Книга: Явка в Копенгагене: Записки нелегала
Назад: Рассказ «Весты»
Дальше: Рассказ «Весты»

Арест

9 октября 1970 года. С самого утра я посещал различные фирмы и правительственные учреждения. К полудню вернулся в офис. Необходимо было просмотреть почту, составить и отправить ряд деловых писем в Уругвай, Боливию, Мексику, Гонконг и США. Я сидел в офисе и стучал на своей портативной машинке. За другим столом у окна располагался Норберто, один из компаньонов, который беседовал с кем-то по телефону. Входили и выходили посетители, сновали девушки-машинистки с бумагами. Я не сразу обратил внимание на двух типов, которые только что вошли в офис и стояли, дожидаясь, когда Норберто закончит телефонный разговор. Один из них постарше, с сипловатым голосом, в темных очках, другой помоложе, красивый смуглолицый здоровяк спортивного вида. Я невольно, краем уха стал прислушиваться к их беседе. Говорил в основном тот, что постарше. Они предлагали свои услуги в качестве представителей какого-то страхового агентства и просили, чтобы контора Норберто передавала им адреса фирм, объявляющих о своем банкротстве, для того чтобы они и т. д. и т. п. Умница Норберто тактично и терпеливо задавал им встречные вопросы, но сипатый мужик в своем деле был дока и мгновенно находил нужный ответ. Он сидел ко мне спиной, тот, что помоложе, — лицом ко мне и с безразличным видом рассматривал меня. Посетители обменялись с Норберто визитными карточками, раскланялись и отправились восвояси. Я взглянул на Норберто. Тот недоуменно пожал плечами, глядя вслед ушедшим. «Чудаки какие-то», — сказал он. Я насторожился. Не спеша встал из-за стола и, пройдя через машинописное бюро, вышел в коридор. В этот момент подошел лифт, и оба наши посетителя, до этого стоявшие в коридоре, поспешили в него, хлопнув решетчатой дверью.
«Почему они так заспешили?»— подумал я. Подошел лифт. Спустившись вниз, я вышел на ярко освещенную полуденным солнцем оживленную авениду Корриентес. Было время ленча. Недавних посетителей нигде не было видно. Может быть, зашли в кафе? Или в соседний подъезд? В их движениях я отметил некоторую суетливость. Может быть, мне так показалось? Скорей всего показалось. А почему Норберто пожал плечами? Ведь он тоже отметил необычность их поведения. А у него огромный опыт ведения переговоров. Неужели что-то не так? У входа в кафе стоял высокий сутулый мулат. Скользнув по мне безразличным взглядом, он стал смотреть куда-то по ту сторону авениды. (В ночь ареста он будет стоять за моей спиной во время первого допроса.) Взгромоздясь на стульчик у стойки бара, я не спеша выпил чашечку черного кофе, исподволь разглядывая посетителей кафе. Тех двоих здесь не было. (Но мои подозрения подтвердятся через несколько часов: те двое были сотрудниками контрразведки из группы захвата, и визит их был не чем иным, как визуальным контактом с объектом перед арестом.) Я вышел на улицу. Мулат, стоявший у входа, исчез. «Мало ли что может померещиться? — думал я. — Не шарахаться же от каждой тени? Если что-то есть, то это где-то проявится. Ведь аресту всегда предшествует длительная разработка. Однако осторожность никогда не помешает. Посмотрим, будет ли «хвост» за машиной».
Поднявшись в офис я взял пишущую машинку, сказав Норберто, что перед отъездом мне нужно поработать дома, и отправился по Корриентес до Нуэве-дэ-Хулио, где в конце авениды под сенью деревьев на платной стоянке стоял наш зеленовато-серый «Пежо-404». Сел в машину. Запустил мотор. С Нуэве-дэ-Хулио свернул на Ривадавию, затем через железнодорожный переезд — на авениду Сан-Мартин, через Федерико Лакросе — в Белграно, оттуда — в Палермо, выехал на Костанеру Норте (набережная Рио-де-ля-Плата) и лишь затем домой в Оливос. Похоже, что слежки все же не было. По пути я миновал несколько «игольных ушек», которых у меня было предостаточно, и при наличии наружки я бы ее непременно засек. Если, конечно, они не установили «маячок» на машину, что позволяет вести на расстоянии.
