10

Не спотыкайся

1984 г., Одинцовский район

– Подойди к нему и пригласи куда-нибудь, что ты мнешься? – нашептывала подруга Марине, которую взяли на должность помощницы наездника. Сергея повысили спустя несколько месяцев работы до ветеринара, а на его место взяли нового человека. Робкая и не особо привлекательная девушка напоминала ему Соню, с которой несколько лет назад он приехал на конезавод. Мечтательная интеллигентная Марина грезила о какой-то совершенно невероятной любовной истории, но при этом страшилась отношений и, самое главное, опасалась быть отвергнутой. Романтичные и не слишком красивые девушки часто способны на отчаянные поступки, особенно если их настойчиво подталкивают к этому подруги.

Марина долго наблюдала за Сергеем, прежде чем решилась подойти и заговорить.

– Лошади лучше людей? – скептически улыбнулась она.

Головкин, занятый изучением гривы кобылы, вздрогнул. Отсутствующий, помутневший взгляд вдруг прояснился и сфокусировался на девушке.

– Для некоторых, думаю, да, – чуть подумав, ответил он.

– Может, ты не всем даешь шанс? С людьми тоже бывает интересно.

– Тогда почему ты сама работаешь здесь? – заметил Сергей и сделал неудачную попытку улыбнуться. Вовремя вспомнив об отсутствующих зубах, он быстро опустил голову и стал с преувеличенным интересом изучать носки своих резиновых сапог.

– Я же не говорю про всех, – застенчиво улыбнулась Марина. – Давай сходим куда-нибудь. Подруги съедят меня, если ты откажешься.

Этот аргумент оказался решающим. Сергею было нечего возразить, и он согласился вечером посидеть в кафе «Ромашка» на Советской улице в центре Одинцово.

К нему несколько раз подходили с подобными предложениями, но обычно он быстро находил повод, почему именно в этот день ему срочно нужно остаться дома. Однако на этот раз Головкин сдался и в свои двадцать три года впервые собрался на свидание. Когда до встречи оставался час, ему вдруг стало плохо. Сергей не представлял, о чем разговаривать и как себя нужно вести, но отлично понимал, какое впечатление произведет их пара. Казалось, он уже видит жалость на лицах окружающих.

Как он и ожидал, вечер прошел абсолютно нелепо. Под конец Марина попыталась взять молодого человека за руку, но тот вдруг прижал ладонь ко рту и бросился в кусты, чтобы опорожнить желудок.

– Почему ты сразу не сказал? – спросила девушка, когда неприятные звуки утихли.

– О чем ты?

– Что тебе нравятся парни. Не понимаю, что в этом такого и к чему это скрывать.

– Ничего подобного! А за то, о чем ты говоришь, могут посадить, – сообщил Сергей, выходя из кустов.

Марина только хмыкнула: 121-я статья за мужеложество действительно существовала, но ни Сергей, ни его спутница не смогли бы вспомнить ни одного случая, когда по ней кого-то посадили. Она существовала на бумаге и исключительно для устрашения советских людей. На деле же ее применяли крайне редко. Тем не менее Головкин и правда до этого дня не считал себя «голубым». Он часто фантазировал о мальчиках, но в большинстве случаев в его мечтах не было ничего похожего на половой акт. Сергей считал, что его возбуждает, когда вершится возмездие. В какой-то мере он попросту презирал женщин за их слабость, поэтому предпочитал грезить о юных представителях своего пола. И его сексуальная ориентация, казалось, была ни при чем. Марина стала первой, кто заподозрил в Головкине склонность к гомосексуализму.

Его никогда не интересовали девушки. Кто-то хотел пригласить его в кафе или на танцы, но он ни разу не согласился. На самом деле никто не думал, что он гомосексуалист. Мы считали, что его просто это не интересует. Лошади, машины и телевизор его интересовали больше, чем другие развлечения.

