сознания начинало расширяться и исследователям приходилось считаться с тем, что мир шире и сложнее, чем они думали. В некоторых западных странах это привело к появлению концепций единого человечества и прав человека, которые дали свои плоды позднее, после значительных периодов их осмысления.

Тем временем Запад пополнял свои запасы знаний и опыта трофеями, добытыми силой и любознательностью в разных уголках мира. Технологические и методологические достижения, включая новую оптику, более точные измерительные инструменты, химические процессы, а также правила исследования и наблюдения, которые теперь известны как научный метод познания, позволили ученым более точно наблюдать планеты и звезды, поведение и состав материальных веществ и детали жизни микромира. Исследователи учились делать научные выводы, основываясь на наблюдениях — своих и коллег. Научные наблюдения становились основой для теорий и прогнозов, открытия служили отправной точкой для дальнейших исследований. Делались новые открытия, становились известны новые закономерности и связи, многие из которых можно было применять в повседневной жизни, такие как учет времени, морская навигация, создание полезных материалов.

Прогресс XVI–XVII вв. с его поразительными открытиями в математике, астрономии и естественных науках был настолько стремительным, что это привело к своего рода философской дезориентации. Церковь все еще официально определяла границы допустимых интеллектуальных изысканий, но новые научные прорывы отличались большой смелостью. Гелиоцентрическая система Коперника, законы Ньютона, классификация микроорганизмов ван Левенгука и другие открытия показали людям новую картину мира. В результате возникло противоречие: общество оставалось единым в своем монотеизме, но было разделено конкурирующими интерпретациями и исследованиями реальности. Ему нужна была философия, которая направила бы поиски понимания мира и роли человека в нем.

В ответ на это философы эпохи Просвещения объявили разум, то есть способность понимать, думать и судить, методом и целью взаимодействия с окружающей средой. «Наша душа создана для мышления, а значит — для восприятия, — писал французский философ и эрудит Монтескье. — Такое существо должно иметь любопытство, ибо если все вещи образуют цепь, в которой каждая идея предшествует одной идее и следует за другой, то, желая видеть одно, нельзя не желать видеть другое». Связь между вопросами человечества о природе реальности и о роли самого человечества в этой реальности говорила сама за себя — ведь если разум породил сознание, то чем больше люди рассуждают, тем больше они выполняют свое предназначение. Мышление, восприятие и развитие собственного видения мира стали не просто важными, а важнейшими занятиями человека. Так началась эпоха Просвещения.

В определенном смысле Запад вернулся на новом уровне ко многим фундаментальным вопросам, над которыми бились древние греки: что есть реальность? Что именно познает и испытывает человечество и как оно понимает, что сталкивается с новым? Могут ли люди воспринимать саму реальность, а не ее отражения, и если да, то как? Что вообще означает быть и знать? Не имея традиции — или считая себя вправе интерпретировать традицию по-новому, — ученые и философы вновь взялись за эти вопросы. Умы, которые пустились этим путем, были готовы рисковать устоявшимися представлениями о мире.

В этой атмосфере интеллектуального бесстрашия некогда аксиоматические понятия — существование физического мира, вечная природа моральных истин — внезапно оказались открытыми для сомнений. В «Трактате о принципах человеческого знания» Джордж Беркли утверждал, что реальность состоит не из материальных объектов, а из совокупности представлений и что восприятие разумом кажущейся материальной реальности и есть реальность. Готфрид Вильгельм Лейбниц, немецкий философ, изобретатель первых счетных машин, давший начало современным компьютерным теориям, косвенно защищал традиционную концепцию веры, утверждая, что первоэлемент всего сущего — так называемые монады, то есть простые субстанции, не имеющие частей и при этом являющиеся духовными единицами бытия, способными к актуализации заложенного в них Богом начала. Бенедикт Спиноза настолько смело и творчески развил концепцию абстрактного разума, что его «Этику» в течение двух веков не принимали ни церковь, ни академические круги, — он пытался обосновать этическую систему, в которой всеобщий Бог питает и вознаграждает человеческую доброту. Не полагаясь ни на Священное Писание, ни на чудеса, Спиноза стремился прийти к основополагающей системе истин путем одного лишь разума. Вершиной человеческого знания, по мнению Спинозы, является способность души познавать вещи «под формой вечности» — познать разум, представленный «сам через себя», и через разум познать бесконечного и вечно присутствующего Бога «как причину самого себя», «причину бытия всех вещей» и «сущности всех вещей». Это, по мнению Спинозы, является вечной, конечной и действительно совершенной формой знания. Он называл это «познавательной любовью к Богу».