«Веста» была дома с детьми. Старшая недавно переболела ветрянкой, ее лицо все еще было в красных пятнах. После обеда немного постучал на машинке. Составил несколько деловых писем в Мексику, Колумбию и Венесуэлу. Стал собирать чемодан для поездки в Чили. Там, в Чили, готовились к выборам Сальвадоре Альенде, и Центр направлял меня с заданием, суть которого мне будет изложена на явке в Сантьяго. (Но явка не состоится, о характере задания мне не суждено будет узнать никогда.) «Веста» собирала на стол, готовясь к ужину. Младшая дочь уже спала, старшая смотрела по телевизору мультики. Вечер. Мы только что приняли радиограмму из Центра, и сразу после ужина собирались ее расшифровать. Я направился было в ванную, когда с улицы по домофону позвонили. Я поднял трубку. Мужской голос. Спрашивают Гонсалеса. Я ответил, что никакого Гонсалеса здесь нет. Там, на улице, дали отбой.
— Что это еще за Гонсалес? — спросила «Веста». — Разве у нас в доме есть такой?
— Может, кто из новых жильцов, — ответил я и вышел на балкон. С высоты пятого этажа была видна часть слабо освещенной улицы, на которой, как обычно, стояло несколько машин. По пустынной узкой улице медленно двигался полицейский джип: рядом — резиденция президента страны, и полицейский патруль явление обычное. Ничего подозрительного.
— Ну, пошел мыться, — сказал я «Весте». — Через десять минут буду готов.
Я заканчивал принимать душ, когда в коридоре послышался какой-то неясный шум и сдавленный возглас. Занавеска в ванной резко отдернулась в сторону, и в глаза холодно уставился черный зрачок револьвера. Из-за шума воды я не слышал, как в квартиру ворвалась группа захвата.
— Руки за голову! — скомандовал молодой, белобрысый, верткий, небольшого роста парень, державший меня на прицеле. За его спиной коридор был забит вооруженными людьми в штатском, среди них был один полицейский в форме, с автоматом «узи». Все они, вытянув шеи, лицезрели мою обнаженную фигуру, по которой все еще стекали струи воды. Перебросив револьвер в левую руку, белобрысый своей правой рукой перекрыл воду.
«38-й калибр — излюбленное оружие полицейских, действует безотказно, — машинально мелькнула мысль. — За кого же они меня принимают? Что это? Провал? А что же еще? Случайность исключается?»
— Не вздумай шутить! Стреляю без предупреждения! — продолжал белобрысый хриплым голосом. — Пошли! — Он был в бежевой рубашке без галстука, в сером пиджаке нараспашку.
— Куда пошли? Не видишь, я весь мокрый!
— Лицом к стене! — приказал он. Я повернулся. Быстрыми резкими движениями он стал вытирать мне спину полотенцем. Из коридора крикнули:
— Быстрей!
— Вытирайся сам, да поскорей! — приказал белобрысый, бросая полотенце мне на плечо.
Я стал молча, не спеша вытираться. Мне некуда было спешить. Белобрысый поторапливал меня дулом револьвера под лопатку:
— Поторапливайся! Видишь, начальству некогда!
Я резко повернулся к нему. Он отпрянул, мгновенно вскинув свой 38-й, дуло которого снова уставилось в мою переносицу.
«Вроде как боится меня, голого, безоружного и беззащитного. Не смешно?»
— Сеньора! — крикнул кто-то в коридоре. — Одежду вашего муха!
Подали одежду. Я оделся под дулами пистолетов.
Те, что в коридоре, тоже были с пистолетами на изготовку.
«А может, они приняли меня за террориста? Может, все-таки что-нибудь перепутали?» Но уже в следующий момент мои надежды на недоразумение испарились.