Из воспоминаний сотрудницы Московского конного завода № 1

После того вечера Головкин вернулся к себе полностью опустошенным. Он уже очень давно так много не общался с людьми и сейчас чувствовал, будто пробежал марафон.

На следующий день он окунулся в привычные обязанности ветеринара, включая тщательные медицинские осмотры лошадей и осеменение кобыл. Для этого требовалось глубоко проникнуть в половые органы животного. Проведения довольно опасной и не слишком приятной процедуры многие старались избегать, а Головкин, напротив, любил это занятие. В такие моменты взгляд его мутнел, на лице появлялась блуждающая улыбка, а иногда он даже начинал напевать что-то из популярных хитов.

Впоследствии из-за рвения к подобной работе Головкина обвинят в зоофилии, но на самом деле он никогда не имел сексуального влечения к животным. Так патологически проявлялось в нем стремление к контакту с живым, теплым и реальным. Лошадь не могла посмеяться над ним, критически оценить его внешность и рассказать о результатах этой оценки кому-то еще. Это было безвредное живое существо.

После того как Головкин дал убежать тому юному грибнику, он еще месяц сходил с ума от ужаса, каждую ночь ожидая, что за ним придут и арестуют. Никто не приходил, а ужас как будто назло приманивал все более изощренные фантазии, заставлял искать новые способы убийства и каждые выходные гнал его на железнодорожную станцию. Сергей садился в электричку и ехал куда-нибудь в Подмосковье, километров за 50–70 от Москвы. Там, рядом с небольшими населенными пунктами, примерно в получасе езды от Истры, Подольска или Лобни, обычно располагались базы летних пионерлагерей. Он все еще не решался пойти на контакт с мальчиком, предпочитая издалека выслеживать хорошо сложенных темноволосых пионеров лет тринадцати-пятнадцати, которые по той или иной причине оказались вдруг в одиночестве. Сергей вставал поодаль от подростка, сидевшего на лавочке и читавшего книгу или загоравшего на пляже. Ему было достаточно видеть объект своих грез, осознавать, что гипотетически он может подойти к нему и «наказать» тем способом, какой ему больше нравится.

Проблема сексуального отклонения не в самом его наличии. Главная его опасность заключается в том, что оно может прогрессировать, отдаляя человека от принятых в обществе норм. Очень скоро Головкину стало не хватать тех иллюзорных картин, которые рисовало его нездоровое воображение. Вдобавок ко всему стало холодать. Сначала закрылись лагеря, так как близился учебный год, а потом исчезли и подростки, приезжавшие по выходным на дачу. Летняя жизнь замерла до следующего года, и Сергей понимал, что не сможет так долго ждать.

Он по-настоящему испугался, когда поймал себя на том, что подолгу разглядывает мальчишек возле магазина рядом с общежитием и проводит слишком много времени с ребятами из секции верховой езды на конезаводе. Головкин фантазировал о них достаточно часто, но хуже всего было то, что он начал то и дело впадать в то странное отрешенное состояние, которое его настигало во время слежки за каким-нибудь подростком из пионерского лагеря. Тогда он еще контролировал себя, но сейчас все чаще «отключался» на работе. Несколько раз Сергей замечал за собой подобное, когда был занят осеменением лошадей. Однажды, очнувшись, он увидел, что перед ним чуть ли не вплотную стоит новая практикантка и смотрит на него с ужасом и отвращением. Поняв, что ветеринар ее заметил, девушка громко вскрикнула и убежала, а потом он несколько дней не встречался с ней на конезаводе.

С этим нужно было срочно что-то делать, и Сергей решился на поступок, на который еще полгода назад у него ни за что не хватило бы смелости. Он надумал заняться сексом с кем-то, кто походил бы на героев его фантазий, полагая, что это поможет избавиться от навязчивых видений, которые то и дело возникали у него при виде мальчиков лет пятнадцати.

