«Пока смерть не разлучит…»

Он проснулся в темноте, в поту, от крика. Кричала Эстер, кричала душераздирающе. Сознание возвращалось к нему толчками – сначала крик, потом ощущение чего-то горячего и липкого на руках, потом – ее выпученные глаза в сумраке рассвета. Картинка медленно сложилась. Он стоял напротив своей жены, сжимая рукоятку ножа в руке.

– Не говори, что я опять всю ночь того…

– Сегодня поменьше, конечно, чем обычно, но я опять не выспалась.

– Я разговаривал или ходил тоже?

– Ты не разговаривал, ты трепался и обзывался в голос. Ходить не ходил, но брыкался знатно. Достал меня твой лунатизм, если честно…

Два года назад они встретились на вечеринке, как-то сразу познакомились и перешли на «ты». Оба из семей религиозных евреев, оба соблюдали кашрут и учились в религиозных школах, но решили отслужить в армии и со скандалами вырвались из ортодоксальной диаспоры, стали светскими людьми, им было о чем поговорить. Но такие пертурбации не проходят бесследно, эти люди стали одинокими из-за отказа родственников общаться с ними после «предательства веры». Через полтора года они уже поженились и жили вместе. Но было одно «но» – он ходил ночами по квартире, не отвечая на испуганные расспросы молодой жены. Разговаривал во сне. Иногда уходил из дома и терялся. Если она начинала трясти его – внезапно приходил в себя и был растерян, не понимал, почему стоит посреди кухни, а она кричит ему в лицо: «Проснись!»

Через какое-то время она привыкла к этому, но спать ей эти разговоры с похождениями мешали, ведь утром на работу. Росло напряжение. Со временем выяснилось, что он не только ходит по ночам – он и ест, и готовит, и вообще много чего делает не просыпаясь. Последней каплей перед походом к специалисту стало то, что они занялись ночью сексом, и она не сразу поняла, что он спит. Спит и трахается, ну как так-то?! Орала, умоляла, доказывала – он согласился, и они оказались у врача. Сначала семейного, который быстро понял, что профиль не его, и направил их к неврологу. Тот – в лабораторию сна, потом – к психиатру. Психиатр оказался честным, сказал, что расстройство редкое, а уж во взрослом возрасте вообще почти не встречается и обычно проходит само до 18 лет. Давал таблетки. За полгода они немало сменили этих самых таблеток – то «побочка» в виде слюнотечения и дрожи в руках не давали ему нормально жить и работать в гараже по ремонту грузовиков, то просто не было эффекта. И вот настало упомянутое выше утро – они в очередной раз проснулись, оба усталые и не выспавшиеся, надо идти на работу, а сил ну вообще нет. Вот нисколечко.

– Слушай, я так не могу, я буду спать в другой комнате. Я спать хочу! На работе засыпаю! Уволят ведь…

– Ну я-то не виноват, я вообще не помню ничего. Ну спи отдельно, конечно, раз уж тебе невмоготу.

– Не обижайся. Как только таблетки подействуют – будем вместе спать. К тому же я ведь только спать там буду, а до сна-то я вся твоя.

– Да я понимаю, понимаю, ладно.

На работу она ехала в дурном настроении. Выпила кофе по дороге – не особо помогло. Она думала, что Господь не одобряет разрывов супружеских отношений без веской причины и она же любит его, любит и готова помогать ему во всем и терпеть до конца, но голова же такая тяжелая. Сколько раз уже она в электричке засыпала, пропускала свою станцию. Однажды доехала аж до Беэр-Шевы, это больше ста километров после нужной ей остановки! Хоть поспала.

С другой стороны, он тоже прав, да. Он не виноват, он болен, и она сможет его вылечить! Смогла же до врача дотащить чуть ли не силком. Это все чертова еврейская генетика, злилась она, после Холокоста осталось так мало народа, что гены перестали смешиваться. К тому же он из закрытой общины, там вообще близкородственных браков всегда было много.