Не успел я застегнуть последнюю пуговицу на рубашке, как белобрысый быстрым движением накинул мне на обе руки ременную петлю и повел меня по коридору в гостиную. Люди, заполнявшие коридор, расступились, пропуская нас. В квартиру тем временем продолжали входить люди в штатском. Их набилось уже человек двенадцать, не меньше. Среди них выделялись два рослых джентльмена с саквояжами из желтой кожи в руках. На ногах у обоих добротные американские ботинки на толстой подошве. Здесь же, в гостиной, прижавшись спиной к стене, стояли, обнявшись, жена и старшая дочь. Младшая, которой было девять месяцев, уже давно спала. Сон ее через минуту будет прерван. Наша пятилетняя дочь взирала отрешенно на все происходящее. Она не плакала. В ее глазах не было ужаса или страха. Только печаль и недоумение. Обе смотрели на меня. Я им ободряюще улыбнулся, пока мне, сняв ременную петлю, заводили за спину руки и надевали наручники.
— Это какое-то недоразумение, — сказал я им, сознавая, что эти люди знали, за кем пришли. — Разберутся и отпустят. — Надо же было их хоть как-то попытаться успокоить.
— Молчать! — приказал высокий, худой, смуглолицый с усами, в темном костюме, по-видимому, старший группы захвата. — Где оружие?
— Нет здесь никакого оружия, — отвечал я.
— Мы ведь все равно найдем, — сказал он. — Вам же будет хуже.
Мозг сверлила мысль: пленка с шифровкой среди белья, в платяном шкафу. Мы не стали ее прятать понадежнее, ведь через полчаса собирались ее расшифровывать. А отчет в Центр, фотокопия с которого уже ушла? Да, серьезные компроматы.
Я пожал плечами. Двое с саквояжами держались особняком, стояли молча, ни с кем не общаясь. «На аргентинцев не похожи, — думал я. — Кто они? Оба молчат, чего-то ждут. Они-то, наверное, и будут проводить обыск. Спецы из ФБР? Из ЦРУ?» В доме стояла гробовая тишина. Меня вели, крепко держа с двух сторон под руки, затягивая вокруг шеи пиджак, так чтобы не было видно лица. «Арест пытаются скрыть от окружающих. Девять вечера, улицы безлюдны, никто и не увидит ничего». Меня впихнули в машину, стоявшую у подъезда, уложили на заднем сиденье, куда сели еще двое, плотно прижав меня к спинке. Пиджак сдернули с головы, а то бы я наверняка задохнулся. Машина рванула с места. С начала операции по аресту прошло не более десяти минут.
«Спешат, — думал я. — Наверное, оставят засаду. Неужели моих тоже заберут?» Ехали около получаса. Может, чуть больше. В машине непрерывно работала рация. Старший группы поддерживал постоянную связь с хефатурой. Что-то вполголоса докладывал. Слов не мог разобрать. Мы остановились. Меня вытащили из машины. Пиджак свалился с головы, и, пока мне его снова нахлобучивали, один из сопровождавших, худощавый, смуглолицый, к моему удивлению слегка сжал мой локоть, когда вблизи никого не было, негромко произнес: «Не робей!» Я промолчал. «Что это? Друг? Провокатор? Вряд ли здесь может быть друг», — думал я. Поддерживая под руки, меня куда-то ведут. Поворот. Еще один. Лязгнул засов. Заскрипела ржавыми петлями дверь. С меня сняли наручники, сдернули с головы и отдали пиджак. Оглушительно грохнула стальная дверь, лязгнул засов, и я оказался в темном каменном помещении с только-то политым водой бетонным полом. Слабый свет проникал через решетчатый проем высоко над дверью. В этом каменном мешке размером примерно 1 х 2 метра абсолютно ничего не было. Похоже на карцер. Присев на корточки, стал раскачиваться взад-вперед, обдумывая свое положение.