В результате этих новаторских интеллектуальных изысканий отношения между разумом, верой и реальностью становились все менее определенными. Вызов этой проблеме бросил немецкий философ Иммануил Кант, профессор, работавший в восточно-прусском университетском городе Кенигсберге. В 1781 г. Кант опубликовал «Критику чистого разума» — работу, которая с тех пор и вдохновляет, и удивляет. Будучи учеником традиционалистов и переписываясь с чистыми рационалистами, Кант не пошел ни за теми, ни за другими — он стремился преодолеть разрыв между постулатами традиционалистов и новообретенной уверенностью в силе человеческого разума. В «Критике чистого разума» Кант предложил, чтобы разум «вновь взялся за самое трудное из своих занятий — за самопознание».

Кант считал, что разум должен быть применен для понимания своих собственных ограничений — он может глубоко познавать реальность, но через несовершенную призму. Человеческое познание и опыт фильтруют, структурируют и неизбежно искажают все, что мы знаем, — даже при использовании чистой логики. Объективная реальность, которую Кант называл «вещью в себе», находится за пределами нашего непосредственного знания. Кант предполагал существование «ноуменов», то есть вещей, постигаемых умом и существующих независимо от опыта и человеческого восприятия. По мнению Канта, поскольку человеческий разум опирается на концептуальное мышление и жизненный опыт, он никогда не сможет достичь той степени чистого мышления, которая необходима для познания этой внутренней сущности вещей. В лучшем случае мы можем рассматривать ее отражение в нашем разуме. Мы можем «верить» в то, что лежит за пределами знания, и в сущности вещей, но это не является истинным знанием.

В течение следующих двух веков кантианские воззрения на вещь в себе и ограниченность познания оставались в силе и… не имели особого значения. Мы понимали, что человеческий разум представляет несовершенную картину мира, но это была единственная доступная нам картина. Мы полагали, что недоступное человеческому разуму так и останется недоступным — или будет вдохновлять веру в бесконечное. Других способов изучения мира не оставалось, казалось, что слепые пятна человечества так и останутся скрытыми навсегда. И независимо от того, должны ли человеческий разум и знания быть окончательным мерилом вещей, они оставались таковыми, учитывая отсутствие выбора. Лишь теперь ИИ становится альтернативным средством познания мира и бросает вызов этим многовековым воззрениям.

На протяжении последующих поколений стремление познать «вещь в себе» побуждало исследователей еще пристальнее наблюдать окружающий мир и создавать обширные каталоги существующих знаний. Несмотря на предостережение Канта о пределах человеческого разума, огромные новые области явлений оказались познаваемы — разум мог открывать и систематизировать их. Считалось, что каталоги знаний могут открыть принципы, применимые к актуальным научным, экономическим, социальным и политическим вопросам современности. Самым масштабным трудом, направленным на систематизацию знаний, стала «Энциклопедия» под редакцией французского философа Дидро. В 28 томах, на 18 тыс. страниц и в 75 тыс. статей «Энциклопедии» Дидро собрал всевозможные выводы и наблюдения великих мыслителей о самых разнообразных направлениях знаний, обобщил их открытия и умозаключения и связал воедино полученные факты и принципы. Попытка каталогизировать все знания о мире в единой книге сама по себе была достойна описания, поэтому в «Энциклопедии» была и статья «Энциклопедия».

