12

В молчании

1984 г., Москва, Детская клиническая больница № 9

Тринадцатилетний Андрей Нестеров постепенно шел на поправку. Переломы срастались, раны затягивались. Голос, правда, к нему так и не вернулся даже после операции, хотя никаких медицинских причин к молчанию больше не было. Подростку просто нечего было сказать. Человеческая психика устроена таким образом, что краткосрочное переживание не способно его сломить. С другой стороны, даже минутное происшествие можно прокручивать в голове сколь угодно долго. Память Андрея просто вычеркнула травмирующие воспоминания, упаковала их и сдала в «архив», поместив куда-то между первым вздохом и теплыми руками акушерки. Он помнил, как вылез в дыру в заборе, чтобы покурить, а потом что-то черное и страшное ворвалось в его жизнь. Нужно было обязательно идти вперед и не падать, а затем его повесили на дереве. Наверное, он все-таки упал.

Постгипоксическая энцефалопатия. Острое нарушение мозгового кровообращения по ишемическому типу. Множественные ссадины живота, шеи, бедер, голеней.

Диагноз А. Нестерова

Несколько месяцев Андрей провел в больнице под неусыпным надзором профессионального, очень пожилого и сильно пьющего психиатра, который постоянно устраивал ему какие-то тесты и обсуждал что-то с другими врачами. Однако бо́льшую часть работы в отношении Нестерова составляли скандалы с милицией и прокуратурой.

Чуть ли не каждый день в больницу приходил кто-нибудь из правоохранителей. Все намеревались побеседовать с пострадавшим. Кто-то рвался его допросить, кто-то хотел «просто поговорить», а кто-то – применить к подростку модную технику допроса с приемами релаксации, как при гипнозе (впоследствии в профессиональной литературе она получит название когнитивного интервью).

– Вы хотите закончить начатое и добить парня? – злился психиатр, когда видел на проходной кого-то из сотрудников органов.

– Мы хотим найти преступника, – с бесконечной тоской в голосе отвечал очередной оперативник.

Владимир Николаевич, психиатр с двадцатилетним стажем, всякий раз принимался объяснять, почему именно сейчас нельзя разговаривать с мальчиком. Андрей Нестеров уже через несколько дней после происшествия выглядел так, будто просто неудачно подрался со сверстниками. Разве что глубокий шрам через всю шею красноречивее любых слов свидетельствовал о том, что случилось нечто серьезное. Врачи старались обходиться с ним аккуратнее, поселили его в отдельную палату и лишний раз не трогали. В итоге подросток оказался заперт в комнатушке с белыми стенами, казенной мебелью и окном, открыть которое можно было только специальным ключом. Целыми днями он проводил в этой палате, иногда наведываясь в комнату для отдыха, где стоял большой цветной телевизор. Несколько раз кто-то к нему подходил, пытаясь побеседовать или предлагая сыграть в карты, но Андрей молчал, а в его глазах читался страх. Люди обычно чувствуют чужой испуг и презирают тех, кто их боится. Парня записали в число «странных дурачков» и больше к нему не подходили, а подросток старался реже покидать свою палату.

– Андрюш, зайди к Владимиру Николаевичу сегодня, – сказала ему медсестра. Подросток кивнул и с тоской посмотрел в окно. За стеклом виднелся черно-белый пейзаж: несколько деревьев и многочисленные однотипные больничные корпуса на фоне грязного неба. Даже трава на газонах казалась серой и пыльной.

В назначенный час Андрей пришел к кабинету психиатра и осторожно постучал.

– Проходи, садись, поговорим, – улыбнулся врач и отложил в сторону бумаги.

Подросток оттянул ворот футболки, демонстрируя алеющий шрам от удавки.

– Я знаю, почему ты не можешь говорить, но хочу понять, почему не стремишься этого делать, – начал разговор Владимир Николаевич, внимательно наблюдая за тем, как ведет себя пациент.

