13

На следующее утро, побрившись, приняв ванну и сделав массаж, он явился завтракать в комнату Изабеллы в весьма игривом настроении.

– Я смущен, я сконфужен моим вчерашним поведением, – произнес он, не скрывая своей гордости.

– Зачем же смущаться, – сказала, смеясь, Изабелла. – Мне было очень хорошо.

Она тоже находилась в отличном настроении.

– О, это вы говорите из жалости, – запротестовал он. – Вы очень добры ко мне, Изабелла.

Она протянула ему совсем еще теплый гренок с маслом.

– Я бы даже сказала, что вы весьма недурно с этим справляетесь, – заявила она с бесстыдством непосредственных натур.

– Да! В свое время и я чего-то стоил… Порою мне даже делали комплименты… Надеюсь, – снова краснея, продолжал Оливье, – вы не станете ревновать меня к моим былым увлечениям?

– О нет, уверяю вас, Оливье, darling, – заливаясь смехом, ответила она.

Изабелла впервые так назвала его и почувствовала, что нашла верное слово. Оливье был именно «darling».

– Бывает иногда, что старые деревья много лет не плодоносят, а потом вдруг, неизвестно почему, дают последний урожай.

– Прекрасно! Желаю, чтобы сбор урожая длился как можно дольше!

– Спасибо, дорогая, спасибо! Что мы сегодня будем делать?

Ему хотелось чего-то нового, интересного. Если бы не стоял ноябрь, он предложил бы поехать в Булонский лес – кататься на лодке. В конце концов он решил повести жену в зоологический сад.

– Должен признаться, дорогая, я там не был почти шестьдесят лет. Оденьтесь потеплее.

Зоологический сад являл собою мрачное зрелище. В аллеях ни души. Гнили собранные в кучи опавшие листья. Только кедры да лиственницы сохраняли на ветвях черноватые хлопья, почему-то именуемые вечнозеленой хвоей.

Старые медведи, дряхлые львы, сидя на задних лапах, зябли в глубине рвов и словно вспоминали последнего гладиатора, съеденного ими; облезлые волки, обезьяны с сизыми ягодицами, ламы – все они глядели на одинокую чету печальными глазами зверей, которых гложет смерть.

Весь какой-то заскорузлый и сморщенный, слон поднял двухсотлетний хобот, как бы собираясь затрубить, но вместо этого лишь зевнул.

– Подумать только, ведь все это нас так забавляло, когда мы были детьми! – сказал Оливье. – Да, конец животных ничуть не веселее, чем конец людей.

– Не надо, Оливье, darling!

– Ах, простите, я сознаю свою неблагодарность. Судьба одарила меня сверх меры… и совершенно неожиданным образом: племянница вознаграждает меня за многолетнюю привязанность к ее тетке… Совсем как в романах этого славного Бурже.

– Замолчите, – потребовала Изабелла. – Я больше не хочу слышать о том, что вы старик.

– Прекрасно. Тогда мне придется лгать.

Она взяла его под руку и, чтобы развлечь, предложила заняться шуточной игрой – «отыскивать сходство». Особенно богатые возможности им предоставили птицы. Вцепившись в железные прутья клетки, давился от хрипа Урбен де Ла Моннери со взъерошенным белым хохолком на голове, принявший обличье редкостного какаду.

Марабу с голым черепом, с длинным клювом, уныло опущенным в белый жилет, и зелеными крыльями, прикрывающими лодыжки, поразительно походил на академика.

– А вот и я! – воскликнул Оливье, указывая на голенастую птицу, у которой перья на затылке были словно разделены пробором, а покрытые пухом бугорки напоминали отвислые щеки. – Помесь журавля и райской птицы! Только посмотрите на него. Чем не мой портрет?

К нему вернулось хорошее настроение, и он предложил пойти завтракать в «Кафе де Пари».

Вскоре они перестали так оживленно проводить время по утрам. Оливье начал подолгу нежиться в постели, и теперь Изабелла приходила к нему завтракать. Часто он просыпался с тяжелой, словно налитой свинцом головой, но никогда не жаловался.

Супружеская чета казалась безмятежно счастливой, и это немало забавляло друзей. Одну только госпожу де Ла Моннери раздражали новые отношения, установившиеся между ее старым другом и племянницей.

– Итак, голубок, вы довольны? – спрашивала она Оливье.

– Весьма доволен, тетушка, – отвечал Оливье, улыбаясь.

Однако вечера, когда он особенно долго причесывался в ванной, что служило своего рода условным сигналом, становились все реже и реже. Теперь за обедом он избегал взгляда Изабеллы. Нередко он слышал, как жена его ходит взад и вперед по комнате и даже вздыхает. Тогда он без особого желания оставался в ванной дольше, чем хотел, а порой она сама входила туда и, словно по рассеянности, начинала раздеваться в его присутствии. А потом в постели, погасив свет, он подолгу лежал рядом с нею недвижимо, словно дал обет воздержания. В конце концов он просил ее о помощи.

– Это утомит тебя, darling, – шептала она.

– Нет, нет, мне так приятно.

А еще через некоторое время она уже не ждала его просьб.