Ошибка с их стороны исключается. Какая уж тут ошибка? Группа захвата действовала уверенно, профессионально. Знали, кого берут. А кого? Террориста? Мафиози? Контрабандиста наркотиками? Черт, какой холод! Меня бил озноб. Как же унять эту дрожь? Вскочил на ноги. Сделал несколько приседаний. Стало легче. Прокол с нашей стороны? Но где? Когда? В какой момент? В голове молниеносно прокручивались ситуации, имевшие место за последние годы. Пропавшая осенью 1967 года в тайнике закладка? Скорей всего — это. Да, это она! Но ведь с тех пор прошло ровно три года. Ну и что? Последняя поездка «Весты» в Союз? Тоже может быть. Прошло всего три недели после ее возвращения. Возможно была зацепка при пересечении границы, которая затем притянула «хвост». Но почему сразу— арест? «Хвост» сам по себе еще не повод для ареста. Почему? Признаков разработки как будто не было. Или проворонили? Наружка? Подвод агента? Настораживающие моменты? Хотя вчера, когда «Веста» шла на курсы журналистики, она обратила внимание на двух типов, стоявших на углу пашей улицы рядом с переездом через линию городской электрички. Мы с «Вестой» обсуждали этот момент. «Похоже, что наружка, — сказал я ей тогда. — Если это разработка, то это должно где-нибудь проявиться». Всего лишь два дня тому назад я проводил очередную тайниковую операцию по связи с Центром. Проверялся тщательно, в вечернее время, и был уверен, что слежки не было. Так где же истина? Что делать? А почему это Луис во время отсутствия «Весты» спрашивал, пишет ли она из Европы. Я тогда сказал ему, что получил открытку и ожидаю телеграмму о ее приезде. А если моя корреспонденция была на контроле? И спецслужба убедилась, что никакой открытки не было и в помине? Была только телеграмма «Весты» из Цюриха, извещавшая о вылете самолета. Так, может, все же Луис? Или Игнасио? Ладно! Спокойно! Подождем первого допроса, а там будет видно. Лихорадочно прокручиваю в уме отступной вариант легенды-биографии. В Центре «Весте» сказали, что уже пришло время отказаться от этого варианта. Но это на случай переезда в США, когда вступит в действие настоящая биография, отработанная в Аргентине. Но ведь мы еще пока здесь? В другой стране— да, но здесь? В каменном мешке под открытым небом было ужасно холодно. После ванны голова и спина все еще были мокрыми. Пробирал жуткий озноб. Во дворе слышались какие-то вопли, лязг стальных дверей, крики охранников. Душераздирающий женский крик. Плач ребенка. Похоже, девочки. Неужели моя? Что с ними? Вполне возможно, что и они здесь. (В этом я не ошибся.) Слышатся удары в стальную дверь, сопровождающиеся криками: «Гуардия! Гуардия!» Я тоже стал бить ногой в железную дверь и звать охранника, так как ужасно, до рези хотелось в туалет. Никакого ответа. Пришлось справить малую нужду прямо на мокрый бетонный пол. Чтобы хоть как-то согреться, попытался делать гимнастику. Потом, присев на корточки, стал снова раскачиваться взад-вперед. Прошел час, а может, два. Дверь с лязгом распахнулась, и вошли трое. Нахлобучили мне на голову черный вонючий мешок из плотной ткани, надели наручники, взяли меня за локти и повели через двор, затем по узким крутым ступеням куда-то на второй этаж. Пройдя по коридору, останавливаемся. Сдергивают с головы мешок. В глаза ударяет ослепительный свет. Меня привели в небольшое недостроенное помещение с окнами без стекол и серыми бетонными стенами. В углу, на бетонном полу куча строительного мусора. Холодно. Наверное, градусов 7–8 тепла. У каждого окна по охраннику. А вот и тот сутулый высокий мулат, которого я видел сегодня в полдень у входа в кафе на авениде Корриентес. У стены стоит стол. Над столом свисает с потолка яркая лампочка. Прямо на шнуре лампочки висит микрофон, шнур его тянется куда-то в коридор.
Меня сажают на стул. Снимают наручники. За спиной тотчас становится мулат. Вошел мордастый, плотного телосложения мужчина лет тридцати с гаком, в цветастой модной рубашке, без галстука, в твидовом коричневом пиджаке. Садится напротив на стул.