Несколько недель он собирался с духом и присматривал подходящую кандидатуру. В конце концов ему удалось познакомиться с восемнадцатилетним Тимофеем, который был не прочь с кем-нибудь выпить. Парень околачивался возле кафе в центре Одинцова. Сергей предложил ему зайти вместе в это заведение. Когда они уже изрядно выпили, Головкин «вспомнил», что у него на конезаводе припасена пара бутылок водки, а «закуска там всегда найдется». Парень настроился напиться до беспамятства, так что легко согласился поехать с новым знакомым. К тому же перспектива оказаться на конном заводе после закрытия выглядела весьма заманчивой и авантюрной.

Они ввалились на территорию конезавода глубоко за полночь и тут же направились в загон с лошадьми. Животные, почуяв запах алкоголя, начали громко ржать, поэтому приятелям пришлось ретироваться в каптерку. Добавив еще по чуть-чуть, Головкин осмелился приступить к задуманному. В конце концов, в случае чего всегда можно будет списать все на действие алкоголя.

Новый знакомый был слишком пьян, чтобы как-то реагировать, и только изредка что-то бормотал, пока Головкин раздевал его. Сергей не собирался претворять все свои фантазии в жизнь, мечтая о том, что у него с этим молодым человеком завяжутся настоящие отношения, которые излечат его от безумия и одиночества.

Он долго смотрел на обнаженного Тимофея, прежде чем решиться на оральный секс.

– Сдурел? Что ты делаешь? Тебе вообще не противно?! – замычал парень.

Сергей, склонившийся над гениталиями собутыльника, выглядел не устрашающе, а ничтожно и смешно. Отпихнув Головкина ногой так, что изрядно пьяный мужчина свалился на пол, молодой человек начал одеваться.

– Я тебя посажу. Это же пять лет, не меньше. Вот увидишь, утром же напишу заявление. Там, в тюрьме, с тобой этим с удовольствием займутся. Тебе понравится.

Парень то начинал сыпать шутками, то оскорблял, грозя милицией и без того испуганному Сергею.

– Как отсюда выйти, черт возьми?! – воскликнул молодой человек, дергая неподдававшуюся ручку двери.

– Я покажу, – сказал Головкин, мельком взглянув на лопаты, сложенные возле амбара с овсом.

– Сам справлюсь, не девушка, если не заметил, – оскалился Тимофей и наконец распахнул дверь каптерки.

До самого утра Головкин просидел на продавленной тахте, уставившись в одну точку. Он не спал и не бодрствовал, пребывая в сумеречном состоянии, придавленный животным страхом. В его сознании то и дело вспыхивали картины того, как к нему явится милиция, его арестуют и отправят в колонию. Как и кем он выйдет из заключения? Маловероятно, что подобные ему там выживают, и уж точно оттуда не возвращаются нормальными и здоровыми.

Утром Сергей вернулся к работе, но уже в пять вечера вновь пошел в каптерку и опять до утра бессмысленно смотрел в стену. Поначалу он решил написать заявление об уходе, но тогда пришлось бы вернуться к родителям, а эта перспектива его пугала еще больше. На смену бессмысленным метаниям пришла стадия смиренного ожидания ареста. Неделю он жил на конезаводе, боясь, что за ним придут в общежитие, но потом все же решился переночевать у себя.

Шли дни, но ничего не происходило. Всякий раз, когда Головкин видел молодого человека, который напоминал Тимофея, его спина намокала от холодного пота. Но ни разу с того дня он больше не видел своего случайного знакомого, да и не факт, что они узнали бы друг друга, так как в тот день оба выпили слишком много.

Впервые в жизни Головкин настолько открылся другому человеку, но ничего, кроме насмешек и унижений, это не принесло. День за днем в нем копилась злоба вперемешку с желанием, и в начале весны он вновь стал колесить по Подмосковью в поисках объекта своих фантазий. Сергей больше не собирался открываться им, ставить себя в унизительное положение, видеть в этих мальчишках людей. Для него они были испорченными элементами. Их нужно было призывать к дисциплине и наказывать. Их нужно было убивать.