Но чувство родства душ брало свое – с ним она впервые в жизни не ощущала себя одинокой, он всегда умел выслушать и пожалеть ее, гладил по голове и шептал нежно в ухо, это ее всегда успокаивало. До их встречи ее жизнь была очень непростой – если ты родилась девочкой в религиозной общине, то жизнь твоя уже расписана до гробовой доски и прав у тебя меньше, чем у хомячка. Она сумела вырваться, несмотря ни на что, вынесла и побои, и травлю, от нее отказались все, она думала, что ее жизнь на этом окончена. Но в армии появились новые друзья, хоть и немного. Потом – курсы тестировщиков компьютерных программ, работа и, наконец, – любовь. Свадьба без родителей, совместная жизнь, планы на детей. Счастье, простое и обыденное, даже банальное, но такое выстраданное.

Вечером выяснилось, что он в это время в гараже врезал себе кувалдой по руке – хроническая усталость и недосып не давали сосредоточиться. Домой вернулся с гипсом.

– Что стряслось-то?!

– Да вот… Как-то недоглядел.

– Горе ты мое луковое, теперь будешь дома сидеть на больничном?

– Ну да, куда мне деваться, без руки-то, кому я нужен там.

Она жалела его, гладила по больной руке, говорила о том, что они найдут лучшего врача в Израиле и, если надо, возьмут в банке кредит, чтобы вылечить его. Она была готова биться за него до конца, он понимал это и плакал от чувства любви и благодарности.

Перед сном он долго думал о своем прошлом, об учебе в религиозной школе в Иерусалиме. О том, как завидовал тем, кто не носил черно-белую форму и мог позволить себе думать о разных вещах, кроме религии, ходить в кафешки, клубы, целоваться с девчонками. Вспоминал, как плакала мать, когда он сказал, что решил идти в армию и становиться «светским», как отец ругал его и проклинал за предательство, как вся семья сказала, что он для них больше не существует, и с этим напутствием он ушел из дома. А потом – служба, война в секторе Газа, ранение, больница, досрочный дембель, армейская пенсия, которой он оплатил себе обучение на техника-электрика по грузовикам. И встреча с Эстер, которая уже сопела рядом с ним, мгновенно уснув. Вспомнил вспыхнувшую любовь и бурный роман, который до сих пор не увял, не угас. Он думал о том, что, кроме нее и пары армейских товарищей, у него никого нет в этой жизни. Она – его Вселенная, его поддержка, любящая его, несмотря на шрам во весь живот после ранения и проблемы со сном. Вот и сегодня – хотела спать отдельно, но в результате все равно легла с ним, не хотела обижать.

Он уснул с мыслью, как он до боли в груди ее любит и все сделает, чтобы начать спать по ночам, как все. Чтобы вставать, как в рекламе, с улыбкой, свежим и приносить ей кофе в постель.

Он проснулся в темноте, в поту, от крика. Кричала Эстер, кричала душераздирающе. Сознание возвращалось к нему толчками – сначала крик, потом ощущение чего-то горячего и липкого на руках, потом – ее выпученные глаза в сумраке рассвета. Картинка медленно сложилась. Он стоял напротив своей жены, сжимая рукоятку ножа в руке. Клинок был погружен в ее живот, и она кричала, кричала, пока не закончился воздух. После этого кричала тоже, но уже каким-то сипом, хрипом, изо рта лилась кровь, текла по подбородку и капала на грудь. Наконец она осела, упала на пол, а он уже звонил в скорую, сразу все понял. Пытался придавить рану, зажать полотенцем. Эсти все бледнела, хрипела, кровь изо рта уже не лилась, а выходила кровавой пеной.