— Ну, что, товарич, будем говорить? — спрашивает он, ласково улыбаясь. Он так и сказал: «товарич», что означало «товарищ»— родное русское слово. Мозг пронзила мысль: «товарищ!» Это уже информация к размышлению. Почему же сразу привязка к Союзу? Они так уверены, что я русский? Почему? Можно было бы отказаться отвечать, ссылаться на Аргентину, окажись мы в другой стране! Но сейчас? Сразу в лоб — «товарищ!». Это прием — в лоб!
— Что вы имеете в виду? — спросил я, делая вид, что не понимаю, о чем речь. — Ну, «товарич», дальше что? На каком основании вы…
— Не валяйте дурака! Вы отлично знаете, что я. имею в виду: вы — русский шпион! (Именно русский, не советский.) Мы давно о вас все знаем. Так что в ваших же интересах будет нам рассказать все: адреса, явки, шифры, связи. Все! Это — для начала. («Ого, ни много ни мало! Да, они знают, кто я. Что еще они знают? Это— провал. Надо потянуть время, прийти в себя».) Не скрою, что я еще находился в состоянии шока.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, — ответил я.
Следователь встал и вышел в соседнее помещение. Я видел, оглядывая комнату. «Окна, хоть и без стекол, но отсюда не убежишь: следят за каждым моим движением», — думал я. Понимал, что моя песенка спета и надо что-то предпринять. Бежать? Бежать! Не сидеть же здесь? Но как там мои? Где они? Бросить их на произвол судьбы? Разве не я подвел их под удар? Пропадут без меня. В голове мысли стремительно сменяли одна другую.
Вернулся следователь.
— Как вы реагируете на психотропные препараты? — спросил он после паузы. И он назвал препараты.
— Никогда не слышал об этих препаратах. (Хотя знал, что эти психотропные вещества применяются при допросах, приводя заключенного в невменяемое состояние, в котором он начинает болтать все, что угодно.) Почем мне знать, как я буду на них реагировать. И что это за препараты, почему это вас интересует?
Ответа не последовало.
— Так, значит, вы ничего не хотите мне сказать? — спросил он с кривой улыбкой.
— Мне нечего вам сказать по поводу ваших абсурдных домыслов.
— Абсурдных, э? — сказал он, прищурившись. — Ну-ну. Посмотрим-посмотрим. Уведите, — приказал он охранникам. — Советую подумать. У вас жена и дети. А они здесь. Прежде всего подумайте о них. Никто, кроме вас, не сможет их защитить. Только вы. Вы меня поняли? Только вы!
«Как не понять? — думал я. — Все предельно ясно».
Мне снова накинули на голову черный мешок и повели по узким каменным ступеням вниз в ту же камеру. Пока пересекали асфальтированный двор, снова раздался душераздирающий крик ребенка. Затем еще и еще. Крик затих. Затем вопль женщины. «Неужели мои? — подумал я. — Вряд ли. Может, прокручивают магнитофонную запись?» В железные двери камер колотили, отчего стоял сплошной грохот. Слышались мужские и женские голоса, ругань охранников. Я снова сидел на корточках и, раскачиваясь взад-вперед, размышлял: «Какая наглость! Сразу назвать меня русским шпионом можно только после длительной разработки либо по наводке. Иначе почему— именно русский шпион, а, скажем, не польский, не румынский, не чешский, а именно — русский? У меня что, на лбу написано, что я русский? Потом: даже если они и нашли закладку, потерявшуюся в тайнике в 1967 году, и вычислили меня по отпечаткам пальцев, это еще не доказательство, что я русский. Шпион — да, но почему именно русский? Текст-то в утерянной закладке был написан на испанском языке и не содержал ни одного русского слова. Нет, здесь что-то не так. Похоже, что в их руках какая-то достоверная информация. Уж очень уверенно они себя ведут. Предательство? Невероятно! В каком месте? А несчастный случай с той девочкой?! Ведь это было совсем недавно, три недели тому назад. Если бы уже тогда велась разработка, разве контрразведка упустила бы такой блестящий шанс на перевербовку разведчика, попавшего в дорожное происшествие? Да они бы эту бедную девочку не пожалели, лишь бы загнать меня в угол. Или же спрятали бы ее где-нибудь и сказали, что умерла. Если бы мы находились тогда в разработке, они через свою агентуру знали о каждом нашем шаге, и уж это дорожное происшествие не ускользнуло бы из поля зрения спецслужб. Мной, по-видимому, занимается СИДЭ, это вне всяких сомнений. А те два рослых мужика, по одежде отличавшихся от местных, что вошли в квартиру последними? Твидовые пиджаки, ботинки американского производства на толстой подошве. Может, здесь и ЦРУ работает? Может, и информация от американцев? Предательство? Глупости! Не могу в это поверить. Не могу! Где-то, судя по всему, сами «наследили». Перебирал в голове все мыслимые моменты, где бы мы могли засветиться. Моментов, конечно, много, и каждый может тянуть на «засветку». Но «русский шпион»?! Это уж слишком! А почему он меня не уликами— да по голове? У них что, улик нет? Небось обыск идет вовсю, и он дожидается, что принесут улики, и тогда он меня… А пока ведь— ничего. «Русский шпион», да и только. Признавайся, а то душа из тебя вон!
