Книга: Асса и другие произведения этого автора. Книга 3. Слово за Слово
Назад: О Леве Васильеве и чистоте поэзии
На главную: Предисловие
Послесловие
Так писали, говорили, снимали, думали, вообще жили в прошлом веке. И как-то неожиданно вдруг век кончился. Довольно недолго, но со страстью спорили — когда именно. Одни утверждали, в 1999-м, другие — в 2000-м. У тех и у других были свои резоны. В конце концов вяло договорились вроде, что все-таки в ночь с 31 декабря 2000 года на 1 января 2001-го кончился двадцатый век и даже первое тысячелетие тоже завершилось. Переход из тысячелетия в тысячелетие окрестили Миллениумом. 29 декабря 2000 года в Московском доме кино состоялась последняя отечественная кинематографическая премьера века, просмотр для профессионалов. Судьба распорядилась так, что это была моя картина «Нежный возраст». Ее сценарий написали мы с сыном Митей, который родился, когда я снимал «Сто дней после детства», и он же сыграл в новой картине главную роль. Премьера этого фильма для простых зрителей состоялась уже в другом тысячелетии, и это, по-моему, уже была первая премьера русской ленты в новом веке.
Картина эта образовалась тоже будто бы вообще из воздуха. Будто бы вообще случайно. Накануне начала последнего года века мы с сыном Митей случайно оказались вдвоем на даче. Была поздняя осень, и у нас, у того и у другого, как-то так получилось, в автомобилях кончился бензин. Сначала мы думали, что они просто не заводятся — заморозки или еще что-то, а когда до нас дошло, было уже поздно. Стали звонить по разным телефонам, нам обещали бензина повезти. А пока мы этого ждали, делать было нечего, разговорились. В частности, куда подевались Митины бывшие школьные приятели. Так сказать, «Одноклассники. ру». Для начала выяснилось, что части из них просто уже нет в живых. Я думал — какая-то эпидемия, инфекционные заболевания… Оказалось, нет. В основном поубивали. У меня шарики закатились за винтики. Я не понял, как это может быть. Стал расспрашивать. А Митя стал рассказывать то, чего никогда при других условиях он мне бы не рассказал. В частности, рассказал и про то, как они «учились». Я всегда был вполне приличным родителем. Несколько раз даже был на каких-то родительских собраниях. Меня вызывали в школу, я туда брел, меня отчитывали за какие-то пустяки. А в это время, оказывается, шла их настоящая школьная жизнь в условиях таинственного исчезновения СССР и начала «свободной жизни», в условиях тотального внедрения «рыночной экономики». Школа располагалась в элитном районе Москвы, в который для начала взяли под полный контроль невесть откуда появившиеся там чеченцы. Ничего дурного про чеченцев Митя не рассказывал. Так образовались некие новые деловые связи молодого поколения свободной России и старшего поколения окраинного Российского государства. Для начала молодое поколение стало угонять для нужд старшего поколения престижные иномарки. Старшее поколение руки пачкать не хотело. Потом старшее поколение объяснило молодому поколению, что обозначают и как используются фальшивые банковские ови-зы. Еще старшее поколение объяснило, как получают эти овизы во вполне официальных и законных банках — в эти банки нужно носить взятки. И взятки тоже нужно умеючи. В частности, тогда ценились взятки не деньгами, а норковыми шубами, которыми старшее поколение снабжало молодое поколение, а молодое поколение, свернув шубы в мохнатый сверток, засовывало их в банковские окошки. Шубы там исчезали, а в ответ из этих окошек молодому поколению передавали фальшивые банковские документы, которые те передавали старшему поколению. Оба этих трудовых поколения с помощью описанных операций, в частности, разоряли экономику Белоруссии. Почему именно Белоруссии? А нипочему. Так, под руку подвернулась. Параллельно по мозгам била внезапно обрушившаяся на них «сексуальная революция» с обвалом свежего западного порно, и вообще старшее поколение всячески поддерживало этот вольный сексуальный дух, в частности нарождающуюся проституцию. Молодое поколение, как могло, поучаствовало и в этом. Тут коммерция затейливо объединялась с различного рода адреналиновыми эмоциями и другими приятными ощущениями. Иногда приятные ощущения сменяли неприятные. Если приятные ощущения продолжались, а коммерция давала те или иные сбои, попросту убивали. Потом школа закончилась. Тут-то и подоспела Первая чеченская война. Именно на их возраст пришлись и призывы. Именно на эту войну. Можно было и даже нужно было косить, ну а у кого по тем или иным причинам это не получалось, тех везли в Чечню и там убивали. Все это называлось борьбой за новую российскую демократию. Волосы на моей голове от этих рассказов шевелились. Сначала я посоветовал Мите написать книгу воспоминаний, ему к тому времени, по-моему, было лет двадцать пять. Согласитесь, книга воспоминаний в двадцать пять лет — вещь неслабая. Я поговорил с кем-то из хороших издателей. Те за эту идею ухватились.
— А как пишут воспоминания? — спросил меня Митя.
— Очень просто. Воспоминания пишут кирпичом. Прямо с начала печатного листа: «Я родился такого-то и такого-то в такой-то и такой-то семье».
Митя написал страниц тридцать и дал мне прочитать. Я посмотрел странички и сказал: «Не пиши воспоминания. Давай-ка мы напишем сценарий». Мы сели и за неделю, по-моему, или дней за десять написали сценарий «Нежного возраста». Еще через неделю как-то так получилось, что я дал почитать сценарий Никите Михалкову. Тот почитал и сразу спросил: «У тебя деньги есть?» Никаких денег у меня, разумеется, не было. «Если хочешь, давай искать вместе». В дело включился мой старый товарищ и первоклассный продюсер генеральный директор Никитиной компании ТРИТЭ Леня Верещагин. Уже через неделю съемочная группа практически была сформирована, и мы начали работать.