В политической сфере мыслители, служившие различным государственным интересам, не были склонны приходить к одинаковым выводам. Фридрих Великий, король Пруссии и типичный политик эпохи раннего Просвещения, переписывался с Вольтером, до совершенства вышколил свои войска и во имя интересов Пруссии захватил провинцию Силезия, что привело к Семилетней войне — «первой мировой войне», которая велась на трех континентах. Аналогичным образом Французская революция, одно из самых «рациональных» политических движений эпохи, привела к социальным потрясениям и политическому насилию в масштабах, которых Европа не видела на протяжении веков. Отделив разум от традиции, Просвещение породило новое явление: вооруженный разум, руководя пассионарными народами, перестраивал и разрушал целые страны во имя «научных» выводов о направлении истории. Инновации увеличили разрушительную силу оружия, наступила эпоха «тотальной войны» — конфликтов, характеризующихся мобилизацией на уровне стран и разрушениями на уровне индустрий.

Под влиянием этих потрясений мыслители все чаще задавались вопросом, является ли человеческое восприятие, направляемое разумом, единственной мерой познания реальности. В XVIII–XIX вв. романтизм, сосуществовавший с Просвещением, считал человеческие чувства и воображение не менее важными, чем разум, и предпочитал народные традиции и природную мудрость механистической определенности современной эпохи. После Первой мировой войны австрийский философ Людвиг Витгенштейн отказался от понятия единой сущности вещей, определяемой разумом, — цели, к которой стремились философы со времен Платона. Витгенштейн советовал искать знание в обобщении аналогий между явлениями, которые он назвал «семейным сходством»: «А результат этого рассмотрения таков: мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходство в большом и малом». По его мнению, стремление определить и каталогизировать все вещи, каждую со своими резко очерченными границами, ошибочно. Вместо этого следует стремиться к определению «подобных» вещей и изучать полученные понятия, даже если они имеют «размытые» или «нечеткие» границы. В итоге именно этот способ мышления послужил основой для теорий ИИ и машинного обучения конца XX — начала XXI в.

Тем не менее, когда Просвещение сталкивалось с проблемой, оно использовало разум, чтобы понять и разрешить ее. Для устранения социального неравенства принимались новые законы, для смягчения войн и социальных потрясений разрабатывались новые методы сдерживания конфликтов и создания более справедливых институтов. С этой целью Кант в эссе «К вечному миру» предположил (с некоторой долей скептицизма), что мир может быть достигнут путем применения согласованных правил, регулирующих отношения между независимыми государствами. Поскольку такие взаимно установленные правила еще не были созданы, по крайней мере в форме, которую монархи могли бы понять или которой они могли бы следовать, Кант сформулировал «тайную статью договора о вечном мире» — он считал, что «государства, вооружившиеся для войны, должны принять во внимание мáксимы философов об условиях возможности общего мира». Работа над разумной, организованной и согласованной международной системой идет до сих пор, а философы и политологи вносят в нее свой вклад — с переменным успехом.

* * *

Мир Просвещения с его оптимизмом в отношении человеческого разума — несмотря на осознание его несовершенства — долгое время был нашим миром. Предыдущие эпохи уходили, когда становились не в силах объяснить разнообразные аспекты реальности, которые они порождали и с которыми сталкивались. На протяжении трех веков непрерывных открытий и исследований люди интерпретировали мир так, как предсказывал Кант: в соответствии со своими интеллектуальными способностями. Но, приблизившись к пределам собственных возможностей познания, люди стали прибегать к помощи компьютеров, чтобы выйти за эти пределы. Помимо физического мира, в котором люди жили всегда, появился отдельный цифровой мир — мир компьютеров. И теперь мы вступаем в эпоху, в которой человеческий разум уступает свое почетное место первооткрывателя, знатока и систематизатора мировых явлений.

