8

Женщина, которой отдали близнецов, занималась тем, что воспитывала незаконнорожденных детей крупных буржуа. Сильвена выбрала ее потому, что у той были хорошие рекомендации. Актриса не стала торговаться и хорошо платила за содержание детей. Однако перемена режима пагубно отразилась на одном из младенцев – мальчике; по непонятной причине он стал хиреть и спустя месяц умер.

Сильвене сообщили об этом в самое неподходящее время; она и без того опаздывала на репетицию в декорациях, и ее новый любовник, высокий смуглый молодой человек, игравший в одной пьесе с Сильвеной, уже торопил ее.

Она нацарапала письмецо Люлю, чтобы отправить его пневматической почтой.

«Это нередко случается с близнецами, – писала Сильвена. И продолжала: – Я подавлена горем. Я не сознаю, что делаю. Не сознаю, что говорю. Я еду на репетицию, как автомат».

Она подумала: «Он сочтет необходимым явиться вечером, чтобы утешить меня. Какая досада!»

Ведь ей удалось все так устроить, чтобы не видеть его двое суток; уже обо всем условились. И Сильвена поспешила добавить несколько слов: «Репетиция продлится весь вечер и всю ночь. Это ужасно!»

– Да-да, я совсем готова, милый, иду! – крикнула она своему любовнику.

Взглянув на озабоченное лицо Сильвены, тот спросил:

– Что-нибудь случилось?

– О, пустяки! Небольшие неприятности.

Про себя она подумала: «Да, надо ведь еще известить и Фернанду. От нее так просто не отделаешься».

После репетиции Сильвена поехала в магазин трикотажных изделий. По дороге купила букет цветов.

Фернанда жила в комнате позади магазина. Она была занята приготовлением обеда.

Целых полчаса несчастная судорожно рыдала.

– Вот, вот, – стонала она. – Господь Бог начинает меня карать. Я хочу взять девочку к себе, я хочу ее взять! А то ее там тоже уморят! Ведь она – частица моего существа, тебе этого не понять.

– Да нет же, голубушка, я отлично понимаю, – раз двадцать повторила Сильвена. – Ты же знаешь, я люблю их так, будто это мои собственные дети.

– А когда похороны? – спросила Фернанда.

– Послезавтра утром.

– Как ты туда поедешь?

– Должно быть, в автомобиле, вместе с Люлю.

– Значит… В каком часу мне надо быть у тебя?

– Нет-нет, голубушка, – поспешно возразила Сильвена. – Лучше тебе поехать туда отдельно от меня. Когда человек в горе, он не помнит, что говорит. Согласись сама, было бы ужасно глупо, если бы ты допустила оплошность, что-нибудь ляпнула…

Она достала из сумочки стофранковую кредитку.

– Вот… возьмешь такси.

Фернанда оттолкнула ее руку.

– Бери, бери, – настаивала Сильвена. – И не покупай цветы, я займусь этим сама. Как поздно! Мне очень грустно, но надо идти. Ты должна признать, что я немало забочусь о тебе.

– Спасибо, спасибо, ты очень добра, – пробормотала Фернанда.

Сильвена подняла лисий воротник на своем жакете и проговорила тоном, каким говорят с детьми, когда хотят их успокоить:

– А потом ты придешь на мою генеральную репетицию, а потом я стану направлять к тебе покупательниц, чтобы немного оживить твою торговлю, а потом, сама увидишь, все будет хорошо.

– О, когда речь идет о смерти, тут уж, знаешь, ничего хорошего быть не может, – возразила Фернанда, и по ее щекам заструились слезы. – Да, совсем забыла… Ведь я собиралась тебе рассказать… Сюда приходил какой-то тип, он задавал кучу вопросов – обо мне, о тебе: давно ли мы знакомы да в каком месяце мы уехали на юг…

– Что еще за тип?

– Не знаю. В коричневом пальто. Должно быть, сыщик. Не из полиции, но что-то в этом роде. Может, он приходил по поводу моей торговли.

«Неужели Люлю что-нибудь подозревает? – мелькнуло в голове Сильвены. – Нет, это невозможно. Впрочем, мне теперь на все наплевать».

И она отправилась обедать.

* * *

В представлении Моблана Мальмезон был далеким дачным местом. Вот почему для поездки туда он заказал не обычное такси, а вместительный автомобиль, напоминавший ту «испано-суизу», в которой они с Сильвеной ездили в Довиль. Большая охапка цветов лежала рядом с шофером.

Когда Сильвена и Люлю подъехали к дому кормилицы, Фернанда была уже там.