Работали мы с огромным удовольствием. Мне очень приятно просто перечислить имена людей, с которыми мы делали эту картину: Сережа Гармаш, Паша Лебешев, Сережа Иванов, Лена Камаева… Замечательные были и молодые наши коллеги: часть из этих ребят посоветовал мне Никита (они перед этим снимались у него в «Сибирском цирюльнике», а часть из них привел Митя, который стал сниматься в главной роли). Получилось это так. Никита как продюсер время от времени интересовался, как идут дела. «Я не понял, это ты кого никак найти не можешь? Того, кто будет играть Митю? Это зачем? Почему бы Мите не сыграть Митю?» А уже потом по этому же принципу Митя привел в нашу картину своего школьного приятеля Дагаева. Это была, в сущности, вторая главная роль. А третья — женская. Кандидатка тоже пришла сама. Мой приятель привел ее ко мне на дачу обедать. Пообедали. Они уехали. Тут я и вспомнил: «Елки-моталки, так это же она и приезжала. Зачем мне кого-то искать?» Лена в свое время, когда ей было четырнадцать, что ли, лет, уехала из России сначала в Турцию, а потом — в Париж. Была успешной манекенщией там и там, а еще фотомоделью. Потом все бросила, вернулась и поступила в Литературный институт. Тут-то и приехала ко мне обедать.
Снимали мы и в Москве, и в Париже. Как-то с художником фильма Сережей Ивановым мы поехали на парижский блошиный рынок. За собственными надобностями. Там пошли пообедать и увидели посреди блошиного рынка совершенно восхитительный ресторан. Мы понимали, что снимаем трагическую картину, но нам так не хотелось тяжелого чувства, которое могло возникнуть у зрителя после этого фильма. Нам так хотелось чувства надежды, радости и любви! Мы так всерьез стали уважать это поколение: поколение наших детей, которых мы сами бездумно и бездарно кинули на последнее растерзание безжалостному и циничному веку. Оттого мы решили снять финал фильма так, как мы его сняли. Пусть соберутся все плохие, совсем плохие, и хорошие, и совсем хорошие, и даже мы все, кто снимал этот фильм, на фантастической «счастливой свадьбе героя». Мы решили назвать этот объект, где происходит свадьба, — Золотая Комната с Серебряными Потолками. Именно так Сережа Иванов и декорировал этот старый французский ресторан, где так все и произошло, как мы хотели. И даже Боря Гребенщиков написал по этому случаю фантастически прекрасный вальс:
Снился мне путь на Север,
Снилась мне гладь да тишь.
И словно открылось небо,
И словно бы ты глядишь.
Ангелы всех сияний
И с ними в одном строю
Рядом с тобой одна,
Та, которую я люблю.
Я говорю: Послушай,
Чтоб ты хотел, ответь?
Тело мое и душу,
Жизнь мою и свет.
Все, что еще не спето,
Место в твоем раю.
Только отдай мне
Ту, которую я люблю.
В сердце немного света,
Лампочка в тридцать ватт.
Перегорит и эта.
Снова спускаться в ад.
А я все пляшу, не глядя,
На ледяном краю,
И держит меня одна,
Та, которую я люблю.
И что впереди, не знаю,
Но знаю судьбу свою.
Вот она ждет одна,
Та, которую я люблю.
И была эта съемка практически уже к самому концу века, когда казалось, что все минуло, прошло и все ужасы завершились и кончились. И мы оказались, несмотря ни на что, в Золотой Комнате с Серебряными Потолками. Тут-то и умер Дагаев. Прямо в снегом соли на московских улицах я взял и ненадолго улетел в Турцию. Там было горячее синее море и одуряющая турецкая жара. Днем, скрываясь от нее в гостиничном номере, опять-таки случайно и ни для чего написал, без всяких предварительных планов, сценарий «Елизаветы и Клодиль» — историю двух девочек, русской и француженки. Дело там происходит тоже в самом начале века, только прошлого. О, как же радостно и с какими надеждами девочки тот новый век встречали, конечно же даже примерно не представляя, что их в этом новом веке ждет. Ничего они тогда еще ни про себя, ни про этот век не знали. Все для них было внове и впереди. Но мы-то, увы и ах, к сожалению и к печали, — мы уже знали о нем все.
Вернувшись в заснеженную Москву, набрали вместе с Валерием Рубинчиком во ВГИКе новую режиссерскую мастерскую: три южных корейца, два немца, один швейцарец, еще израильтянин. Все они, мучительно пуча глаза, сразу отважно пытались изъясняться по-русски и отсюда, из неведомой им России, въехать в знакомое им мировое кино. Так начался новый учебный год нового века. Снова для начала традиционно посмотрел с ними в тысячный раз ольмиевское «Вакантное место», «Четыреста ударов» Трюффо, «Затмение» Антониони, «Последний киносеанс» Богдановича. Ничто не постарело. Напротив, как хорошее вино, настоящие картины «выстаиваются», год от года становятся лучше и лучше.
И еще, конечно же, мне нужно было все-таки когда-нибудь и чем-нибудь закончить бесконечную эту книгу. Вот пробил час.
Этим, позвольте, ее и закончить.
Как говорил когда-то незабвенный Марксен: «Спокуха на лице, маэстро… Вместо бессмысленной паники прошу толково очертить грядущий фронт работ…»
«ЕБЖ».
Назад: О Леве Васильеве и чистоте поэзии
На главную: Предисловие