Андрей взял со стола ручку и начал вертеть ее в руках. По этому жесту было видно, что до больницы парнишка явно курил и имел привычку вертеть так сигарету. Многие юные пациенты бегали подымить на лестницу, никто их особо не останавливал. В конце концов, если подросток проявляет интерес к подобным занятиям, то он уже не безнадежен. Санитарки гоняли курильщиков, грозя им мокрой тряпкой, но врачи относились ко всему этому лояльно. Андрей ни разу за все время пребывания в стационаре не приблизился к курилке, но вот мышечная память сработала, и он сейчас задумчиво крутил ручку. Владимир Николаевич пододвинул к нему лист бумаги.

«Если я начну говорить, мне придется вспоминать», – написал мальчик крупным, размашистым почерком.

– Не придется, – сказал врач. – Обещаю, никто тебя не заставит вспоминать ничего, что ты не хочешь помнить.

«Тогда его не поймают», – написал Андрей.

– А ты подумай, кто тебе важнее, он или ты, – резко сказал психиатр.

Подросток продолжал крутить между пальцами ручку. Этот вопрос явно ввел его в ступор, хотя ответ вроде бы был очевидным. Но не для Андрея. Он понимал, что больше не сможет существовать, как прежде. Наказать обидчика казалось единственной важной целью. Только это оставалось более или менее понятной причиной, чтобы жить дальше. Вспоминать не хотелось. Мозг отчаянно этому сопротивлялся и буквально парализовал голосовые связки, только чтобы Андрей не начал погружаться в недра памяти.

Владимир Николаевич внимательно наблюдал за поведением пациента. Иногда при общении с психиатром у людей возникает ощущение, что врач совершенно их не слушает. По большому счету так обычно и есть. О том, как и в чем виновата ваша мама, послушать может и психолог. Психиатр обычно смотрит на то, как человек себя ведет и как говорит. Резкие у него движения или плавные, садится он на краешек стула или откидывается на спинку? Все это расскажет о характере. Насколько логичен человек в своих суждениях? Пусть даже он излагает теорию заговора, согласно которой Гитлер выжил и осел в Аргентине. Не имеет значения. Логично построенная речь свидетельствует об одном, если же логика хромает и ускользает, то диагноз будет другим.

Андрей молчал. Он сидел на краешке стула и явно чувствовал себя дискомфортно. Пауза затягивалась. Владимир Николаевич продолжал наблюдать. Сейчас важно было вернуть пациенту речь. Вне всякого сомнения, события такого масштаба не могут не затронуть психику человека, тем более подростка. Списанные в архив воспоминания спустя три-четыре года начнут просачиваться сквозь толстые стены, возведенные сознанием. Эти токсичные, радиоактивные яды никто, включая самого Андрея, не заметит. Все вокруг постепенно забудут о том, что произошло. Молодой человек будет старательно делать вид, что и он уже вычеркнул случившееся из памяти, но от этого заблокированные воспоминания станут еще более ядовитыми. Разовьется серьезный посттравматический синдром, который придется на молодость парня, и это, несомненно, повлияет на его будущие отношения с людьми и в конечном итоге на всю жизнь. Конечно, перспективы не самые радужные, но сейчас важно было вернуть речь мальчику, а для этого заставить его делать упражнения, которые помогли бы заново научиться говорить. Операцию на горле сделали недавно, и без этих упражнений голос мог не вернуться вовсе. Кому-то может показаться, что к психике отсутствие голоса не имеет особого отношения. Но только речь делает нас людьми, социализирует и вводит в общество. Оказавшись без этой возможности, Андрей неизбежно будет отчужден от мира людей, останется наедине с собой. А это способно сломить кого угодно, вылившись в серьезное расстройство личности. С этим расстройством тоже вполне можно справиться безо всякой терапии, вот только дальнейшая жизнь будет иного качества. В распоряжении Владимира Николаевича оставалось от силы недели две, за которые он должен был вынудить Андрея заговорить. В данном случае это означало заставить парня вернуться к людям, среди которых был и тот, кто сотворил с ним ужасные вещи.