Снова загремел засов, отворилась скрипучая дверь. Снова трое охранников. На улице еще темно. Камеры во дворе располагались в нем в виде буквы «П». Вон та лесенка, по которой меня водили. Тусклое освещение. Полицейский проводил меня в загаженный туалет. Затем охранники снова напялили мне на голову свой вонючий мешок и повели наверх. «Для устрашения, что ли? — подумал я. — И что они с этим паршивым мешком носятся? Дышать нечем».
Снова привели в прежнее помещение. Усадили на тот же стул. Вошел здоровенный, среднего возраста рыжий мужик в темных очках. «Прямо мясник какой-то, — подумал я. — Главный палач, что ли? Сейчас пугать будет». Упершись огромными волосатыми кулаками о крышку стола, он изрек:
— Мы о вас знаем все! Вы напрасно запираетесь! У нас есть доказательства, что вы русский шпион. Мы давно за вами следим, и нам известны все ваши связи. Говорите! — сказал он угрожающе хриплым голосом, наклонившись ко мне над столом. У окон по-прежнему стояли дюжие охранники.
— О чем же говорить, коли вы и так все знаете? И потом, о каких таких доказательствах изволите речь вести? Давайте их. Где они? Вы же все обо мне знаете.
— Опасно шугать изволите, — прохрипел он. — То, что у нас есть… да, то при нас. Не забывайте: в стране военный режим, и мы можем сделать с вами все, что нам заблагорассудится. В наших руках ваша жена и дети. Они здесь. Ваша жена нам уже все рассказала. Она молодец. Умная. Но если вы будете продолжать упорствовать, то мы пытать, конечно, будем, но сначала не вас. Нет, не вас! Пытать будем ваших детей на глазах у вас и у вашей жены. А тогда посмотрим, что вы предпочтете: говорить или иметь психически и физически изувеченных детей и ненормальную жену.
А ведь она у вас вон какая красивая. Вы же не допустите, чтобы ее отдали в казарму солдатам? И если я вас не убедил, это приведет лишь к тому, что мы вас всех в конце концов прикончим и сбросим в какую-нибудь яму на свалке за городом, с детьми вместе. Вы проиграли. У вас нет выхода. Говорите, а то будет худо! Это я вам обещаю. Вы понимаете? Ваша игра окончена! И забудьте о том, что вам помогут. Забудьте! Не помогут вам! Вас предадут забвению. Никому вы не нужны! Никому! А кроме того, мы объявили вас перебежчиком, предателем!
«Эко разошелся! — думал я. — Подумал бы, что блефует, если бы не десятки людей, бесследно исчезнувших».
Этих пропавших без вести после 1976 года, когда был вторично свергнут перонистский режим, насчитывались тысячи. Военный режим уничтожал оппозицию физически.
— Даю вам полчаса на размышления, — сказал он. — Уведите его.
И снова черный мешок, снова та же камера, не камера — карцер. Во дворе не умолкал плач ребенка. Он то становился сильнее, вплоть до хрипоты, то затихал.