Марина, девушка, с которой Сергей ходил в кафе, с тревогой наблюдала за изменениями, происходящими с сослуживцем. За несколько месяцев из молодого мужчины, пусть немного стеснительного, но работящего и непьющего, Головкин превратился в чудака, настоящего городского сумасшедшего. Теперь он сторонился любого общения, всюду ходил в одной и той же зеленой штормовке, стараясь не снимать ее ни в столовой, ни на планерке. Он больше не скрывал удовольствия, которое получал, осеменяя кобыл, и даже бравировал своим странным пристрастием, из-за чего мужчины, работавшие на конезаводе, стали презрительно над ним подсмеиваться и сторониться. Еще одним изменением стал запах. Казалось, Сергей вообще перестал мыться и хоть как-то следить за собой. Каждый раз, когда он входил в помещение, вместе с ним вплывал едкий, удушливый, прокисший запах давно не мытого тела. Сотрудники конезавода стали считать его кем-то вроде местного дурачка. Теперь уже Марине было стыдно за то, что она когда-то поддалась на уговоры подруги и пригласила Головкина на свидание. Еще ужаснее было воспоминание о том, как его тогда стошнило.

Сергей чувствовал, что его стали избегать, и, будто назло, вел себя еще более странно и отталкивающе. Он явно нуждался в помощи, в разговоре по душам, но никто на конезаводе не стал бы этого делать. Подчиняясь стадному инстинкту, человек сторонится отверженных, опасаясь, что, подав руку упавшему, будет следующим в списке на изгнание. Выступить в защиту того, кого уже обступили и собираются бить, способен далеко не каждый. Подобное случается, но крайне редко. На самом деле такое поведение противоречит социальной природе человека. Изгой может получить поддержку только извне, от кого-то, кто не принадлежит к этой группе. Однако отверженный обречен опасаться других людей, поэтому ему сложно заводить новые знакомства, а сменить коллектив сродни подвигу.

По выходным Головкин снова стал выбираться за город на электричке. Высокий и сутулый, он зимой и летом одевался в одну и ту же камуфляжную куртку, которая, казалось, была призвана сделать его невидимым. С собой у него неизменно была потрепанная рыболовная сумка, в которой теперь лежали складной нож, веревка и спортивный бинокль, купленный на ВДНХ.

Летом 1984 года Головкин отправился в очередное такое путешествие, но на сей раз собрался довести дело до конца. Если реализовать свои фантазии, то, возможно, они перестанут довлеть над ним, не будут сводить с ума. Для самоуспокоения он то и дело нащупывал в сумке нож и веревку. В тот день Сергей добрался до платформы Жаворонки и пересел на электричку, следовавшую в Можайском направлении. На станции 40-й км Головкин снова вышел и дождался очередного подмосковного поезда, а минут через тридцать сошел на станции Деревня Бутынь и углубился в лесополосу.

В километре от платформы Сергей наткнулся на забор пионерского лагеря «Романтик», относящегося к заводу «Фрезер». Это был не лучший лагерь Одинцовского района: ни одного водоема поблизости, а из развлечений – только игры в Зарницу, прохождение полосы препятствий и самодеятельность. В основном сюда приезжали старшие подростки. Большинство групп составляли тринадцати-пятнадцатилетние пацаны, которые бо́льшую часть времени тратили на то, чтобы найти способ сбежать из-под контроля взрослых и выбраться за территорию лагеря, чтобы покурить.

Сергей заприметил одну из полянок, где устраивались перекуры. Пионеры притащили сюда два пня и старый колченогий стол. Головкин облюбовал поваленное дерево, метрах в тридцати от этого места, уселся на него и принялся курить одну сигарету за другой, наблюдая за стайками подростков. На него никто не обращал внимания. Мало ли рабочих отлынивает от своих обязанностей в погожие летние дни?