– Попробуй захотеть, ладно? Сходи на занятие, посмотри, что там да как. Начнет получаться – мне будет премия, а не начнет – не страшно. Шоколадку мне принесешь как-нибудь, – улыбнулся врач. Подросток удивленно на него посмотрел.

«Большая премия?» – написал он на листке.

– Да не сказать, что большая, но приличная. По твоим меркам большая, наверное. Куртку с кроссовками и рюкзаком купить можно, – усмехнулся врач.

«Джинсы», – написал мальчик.

– Можно и джинсы. Дадут премию – куплю тебе в подарок, – сказал психиатр и откинулся на спинку кресла, которая жалобно скрипнула. Подросток кивнул, поднялся со стула и вышел. Вечером Владимир Николаевич позвонил родителям Андрея и попросил купить их сыну джинсы.

– Может, лекарства нужны какие-то? – саркастически спросила мать.

– В данном случае джинсы – это лекарство, – поморщился врач и положил трубку. Общение с родственниками пациентов – самая неприятная часть работы любого врача.

Спустя несколько дней на проходной больницы объявился очередной сотрудник милиции.

– Я не буду никого допрашивать. Нашли уже вроде. Нужно только фотографии показать, – шутливо поднял руки вверх следователь, которого Владимир Николаевич разворачивал уже дважды. Теперь отказать было сложно. Подросток только начал заниматься с физиотерапевтом, и у него даже появились первые успехи. Это дознание вполне могло стереть все призрачные успехи в реабилитации. С другой стороны, знать, что где-то рядом разгуливает садист, которого так и не обезвредили, еще хуже.

Андрея привели в комнату, где милиционер уже разложил на столе несколько фотографий мужчин средних лет.

– Посмотри внимательно, может, узнаешь кого-то, – попросил следователь. Подросток кивнул, сел на стул и вытянул голову, чтобы лучше разглядеть один из снимков. В этот момент стал виден шрам, перерезавший шею подростка. Мужчина заметил его и тут же опустил глаза. Наблюдавший за процедурой психиатр недовольно поджал губы. Казенная деликатность, черт бы ее побрал. Следователь видел в своей жизни вещи и похуже. Конечно, он не испугался шрама, но отвел глаза, чтобы не смущать подростка. Мы предпочитаем делать вид, что не замечаем уродства и несовершенства, выдавая это за чувство такта. Андрей же явно воспринял это как проявление брезгливости и тут же начал натягивать ворот кофты на шею, чтобы скрыть рубец.

Когда подросток взял в руки фотографию Голышева и стал вертеть ее в руках, следователь тяжело вздохнул и стал стучать пальцами по столу.

«Похож», – написал Андрей.

– Так нельзя говорить, нужна определенность: он или не он, – возразил следователь как можно мягче. Ему явно приходилось все время напоминать себе о том, что перед ним ребенок.

Андрей бросил вопросительный взгляд на Владимира Николаевича. Врач стоял возле стены с непроницаемым лицом и наблюдал за происходящим.

«Он», – написал подросток на листе бумаги.

– Ну вот и все, парень, ты свободен, и все свободны. Преступника нашли, он все осознал и под поезд бросился. Поздравляю тебя с тем, что все хорошо закончилось, – заметно повеселел милиционер. Андрей указал глазами на дверь, и Владимир Николаевич разрешил ему идти в палату. Он видел, что юный пациент как минимум не уверен, а если уж честно, то явно не помнит внешности преступника. Этот человек несколько часов подряд издевался над подростком и насиловал его, а потом сооружал виселицу, чтобы вздернуть жертву. Андрей разглядел лицо насильника вблизи. Возможно, оно казалось ему последним, что он видит в своей жизни. Его воспоминания сейчас были прочно заблокированы, но их токсичного влияния никто не отменял. Если бы эти фотографии заставили его что-то вспомнить, это было бы видно. Руки начали бы трястись, почерк изменился бы, он бы мог заплакать или попроситься в туалет, но Андрей просто указал на снимок и вышел. С другой стороны, для него лучше считать, что садист умер. Вот только Владимир Николаевич сильно сомневался в том, что подросток на самом деле так думает.