«Играют на нервах, сволочи, — думал я. — Первая стадия завершена. Необходимо принимать какое-то решение. Ситуация, как говорят у нас, неприятная. Пренеприятнейшая. В США или в Англии потребовал бы адвоката. Хотя и там бывают ситуации — не дай, не приведи, но уж детей-то… А здесь, в католической стране… Жену в казарму… Хороши католики!.. Детей в яму… «Веста» заговорила… Брехня! Одно очевидно: у них в руках достоверная информация— русский шпион в Аргентине! Приехал из Москвы подрывать устои аргентинского общества! Русский шпион! Что еще им известно? Похоже, что улик пока нет, а это что значит? Что у них информация, полученная из какого-то надежного источника. Почему арест? Накануне поездки в Чили? А может, я их чем-то напугал? Только-только начали разработку, а объект уже смывается? Если начнутся пытки, методы их известны. Начнут пичкать всякой дрянью. Потеряю контроль над собой. А если детей? Вряд ли. Блефуют. Следует ли доводить до этого, чтобы терять контроль над собой? «Пикана электрика»: раздевают догола. Руки сзади в наручники, ноги связывают, клеммы от магнето — к языку и к половым органам, кладут на бетонный пол, обливают водой и дают серию электрических разрядов. Объект пытки бьется в мучительных судорогах, извиваясь на мокром холодном бетонном полу. Разряды следуют один за другим. Десять минут, полчаса, час… Потом — невменяемость. Затем — ведро ледяной воды, и все заново. Врач контролирует состояние заключенного. Все это в деталях описывалось в демократической печати. Ясно одно: необходимо принимать решение. Решение нелегкое. Возможно, неверное. Решение на двойную игру. В чем-то придерживаться основной легенды, в чем-то— отступного варианта, предусмотренного на случай ареста. В ходе допросов будет ясно, что именно известно противнику. Насущная задача: а) сообщить в Центр о случившемся; б) убедить СИДЭ, что паша цель— США, а никак не Аргентина. После Чили я должен был поехать в США, с заданием: узнать о судьбе куда-то исчезнувшего агента; в) нашей работе здесь — конец. Поэтому необходимо попытаться выбраться отсюда домой. Всем вместе! Если удастся. Я вовлек моих во все это, мне и выручать. Итак, домой! Только домой! А пока — небо в крупную клетку.
В кризисной ситуации время спрессовывается в мгновения. Будь я один, я бы с ними по-иному беседовал. Или молчал. Но… Разрабатывая отступной вариант легенды, Центр учитывал возможность ареста и что у противника есть средства и методы, чтобы заставить заговорить любого. Отступной вариант для того и придумывается. Но… по этому варианту я фигурировал как простой агент. Здесь же они уже спрашивают, в каком я звании. Они знают, что я офицер. Значит, все же наводка? И паводка точная. Выдающийся разведчик Рудольф Абель вспоминает, что когда на первом допросе сотрудник ФБР назвал его полковником советской разведки, то он сразу понял: это — предательство. И не ошибся.
Но я в тот момент факт утечки информации из Центра невольно отодвигал на второй план, больше связывая наш арест в первую очередь с недавней поездкой «Весты» в Союз. Моя мысль мучительно билась именно вокруг этого: «Весту» могли вести через всю Европу. Могли фиксировать моменты постановки «Вестой» сигналов о прибытии-убытии и прочее.
И в то же время… Два года тому назад я вел деловую беседу с генеральным директором фирмы, с которой намеревался завязать деловые отношения, как вдруг этот еще совсем не старый бизнесмен, прервав наш разговор, внезапно задает вопрос: «А вы — русский?» У меня, конечно, душа в пятки, но виду не понял, а лишь спросил на испанском:
— Как вы сказали?
— Нет-нет, я так. Мне показалось. Это не важно.
«Ничего себе, не важно! — думал я. — Ведь у этого типа осталась моя визитная карточка, и если он связан со спецслужбами, то меня запросто могут взять в разработку».
С этим бизнесменом я больше не встречался, он же со своей стороны делового интереса ко мне не проявил. Я немедленно разыскал преподавательницу-дефектолога, и в течение года после упорных занятий она поставила мне довольно сносное кастильское произношение, а главное, правильную артикуляцию. Я полагаю, что именно артикуляция, характерная для русского языка, спровоцировала этот крайне неприятный для меня вопрос.