Однажды, одеваясь, Оливье почувствовал головокружение и рухнул на кровать; несколько минут он пролежал без сознания, почти бездыханный. Создалось впечатление, что он потерял равновесие, натягивая брюки. С этого дня распорядок их жизни на некоторое время изменился. На рассвете он появлялся в спальне жены, а потом возвращался к себе и спал до полудня; затем слонялся по комнатам, зевал уже с обеда и укладывался в постель сразу после чая.

Но постепенно жизнь вошла в прежнюю колею.

Итак, сбор последнего урожая проходил с большими трудностями. Угадывая приближение конца, Изабелла все меньше щадила мужа. Казалось, она решила: «Надо пользоваться, пока не поздно. Когда он уже совсем сдаст, как-нибудь обойдусь».

Впрочем, у Оливье был по-прежнему здоровый вид и хороший цвет лица; как и раньше, речь его отличалась приятным юмором. Изабелла была почти искренна, уверяя себя, что новый образ жизни не вредит организму Оливье. А он между тем с нетерпением ждал слишком коротких, по его мнению, периодов, когда она бывала нездорова. Только в такие дни он отдыхал.

Внезапно в доме появилась госпожа Полан, которую Изабелла уже давно не видела. Старуха пришла узнать, как поживают Изабелла и господин Меньерэ.

– Он себя великолепно чувствует, еще никогда не был таким бодрым, – ответила Изабелла.

– Неужели? Я очень рада.

У госпожи Полан был удивленный, почти разочарованный вид. Так как стояла зима, она снова надела кроличью горжетку.

– Ну что ж, дорогая мадемуазель Изабелла… Ах, извините, я хотела сказать – госпожа Меньерэ, никак не привыкну… Выходит, вам больше повезло, чем мне, – сказала она. – А мой, вы знаете…

– Что случилось, Полан?

– Все еще не вернулся. Но мне известно, где он. И я не решаюсь просить развода не только из религиозных соображений, но еще и потому, что хорошо его знаю! Сейчас он пленник плоти. Но если я потребую развода, он способен покончить с собой! Ведь в сущности он меня любит…

Она приложила к уголкам глаз, а потом к кончику носа скомканный платочек.

– Бедняжка Полан! – сказала Изабелла.

– К счастью, я помногу занята у генерала, и это меня отвлекает. Я делаю для него все, что в моих силах. Он постоянно твердит: «Полан – мой начальник штаба!» Мы с ним отлично ладим. Его мемуары сильно продвинулись, это очень увлекательно!

Гостья удалилась, а Изабелла так и не поняла, зачем Полан приходила. Но оказалось, она появилась всего лишь на несколько часов раньше…

Среди ночи телефонный звонок разбудил профессора Лартуа, из трубки доносился голос обезумевшей Изабеллы.

– Доктор, приходите сейчас же! Оливье… мой муж… Умоляю, сейчас же… – кричала она.

В квартире все было перевернуто вверх дном; Оливье Меньерэ с выкатившимися глазами лежал, уткнувшись лицом в окровавленную подушку. Струйки еще не свернувшейся крови текли у него из носа и изо рта. Лартуа оставалось только констатировать смерть.

Изабелла со следами крови на волосах, на шее и на вороте ночной сорочки, забившись в кресло, тряслась в нервном припадке и вопила:

– Это ужасно! Ужасно! Нет, нет!.. Он был рядом, возле меня! И вдруг эта кровь! Нет!.. Он сжимал меня с такой силой, это просто ужасно! Он душил меня! Я не могла освободиться! Мне пришлось позвать прислугу! Ужасно!

– Довольно, успокойтесь, милочка, – жестко сказал Лартуа.

– Не может быть! – выкрикивала она. – С такой силой!.. Ужасно!

Лартуа заставил ее встать, отвел в ванную и губкой сам смыл с нее кровь.

– Недурное занятие! – пробормотал он.

– Доктор, скажите, это моя вина? Моя? О, не может быть!..

– Ваша вина… не ваша вина… Прежде всего это его вина, – ответил Лартуа. – В сущности, не такая уж плохая смерть. Спрашиваю себя, не хотел ли и я бы так умереть… Холодная вода вас немного освежила, не правда ли? Где у вас аптечка?

Она сделала неопределенный жест.

– Где у вас аптечка? – повторил он, обращаясь к горничной, которая испуганно ходила за ним по пятам.

Та открыла маленький белый шкафчик, висевший на стене.

Лартуа стал перебирать склянки; он обнаружил коробку без этикетки с маленькими беловатыми крупинками. Лартуа раздавил одну из них пальцами и, поставив коробку на место, сказал:

– Да, оказывается, это его вина. Как глупо принимать такую пакость!

Потом он взял трубочку со снотворным и заставил Изабеллу проглотить две таблетки; убедившись, что в аптечке больше нет ядовитых лекарств, он из предосторожности положил трубочку к себе в карман.

Изабелла, заливаясь слезами, нервно вздрагивала.

– Что мне делать? Что со мной будет? – стонала она. – Это ужасно!

– Прежде всего ложитесь спать, – сказал Лартуа. – Пусть вам дадут горячего чаю, а горничная посидит возле вас. Завтра утром я снова заеду.

– А он? А он? Бедный darling! Что нам делать? – рыдала Изабелла.

И вдруг, повернувшись к горничной, приказала:

– Пошлите за госпожой Полан. Она займется всем.

Отправить