Каким образом Сергею удалось проездить пару часов на электричке и остаться в том же Одинцовском районе, он и сам бы объяснить не смог. Казалось, всю дорогу Головкин сомневался, отъезжая сначала немного вперед, а затем заскакивая на электричку, возвращающую его в Одинцово.

За час до отбоя через дыру в заборе вылез подросток лет четырнадцати. На дворе стоял август, и было уже достаточно темно. Мальчишеская фигура терялась среди деревьев. Виднелся лишь огонек сигареты, и чувствовался едкий запах дешевого табака.

Сергей поднялся, выкинул окурок и направился к пареньку.

– Не поможешь мне мешок из леса донести? – спросил Головкин, приблизившись вплотную.

– Мешок? У меня времени нет, скоро отбой, – ответил пионер, тревожно озираясь на дыру в заборе. Они договорились с приятелем встретиться здесь, чтобы перекурить и обдумать, где бы достать спиртное, чтобы пронести на дискотеку. Общаться с этим подозрительным типом ему совсем не хотелось.

– Я заплачу. – Сергей решил попытать удачу еще раз.

– Я же сказал, отбой скоро, меня искать пойдут, а потом из лагеря выгонят, – раздраженно ответил подросток, презрительно смерив взглядом незнакомца. Он выкинул дотлевшую сигарету и сделал шаг в сторону лаза в ограде, но уже в следующую секунду его мир померк. Странный мужчина бросился к нему и заломил руку так, что захрустели кости и подкосились ноги.

Головкин достал из кармана нож и показал его мальчику.

– Будешь сопротивляться? – спросил он спокойным тоном, с прежним напускным дружелюбием. Мальчик замотал головой и всхлипнул. Он еще раз бросил взгляд на лаз в заборе, но там по-прежнему никого не было.

Головкин вытащил приготовленный заранее холщовый мешок – в таких продавались гвозди и шурупы – и натянул его на голову жертвы. Дезориентированный подросток теперь был полностью в его власти. Сергей закинул за спину болтавшуюся под ногами сумку и повел мальчика в глубь леса. Тот почти не сопротивлялся, но то и дело спотыкался и падал, чем безумно раздражал.

– Не спотыкаться! – зловещим, холодным тоном, приговаривал Головкин, толкая паренька в спину.

Когда подросток оступался, Сергей еще сильнее заламывал ему руки, мальчик начинал хныкать и просить отпустить его.

– Что я вам сделал? Вы понимаете, что сейчас меня по всему лесу будут искать? Милицию вызовут, вы понимаете? – причитал он.

– Часто у вас сбегают за территорию? А сколько раз милицию вызывали? – Сергей сделал паузу. Мальчик молчал. – То-то и оно. Врать нехорошо, тебе не говорили?

Сейчас он чувствовал себя героем документальной хроники времен Второй мировой. Точно так же, согласно тем кадрам, гестаповцы вели в лес на расстрел евреев (а может, и не евреев, – Сергей мало интересовался тем, кого именно расстреливали). В этот момент подросток в очередной раз споткнулся, и Головкин со всей силы заломил ему руки.

– Не спотыкаться, я сказал, – рявкнул мужчина.

Мальчик упал, и Головкин в первый раз ударил его ногой в живот. На голове паренька все еще оставался холщовый мешок, поэтому насильник не мог видеть искаженного болью лица. С одной стороны, ему хотелось снять мешок, но с другой – так мальчик не видел нападавшего, не мог посмотреть ему в глаза, и Головкину было намного проще не замечать в жертве человека.

В какой-то момент подросток потерял сознание от боли и ужаса. Головкин был разочарован этим, но все же достал из сумки веревку с завязанной заранее петлей и перекинул ее через сук ближайшего дерева. Он хотел видеть, как мучается его жертва, поэтому пришлось потратить остаток питьевой воды из бутылки на то, чтобы привести мальчика в чувство.