По роду своей деятельности мне приходилось общаться со многими людьми деловой среды. Среди mix, конечно, были и агенты спецслужб, которые могли что-либо заподозрить. Но… эта внезапность. Внезапность ареста обескураживала и больно задевала самолюбие. Прошляпил разработку! Подвел своих товарищей, приложивших столько усилий для нашего вывода за рубеж! Подвел старика Пал Ксаныча, нашего наставника и парторга в 101-й. Он меня рекомендовал на нелегальную работу. Какой позор! Может, зря я пошел на нелегалку? Надо было держаться от этой работы на расстоянии пушечного выстрела. Не оправдал я надежды своих товарищей, руководства. Притча сбылась: засмолились-таки мои крылья, вот и не взлетел. В лужу сел.
«В любой момент можно вынести из здания целый ворох секретных документов, и никто даже не остановит», вспомнились слова нашего куратора по 1967 году Геннадия Савельевича. «Может, его слова оказались вещими и действительно кто-нибудь что-то вынес, и в результате мы здесь, за решеткой в темнице сырой. А может, упал самолет с диппочтой и мой отчет попал противнику в руки, к аналитикам ЦРУ (я знал, что спецслужбы Аргентины тесно сотрудничают с ЦРУ и ФБР), и они смогли меня вычислить. Или разбилась машина с диппочтой. Случилось же такое в Каире во время моей первой командировки. Мне пришлось тогда ухаживать за раненым дипкурьером.
А может, ниточка тянется еще из бара? Может, кто-то из немцев все-таки нас расколол?»
И все же… внезапность ареста… Прошло более двух десятков лет, прежде чем нашлось объяснение этому. Напрасно я мучил себя догадками. Все оказалось предельно просто. Незадолго до нашего ареста предатель Гордиевский выдал в одной из стран Западной Европы супружескую пару нелегалов Т. и Г. с двумя малыми детьми. Ожидался и третий. Они обнаружили, что за ними ведется наблюдение. На этой почве у нелегала Г. развилось психическое расстройство. Когда их разработка спецорганами противника стала очевидным фактом, жена Т. приняла на себя всю ответственность и предприняла решительные необходимые меры: была прекращена всяческая связь с Центром, уничтожены улики, шифры, средства связи. Под видом поездки на отдых нелегалам вместе с детьми удалось в какой-то момент оторваться от контрразведки противника, покинуть страну пребывания, выехать в одну из стран Ближнего Востока, где Т. поместила Г. в психиатрическую клинику на излечение, сама она родила третьего ребенка, после чего, уже с нашей помощью, они смогли перебраться в Союз через третью страну. Дальнейшая судьба их покрыта тайной.
Вот почему мой намечавшийся (внезапный для спецслужб) отъезд в Чили вызвал такой переполох и они решили, что мы что-то заподозрили, и расценили мой отъезд в Чили как преддверие того, что проделали Т. и Г., когда заметили, что по их следу идет контрразведка. Предатель, очевидно, обратил их внимание на то, что квалификация наша достаточно высока, чтобы не заметить слежку, как бы искусно она пи велась.
Короче говоря, они решили не рисковать и провести арест в расчете на то, что можно будет оказывать давление через детей и жену. А тем временем… Необходимо постараться утаить все, что можно: адреса, явки, факт обучения в разведшколе, объекты и конспиративные квартиры, где проводилась индивидуальная подготовка. Скрыть факты индивидуальной подготовки «Весты» и то, что она офицер, выдать ее за просто привлеченную к нашей службе. Рассказать то, что, по всей вероятности, противник уже знает от перебежчиков, в том числе из среды нелегалов.
Учитывая, что допросы будут повторяться, указывать одни и те же фамилии товарищей, с которыми я учился в институте (все фамилии мною были даны подлинные, только принадлежали они моим товарищам не по разведке, а по семилетке и по средней школе, где я учился).
А тем временем…
Назад: Рассказ «Весты»
Дальше: Рассказ «Весты»