Сильвена бросилась в объятия своей подруги и воскликнула:

– О моя дорогая! Ты, как всегда, бесконечно добра и участлива.

Вполголоса она прошептала:

– Держи себя в руках, слышишь? Умоляю тебя!

Люлю больше всего заботился о том, чтобы не попадать ногой в лужи – их было немало возле дома.

Все время, пока продолжались похороны, Сильвена изо всех сил старалась плакать столь же безутешно, как Фернанда. Ей не пришлось разыгрывать эту комедию в присутствии многочисленной публики: за белым катафалком следовало всего пять человек. Как ни скромна была погребальная церемония, но и она казалась чрезмерно пышной. Невольно приходило в голову: нужна ли лошадь, чтобы отвезти на кладбище этот крохотный гробик, и нужен ли певчий, чтобы молить о милосердии к невинному младенцу?

«Ведь надо же было так случиться, чтобы умер именно тот младенец, которого назвали моим именем!» – невольно подумала Фернанда.

И ей захотелось взять под мышку маленький деревянный гробик и самой закопать его у какой-нибудь стены.

Отпевание в церкви заняло не больше четверти часа.

Кладбище было расположено неподалеку; узкая, недавно вырытая яма отсвечивала влажной глиной.

Подул легкий ветерок, и Люлю старательно прикрыл шею шарфом.

У кладбищенской ограды Сильвена шепнула Фернанде:

– Проводи меня до автомобиля. И сделай вид, будто утешаешь меня.

Несчастная мать, содрогаясь от рыданий, послушно зашагала рядом с Сильвеной, словно поддерживая ее, затем, понурившись, направилась к своему такси. Заметив, что Фернанда без сил рухнула на сиденье, Сильвена подумала: «Говоря по правде, я порядочная дрянь. Но такова жизнь, ничего не поделаешь!»

Большой наемный автомобиль двинулся в обратный путь к Парижу. Люлю сидел, выпрямившись на подушках, и смотрел в окно; выражение лица у него было холодное и замкнутое. Неожиданный удар судьбы не столько расстроил его, сколько раздосадовал.

Рядом с ним, слегка покачиваясь от толчков, сидела Сильвена; все было таким же, как прошлым летом, когда она уезжала вместе с Люлю в Нормандию: та же дорога за стеклом автомобиля, такая же бежевая обивка на подушках сиденья, такая же фуражка шофера перед глазами. И вместе с тем Сильвена отчетливо сознавала, что подходил к концу целый период ее жизни, период, отмеченный присутствием Моблана.

Теперь речь шла уже не о том, чтобы постепенно отдалиться от Люлю, нет, она уже ясно предвидела полный и безоговорочный разрыв.

Отныне она хотела сидеть в такой машине либо в одиночестве, либо в обществе человека, на которого ей было бы приятно смотреть. Ей опротивели утренние визиты и вялые прикосновения Моблана, она хотела, чтобы новый любовник проводил с ней все ночи напролет.

Из приличия прикладывая то и дело к глазам платочек, она незаметно поглядывала на молчаливого Моблана, на его профиль с вылезавшим из орбиты бледно-голубым глазом.

«Проканителилась с ним почти два с половиной года, он не вправе жаловаться», – подумала она.

Ей предстояло еще сообщить Люлю о том, что для нее уже было вопросом окончательно решенным, – о близком и неминуемом разрыве.

Сильвена понимала: у нее не хватит духу прямо сказать ему обо всем. Лучше написать письмо… И она уже повторяла про себя строки будущего послания:

«Ты должен меня понять… Конечно, мы останемся добрыми друзьями. Ты можешь навещать свою дочку так часто, как пожелаешь…»

Сильвена подумала: «Бедный старикан, все же это будет для него ударом».

Она была немного взволнована, но не из-за него, а из-за себя самой, из-за того, что перед ней открывалась новая, неведомая страница жизни. Она положила руку на сиденье.

Люлю похлопал своими дряблыми пальцами по ее маленькой упругой ладошке.

– Да… Все это очень грустно, мой бедный пупсик. Надеюсь, хоть девочка будет здорова, – произнес он таким тоном, словно хотел сказать: «Ведь она мне достаточно дорого обошлась».

Возвратившись к себе, Моблан обнаружил приглашение на семейный совет, который должен был происходить на авеню Мессины. Он не мог догадаться, зачем его приглашают. «Что им от меня нужно? – спросил он себя. – Чего они хотят? Семейный совет! Можно подумать, что я член их семьи! Вот негодяи… Ведь у них даже внуки живы!»

Отправить