Андрей, тринадцатилетний московский школьник, очнулся с петлей на шее. Как только он открыл глаза, Головкин начал тянуть за веревку. Глаза подростка наполнились ужасом, он попытался оттянуть петлю руками, стал отчаянно брыкаться, пытаясь сбить с ног нападавшего, но тот успел подтянуть его еще сильнее наверх. Минут десять парень хрипел и брыкался, на секунду ослаблял веревку, чтобы глотнуть воздуха, а затем вновь начинал задыхаться. С каждой минутой движения жертвы становились все менее осмысленными. Лицо мальчика синело и бурело, а взгляд становился безжизненным. Когда он стих, мужчина срезал веревку. Тело подростка безвольно распласталось у его ног. Головкин начал медленно раздевать Андрея, чтобы изнасиловать.

Когда все закончилось, Сергей снова пнул мальчика в живот и полез в сумку за орудием убийства. Согласно первоначальному замыслу, он собирался исполосовать и расчленить задушенную жертву. Насильник достал массивный нож с острым лезвием и попытался ухватить его поудобнее. Казалось, нож не хотел слушаться. Несколько раз Головкин ронял его, услышав внезапный скрип или шорох. Когда он все же поднес лезвие к белой коже жертвы, то понял, что не может сделать надрез. Ему отчаянно этого хотелось, но что-то его останавливало.

В этот момент вдалеке послышались голоса заплутавших грибников, возвращавшихся на дачу, и Головкину пришлось поторопиться. Он тщательно очистил место преступления, оттащил тело мальчика к валежнику и быстрым шагом двинулся в направлении железнодорожной станции. Последний поезд до Одинцова уходил в полночь, так что нужно было спешить.

Начавшаяся с подражания любимым с детства фильмам склонность к садизму все сильнее захватывала Головкина. Обычно все начинается с относительно невинных экспериментов, но со временем страсть разрастается, заполняет собой человека и подчиняет его себе. Он стремился вновь пережить то, что испытывал во время просмотра жестоких сцен документального кино. Ему необходимо было видеть искаженное болью лицо, судороги и мучения жертвы. Такие картинки сопровождали его с юных лет, Головкин понимал эти эмоции, а сам факт того, что он способен заставить человека переживать подобное, не мог не завораживать.

О природе садизма написано очень много. В МКБ-10 и DSМ-5 садистическое расстройство рассматривается как отдельное нарушение психики, но в большинстве случаев говорят о садомазохизме, потому как речь обычно не идет о непосредственном удовольствии при доставлении боли кому-либо или стремлении к тому, чтобы самому ее испытывать. Это всегда присовокупление к чужой эмоции. Человек чувствует связь с другим посредством общей боли. Мазохизм часто проявляется во вполне гуманистических формах. Полагаю, у многих есть знакомые, которые подобрали старую больную собаку, «чтобы дать ей шанс умереть с достоинством». Садизм тоже может проявляться в относительно безобидных вещах. К примеру, если тренер с необыкновенным упорством занимается со спортсменом до полного обоюдного изнеможения. Все это далеко не всегда признаки садомазохизма, если за поведением человека не видно подлинного личного мотива. Если кто-то приютил больное животное, потому что его собственная собака умерла, когда он был в отъезде, то речь здесь про психологическую травму. Если тренер «гоняет» спортсмена, потому что сам именно в этом соревновании когда-то не смог преуспеть, то он просто закрывает гештальт. Если же кто-то раз за разом совершает однотипные, ничем не обоснованные поступки такого плана, если его все чаще тянет наблюдать за чьей-то болью, то мы имеем дело с садомазохизмом, связанным с неприятием себя. Человек считает, что недостоин любви, уродлив внешне или внутренне, недостаточно настоящий. Поэтому только яркие, очевидные эмоции, которые кто-то демонстрирует исключительно по отношению к нему, замещают нормальные человеческие отношения.