Технологические достижения эпохи Просвещения были весьма значительными, но до недавнего времени они вполне укладывались в традиции. Инновации продолжали привычные практики: кино было техническим усовершенствованием фотографии, телефон позволял дистанционно вести все те же разговоры, автомобили представляли собой быстро движущиеся повозки, мощность двигателей которых измерялась в лошадиных силах. В военном деле танки заменили кавалерию, самолеты — передовую артиллерию, и даже ядерное оружие дополняло предыдущий опыт ядерных держав и их понимание войны.

Но мы достигли переломного момента: появились инновации, которые уже нельзя считать продолжением известных практик. Технология стала очень быстро менять жизненный опыт человека, цифровая революция породила не просто более мощные или более эффективные версии того, что уже существовало, а принципиально новые явления. Компьютеры теперь можно встраивать в телефоны, часы, потребительскую электронику, системы безопасности, транспортные средства, оружие и даже в человеческие тела. Связь между такими цифровыми системами осуществляется практически мгновенно. Задачи, которые еще недавно решались вручную, — чтение, исследования, покупки, коммуникации, ведение записей, наблюдение, военные действия — стали цифровыми, они выполняются в киберпространстве на основе данных.

Цифровизация затронула все уровни человеческой организации: люди имеют доступ к бо́льшим объемам информации, чем когда-либо. Корпорации, став сборщиками и агрегаторами данных пользователей, получили больше власти и влияния, чем многие суверенные государства. Правительства, опасаясь уступить соперникам, тоже вошли в киберпространство, исследовали его и начали эксплуатировать, не слишком стремясь ограничивать себя или соблюдать некие нормы. Киберпространство для них — область, инновации в которой нужно внедрять, чтобы одержать верх над противниками.

Лишь немногие до конца понимают, к чему привела цифровая революция. Отчасти в этом виноваты скорость и перенасыщение информацией. При всех своих чудесных достижениях цифровизация сделала человеческое мышление менее контекстуальным и менее концептуальным. Так называемые цифровые аборигены не чувствуют насущной необходимости развивать концептуальное мышление, которое на протяжении большей части человеческой истории компенсировало ограниченность коллективной памяти. Они могут спросить обо всем у поисковых систем — будь то элементарные знания, сложные концепции или нечто среднее. Поисковые системы, в свою очередь, используют ИИ для ответа на запросы пользователей. Таким образом, люди делегируют технологии ИИ некоторые аспекты своего мышления. Но они не учитывают того, что информация зависит от контекста. Она становится знанием, только если понять ее через призму культуры и истории.

Информация становится знанием, когда она помещена в контекст. Знание становится мудростью, когда оно может убеждать. Интернет, давая пользователям доступ к мнениям тысяч и даже миллионов других людей, лишает их условий для размышления, которое приводит к выработке убеждений. Лишаясь способности к размышлению, люди теряют стойкость убеждений — поскольку для выработки убеждений им больше не нужно, как раньше, пускаться в длительные, зачастую одинокие путешествия по неизведанным тропам мышления. А ведь только убеждения, которые, в свою очередь, объединяются в мудрость, позволяют людям открывать и исследовать новые горизонты.

Но цифровой мир не терпит мудрости — его ценности формируются одобрением, а не самоанализом. Он фактически отрицает утверждение эпохи Просвещения о том, что наиболее важным элементом сознания является разум. Для цифрового мира основное значение имеет неограниченная связь, а не разум.

С ростом объемов информации в интернете мы обратились к программному обеспечению, которое помогает нам уточнять и сортировать ее, делать оценки на основе закономерностей и направлять нас в поисках ответов на наши вопросы. Работа ИИ казалась нам вполне обыденной — программы дописывали начатые предложения, помогали найти книгу или магазин, даже советовали почитать статьи или СМИ, которые могут нам понравиться, на основе нашего предыдущего поведения. Но по мере того, как ИИ входит в самые разные аспекты нашего существования, он меняет роль, которую наш собственный разум традиционно играл в формировании, систематизации и оценке нашего выбора и наших действий.