Он понял, что случилось. Во время своих сонных похождений он начал что-то готовить на кухне, а она стала его будить, и вот – удар ножом в живот, неловкий, но сильный; судя по крови изо рта и пене, он проткнул и желудок, и, видимо, повредил легкое. Он видел, как она умирает. Как закатываются зрачки. Она стала совсем белая, кровь уже не шла, а скорая все не ехала. Он выдернул нож резким движением и не раздумывая ударил себя в живот. В этот момент он не думал ни о чем, в голове была звенящая тишина и пустота, все его детство, прошедшее под знаком Веры и соблюдения Заповедей, перестало существовать. Он не думал о том, что убить себя – это один из самых страшных грехов. Он просто чувствовал, как из нее уходит жизнь, и отчетливо понимал, что ему нет смысла продолжать жить без своей Единственной.

Скорая все-таки приехала. Дверь была не заперта, врачи вбежали в квартиру, довольно быстро поняли, что девушка в ночной сорочке, пропитанной кровью, уже мертва. А вот парень был без сознания, однако же дышал и пульс был – в животе торчал нож, но рана не выглядела слишком уж страшной, его увезли в больницу.

Боли не было. Он лежал на больничной койке, связанный по рукам и ногам. После успешной операции и выхода из наркоза не сразу вспомнил, что произошло. А когда осознал, первым делом опять попытался покончить с собой, выдернув капельницу из вены и воспользовавшись ею как удавкой. Потом хотел воткнуть себе в глаз шприц – отнял его у медсестры, которая пришла делать ему какой-то укол, отнял силой, превозмогая боль в ране на животе. Она вызвала подмогу, тогда его и привязали к койке. Приходил психиатр, сказал, что заберет его в психиатрическую больницу, когда хирурги разрешат. Потом приходил полицейский – он ничего не скрывал, но полицейский не верил в такую историю, все искал «бытовые мотивы». Дурак, не понимает, не верит. Только психиатр заинтересовался его историей – и ушел, пообещав подумать, что делать. Тоже дурак – чего тут думать, он собственноручно убил любимую, и сделать уже ничего не получится. Ее уже похоронили, он даже не смог попрощаться, не смог поцеловать холодный лоб, не смог проводить ее к Богу. Бился, пытался сломать койку или привязанные к ней руки – в результате его привязали еще и за грудь, чтобы не мог ворочаться и выкручиваться. Его уговаривали, увещевали, приходил психолог – он плюнул ему в лицо.

Еще через неделю послеоперационные раны поджили, он успокоился и понял, что просто так ему не дадут умереть, надо добиться хоть какой-то свободы, поэтому взял себя в руки и начал есть (все это время отказывался от еды и воды, его кормили через катетер). Потом пообещал больше не буянить. Персонал отделения был утомлен необходимостью постоянно заниматься таким больным (только вымыть его, привязанного, и переворачивать каждые полчаса, чтобы не было пролежней, чего стоит!). Его отвязали.

Он начал потихоньку вставать, голова сильно кружилась после долгого лежания, но ничего – через пару дней он уже ходил по отделению и изучал возможности. Пытался найти открывающееся окно – не нашел, этаж высокий, все окна глухие. Думал украсть таблеток и отравиться – но не знал, что брать и сколько, чтобы наверняка. Боялся, что не умрет, а станет инвалидом. Все эти дни у него перед глазами стояло ее бледнеющее лицо в засыхающей кровавой пене, тоска саднила в груди, он готов был вырвать себе сердце, если бы мог. И вот, наконец, ночью он это сделал – бросился головой вниз между проемами пожарной лестницы, выход на которую всегда был открыт по инструкции. Пролетел два этажа и ударился головой о стальную ступеньку.

Мир погас и зажегся вновь. Он обнаружил себя стоящим в пустоте, залитой белым светом. Ничего не болело, в груди разливалось спокойствие. В голове немного шумело, он слышал приглушенно чьи-то крики, какой-то голос кричал: «Желтый код, персоналу нужна помощь на пожарной лестнице!»

Она стояла напротив и протягивала к нему руки с легкой улыбкой.

– Здесь нет болезней, дорогой. Ну все, все, я тут, рядом, не плачь, пойдем – у нас много дел, нужно создавать свой мир, наш мир… Здесь это возможно. Пойдем, Яир…

Отправить